Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

Одиночество... Нет, здесь оно не донимает. Напротив. Земли Буксгевденов в Эстляндии. Говорят, к этим местам надо привыкнуть. Но после Петербурга они даже приветливее, уютней. Долины. Множество речушек. Синяя глина по берегам. Скотина на травяных лугах. Сады. И дожди. Долгие. Тихие. Сливающиеся в листву. Шуршащие по черепичным кровлям. Зимним временем — прозрачная пороша в тепловатом солёном ветре...

Главное — другое. Друзья. Единственные. Близкие. Слишком рано ушедшие. Таша. Милая Таша. Графиня Наталья Григорьевна Буксгевден. Неразлучные подруги институтских лет. У всех называли родителей. Совсем простых, как у Натали Борщовой, будущей гофмейстерины императорского двора, досточтимой госпожи фон дер-Ховен. Или знатных, хотя и таких же бедных, как у княжны Хованской. О родителях Таши не заикались. Знали: сам наследник, великий князь Павел Петрович, при случае называл сестрицей. Мог и расцеловать. Наталья Григорьевна Алексеева — по имени героя Чесмы графа Алексея Григорьевича Орлова. В средствах не нуждалась, в доброте — очень.

Они сразу выбрали друг друга. Императрица благоволила к их дружбе. Делала одинаковые подарки. Никаких талантов Таши не поощряла. Ни танцам, ни сценическим постановкам Ташу не обучали: воля государыни. Её попытался брать к себе в дом на праздничные дни Иван Иванович Бецкой — Таша не захотела. Приневоливать не стали. Просиживали пустые, как говорилось, дни вдвоём в опустевших дортуарах. Читали. Играли на клавикордах. Рассказывали бесконечные истории. Выдуманные. Но такие, которые непременно должны были с ними случиться. Так и случилось с обеими.

Сколько лет прошло, а так и не могла в толк взять, почему государыня не воспротивилась дружбе к ней великого князя. Будто не замечала. Ни разу ему на вид не поставила. Может, сжалилась над одиночеством сына, нет, только не это. Жалости не знала. Другое дело — расчёт. Значит, был расчёт — понять бы, какой.

Таша оглянуться не успела, как стала невестой графа Фёдора Фёдоровича Буксгевдена. Всё решалось в семье. Род древний. Почтенный. Из герцогства Бременского. О предке что говорить. Альберт фон Буксгевден, каноник Бременский, в числе первых крестоносцев прибыл в Лифляндию, основал Ливонский орден, а в 1200 году город Ригу и стал первым римским епископом. Позднее возведён был вместе со своим братом, Германом, епископом Дерптским, в княжеское достоинство Римской империи. А от третьего брата, Иоанна, пошёл весь графский род.

Фёдор Фёдорович любил все подробности вспоминать. Родился в родовых владениях, на острове Эзель, только там и был счастлив. Таша нелегко привыкала. Её к себе что ни год звала: вдвоём легче, и Фёдор Фёдорович ничего против не имел — когда бывал в семейном кругу. Вся его жизнь в походах прошла. В 1764-м окончил инженерный и артиллерийский корпус, кадетом отправлен в турецкий поход. Отличился при Бендерах, при штурме Браилова. Потому и стал в 1772-м адъютантом генерал-фельдцейхмейстера Григория Орлова. Граф присмотрелся к нему, в зятья выбрал. Императрица не возражала. А уж там карьере Фёдора Фёдоровича только завидовать оставалось: скатертью дорога к чинам и орденам стелилась.

Таша за супруга радовалась, а уж он, как дитя малое, каждому повышению веселился. В 1787-м флигель-адъютантом самой императрицы стал и командиром Кексгольмского пехотного полка. В польской кампании 1793—1794 годов дивизией командовал. Не одна императрица Фёдора Фёдоровича ценила. Сам Суворов после взятия штурмом Праги назначил его комендантом Варшавы, иначе сказать, правителем всей Польши... Таша походной жизни не любила, лагерной по возможности сторонилась. На ученьях в дождь ли, в слякоть на плац выходить не спешила. Отговаривалась. Фёдор Фёдорович, если и досадовал, виду никогда не показывал.

Государь сразу после кончины императрицы Фёдора Фёдоровича петербургским генерал-губернатором назначил. Ташу лично поздравлял, милостиво сказал, что отныне никаких отговорок об отсутствии от сестрицы не примет. Сам с ней на балах танцевать станет. После появления во дворце мадемуазель Лопухиной всем вместе с Петербургом расстаться пришлось, что петербургскому генерал-губернатору, что бывшей фрейлине. Тогда-то и отправились в замок Лоде. Второпях. В обиде. Граф сгоряча не то что из Петербурга — из России в Германию уехал. Мы с Ташей задержались — Фёдор Фёдорович будто и не заметил. Таша молчала.

