Царский духовник - Георгий Северцев-Полилов

Не забыл Алексей о своем старом друге, Сильвестре, и не раз напоминал о нем царю.

— Больно ты его хвалишь, Алеша! — шутливо заметил Иоанн. — Уж коли он и впрямь так хорош, пусть будет царицыным духовником.

Новое назначение обрадовало Сильвестра. Через молодую царицу, которую так любил супруг, можно было влиять на последнего, внушать ему добрые мысли на пользу родной стране.

Целый месяц после свадьбы не отходил Иоанн от молодой супруги, даже государевы дела забросил, привязала она его своею ласкою, кротким нравом.

Не печалились об этом ни владыка митрополит, ни Адашев, ни Сильвестр…

— Пусть отдохнет, — говорил Макарий, — позабудется от боярских наветов и козней. Замучили его совсем, родимого.

Но не исправил Иоанна этот месяц покоя и мирной супружеской жизни, в нем опять проснулась жестокость, которую так старательно прививали ему князья Шуйские, недоверчивость, вкоренившаяся в нем с самых молодых лет, заставила его снова относиться с предубеждением и недоверием к приближенным боярам.

Широкой волной разлился снова замолкший, притаившийся на время разгул, опять пошли дикие пиры, грязные потехи, остановить царя было трудно, даже любимая им молодая супруга Анастасия только в слезах изливала свое горе, не смея перечить владыке-мужу.

Опять проснулась крамола, завелись боярские неурядицы, новая царская родня, Захарьины, недружелюбно стала глядеть на дядей царевых, князей Глинских.

Приуныли Адашев, владыка Макарий да и сам Сильвестр, убедились они, что трудно бороться с испорченным еще в молодые годы жестоким характером царя.

— А все же попытаться надо, — заметил решительно Сильвестр, — коли мы трое сами ничего не надумаем, станем молить царицу, пусть она на помощь к нам придет.

— Истинно так, — подтвердил митрополит, — ради родной страны и спасения молодого царя мы должны постараться.

XII

Но прежде чем владыке удалось переговорить с Анастасией, в Москве случилась большая беда.

В начале апреля, когда природа только что начала просыпаться от зимнего сна и весна робко входила в свои права, вспыхнул сильный пожар в Москве, в одном из ее концов.

За несколько дней перед этим по кабакам и кружалам шли оживленные толки, что Москву хотят сжечь государевы дядья Глинские, дабы отомстить ему за остуду к ним.

Много темного люда, желавшего половить в мутной воде рыбу, шаталось в то время по Москве. Слухов этих было вполне достаточно, чтобы при первом же пожаре вспомнить о поджоге, и как на виновников его указали на приближенных князей Глинских.

Слухи сейчас же дошли до молодого царя, перед ним их раздул дядя его супруги, Захарьин.

Смущенный государь не знал, на что решиться. Растерянный, недоумевая, на чьей стороне правда, он обратился к своему новому любимцу Адашеву:

— Что скажешь, что посоветуешь, Алеша?

— Мне ли судить родичей твоих, государь…

— Нет, ты сказывай дело, не увертывайся, — настойчиво повторил Иоанн, — тебе, как чужому, виднее…

— Вели позвать владыку да попа Сильвестра, уж коли ты желаешь правду услыхать, — смело ответил Адашев, — они тебе злого не скажут.

Но тут подоспели снова дядья царевы, и Иоанн отложил свой разговор с митрополитом и Сильвестром.

— Божий гнев упал на нашу Москву, — говорила чернь, — Господь карает за то, что царь не по Божьему веленью живет, — все пиры да бражничества, игры непотребные.

Все-таки мало-помалу горожане успокоились, но новое горе было не за горами.

Затихли пожары, поразлилась Москва-река, как никогда до сих пор не разливалась, все кругом затопила, утонуло немало людей и скота. А когда спала высокая вода, то от разлагавшихся трупов пошел среди людей мор, умирало ежедневно сотнями.

Испуганный Иоанн перебрался с супругой в село Островское, где у него был летний дворец, и поставил кругом стражу, чтобы не пускать к нему заболевшего люда.

Но и тут, вдали от Москвы, от постигших ее тяжелых бедствий, Иоанн не переставал веселиться и пировать. Разговор с Адашевым был им забыт.

Встречая духовника царицы, он никогда не говорил с ним о делах, владыку Макария старательно избегал, не желая слушать его упреков своей разгульной жизни, духовник же царя, Федор Бармин, снисходительно относился к своему высокому духовному сыну.

Долго продлилась бы подобная веселая жизнь царя в Островском дворце, если бы новое жестокое испытание не заставило Иоанна испуганно оглянуться и, позабыв на время о пирах, настойчиво приняться за дела государства.

Случилось это так.

В село Островское прибыли к царю псковские жалобщики, земские люди. Пришли они жаловаться на ненавистника своего князя Турунтая, посаженного им князем Глинским.

— Сильно забижает он нас, царь-батюшка, смилуйся над нами, — просили послы, земно кланяясь царю.

В другой раз Иоанн, может быть, и вник бы в их просьбу, переменил бы наместника, но нашептал ему на этот раз дядя Глинский:

— Стакнулись они с Новгородом, против тебя крамолу затеяли…

Этого было достаточно, чтобы Иоанн сейчас же приказал жалобщиков пытать, жечь огнем и поливать их голое тело горячим вином. Не миновать бы беднягам смерти, хотя и просил за них царя Адашев, если бы от владыки митрополита не прискакал вовремя гонец.

— Великое горе стряслось над Москвою, — торопливо сообщил он Иоанну, — колокол-благовестник оборвался и упал со звонницы!

Оторопел испуганный царь, забыл он в эту минуту о пытаемых им псковичах, велел подать коня и помчался в Москву, а жалобщиков отпустили восвояси после того, как они отлежались в земской избе.

XIII

Молодой царь не изменил своих привычек и в Кремлевском дворце, несмотря на зловещую примету, какой считалось в народе падение колокола.

По-прежнему разгул господствовал в царских покоях, Иоанн, точно забывая о молодой супруге, не укрощал своего нрава…

Призадумались преданные ему люди, митрополит Макарий и Адашев, не знали они, как остановить царя, как вернуть его к молодой супруге.

— Ты, отец Сильвестр, муж разума, подумай, пообсуди, как тут быть, как вернуть царя на стезю добродетели, соблазн большой среди народа пошел! — обратился владыка к благовещенскому попу. — Помоги. Русь тебе земно поклонится, коль удастся государя вразумить младого!

Задумался Сильвестр, задача предстояла ему не малая, с самим царем поспорить, против его воли пойти.

— Подумаю, владыко, помолюсь Творцу небесному, Он вразумит меня… — спокойно ответил священник.

В голове его зароились планы.

— Да благословит тебя Вседержитель на все доброе, дабы пользу нашему властителю принести. А надумаешь когда что, откройся мне…

— Без твоей воли и благословенья, владыка, не посмею к такому великому делу приступить, все наперед тебе поведаю.

— Думай скорее, время терять не должно!

3 июня упал колокол со звонницы, а 21-го в ночь в Москве забушевал новый пожар, какого по величине и силе еще до сих пор не было.

Загорелась церковь Воздвиженья Честного Животворящего Креста, что на Арбате, во время сильной бури.

Как огненное море, разлился огонь по несчастному городу, река его направилась на запад, все уничтожая, испепеляя бесследно.

Гибли от огненной стихии храмы Божий, терема бояр, дома купцов и простого люда, чернели под жадным дыханием пламени густые сады… гибли даже люди, потерявшие от отчаяния голову при этом страшном зрелище. Буря не прекращалась, густые тучи черного дыма застилали воздух… дышать было нечем…

— Божий гнев на нас ниспослан! — повторяли робкие москвичи. — За беззаконие нашего царя! Молитесь, братие!

— Поджог тут, ясно! — угрюмо повторяла чернь. — Царских дядей Глинских это дело, не наши они, чужаки, с Литвы пришлые, московский люд обездолить им на руку!

Волна огня донеслась до Семчинского сельца, тут препону в Москве-реке встретила и отхлынула в другую сторону. Огонь понесся на Кремль. Буря не укрощалась: все сильнее раздувала она пламя, завывала как дикий зверь, злобно перекидывала огонь с одного строения на другое, превращая их в обгорелые обломки, в пепел…

Первым вспыхнул Успенский собор и затеплился, точно «свеча воска ярого».

Вслед за ним огонь перебросило на царские терема, загорелись на них крыши…

Стрельцы, хоромная челядь бросились их отстаивать.

Тщетны были их усилия: бороться с огнем было трудно, одолевал он их. Загорелся Казенный двор, нужно было спасать от расхищения государеву казну. На Кремлевской площади стояла невыразимая сумятица, люди растерялись, не знали, что спасать, тащили ненужные вещи, хлам, оставляли на жертву огню драгоценное!..

XIV

Пришла очередь заняться огнем и Благовещенскому собору. Священники суетились, спасая иконы, драгоценные сосуды, одеяния. Носили куда попало, не знали, где прятать.