Военную службу граф больше всего любил. На приглашение императора Александра вернуться сразу отозвался. Под Аустерлицем в армии Кутузова сражался. После Тильзитского мира принял от Бенигсена главное командование армией. Все только диву давались, как быстро пополнил её ратниками ополчения, ратников экипировал, обучил. О сне и доме напрочь забыл. Таша молилась, лишь бы сил ему хватило, не ранили, не убили. А вышло, сама не выдержала. В шведскую войну 1808 года граф был главнокомандующим, всю Финляндию очистил. Одними фронтами своими жил. Не стало Таши, казалось, мог и не заметить. Заметил. Вышел в отставку. Никаких резонов принимать не стал. Государь Александр Павлович наград не жалел. Георгием 2-й степени и алмазными украшениями ордена Андрея Первозванного отметил. Граф на отказе от службы настоял. Пятьдесят восемь лет — не те годы, чтобы от дел уходить. В разговоре сказал: «Без Таши ни в чём смысла нет». Запёрся в замке Лоде. Здесь же спустя три года и умер. Перед кончиной просил платок, Ташей вышитый, в руки ему дать, чтобы с ним и в гроб лечь. Платка не нашли — мой графу дали. Не заметил. Вышивка у нас одинаковая была. Обещала: пока жива, к ним с Ташей приезжать. В завещании наследникам указал, чтобы комнаты госпожи Нелидовой всегда её ждали. Который год ждут. Наследники ни в чём последней воли не нарушили. Только самой всё труднее в дорогу пускаться. Может, ещё пожить. Уезжать — всё равно что с ними обоими снова прощаться. Что если навсегда...

«Мадам! О, мадам! Наконец-то!..» От Селестин и в парке не укрыться. Что там? — «Письмо, мадам! Письмо! Может быть, то самое, которого вы ждали!» — Ждала, но ей-то не говорила. До всего сама дознается. — «Вот, мадам, смотрите!» — Так и есть — от госпожи начальницы института. Пеняет, что задержалась. Что не возвращаюсь. С просьбой моей обратилась к государыне императрице. Ответ самый благожелательный: оставить за Нелидовой её комнаты в институте. Только в институте — не в Гатчине. Ведь спрашивала, нельзя ли в том домике глинобитном, что Николай Александрович Львов по приказу государя всем приближённым распорядился построить. Ни слова — будто и не было вопроса. Значит, Петербург. Охта... Впрочем, теперь какая разница.

Селестин! — «Я здесь, мадам! Я знала, что вы меня тотчас же позовёте». — Как долго нам собираться? — «Как собираться, мадам? Куда?» — Боже милосердный! Конечно же, в Петербург — куда же ещё! — «Не в Гатчину? Опять в монастырь?» — Опять вы за своё, Селестин. Вы положительно хотите меня раздосадовать. Какой монастырь! Что вы называете монастырём? Это же институт благородных девиц. — «Вот-вот, мадам, во Франции их так и называют — монастырями для благородных девиц». — Но вы же знаете, там нет никаких монахинь! — «Как нет? Конечно, есть. Просто их немного и занимаются они одним рукодельем. Они неграмотные и потому не могут учить девиц. Но если их заменят на других, то получится настоящий французский монастырь, куда вы, мадам, и торопитесь вернуться. Но почему, почему, скажите вы мне, вы не можете добиться другой квартиры? Более достойной. Без этих девиц, наконец, в одинаковых безобразных платьях, козловых башмаках и нитяных перчатках». — Когда я носила эти платья, они не казались мне безобразными. Напротив. — «Но что девочка понимает в изяществе и моде? И вообще одинаковые платья положено одним солдатам!» — И нитяные перчатки — это на каждый день. На праздники у всех воспитанниц есть лайковые. — «На праздник! Как в семьях бедных горожан, где берегут единственное на всю жизнь парадное платье». — Селестин, вы становитесь невозможны, и вообще я хочу получить ответ на вопрос, когда мы сможем тронуться в путь.

«Уложить два тощих чемодана — вы же не брали сюда настоящего гардероба, мадам, — и три шляпных коробки!» — У меня и нет такого гардероба. — «А мог бы быть. Но на такую работу мне хватит двух часов». — Вот и великолепно. Поспешите же! «Поспешить! Но ведь дело не в чемоданах, а в лошадях. На каких именно мы поедем? О них надо договориться, попросить управляющего». — Ни в коем случае! Мы поедем на почтовых. Надобно, чтобы кто-нибудь добрался до станции и уговорился с ямщиками. — «На почтовых? Вместе с нищими чиновниками и помещиками от трёх крестьянских душ? Мадам, это немыслимо! Я сейчас же иду к управляющему». — Я запрещаю это вам, Селестин! Достаточно, если нас довезут до почтовой станции. Вы окончательно решили вывести меня из терпения. — «И это значит, что мы будем ночевать на этих отвратительных станциях? » — Естественно. А как же иначе? — «Мадам! Вы скрыли от меня, что в письме есть листок от госпожи гофмейстерины». — А ты успела его увидеть. — «И прочесть. Да-да, мадам, вы можете возмущаться, но мой долг доставлять вам наибольше удобства, и я не отступлюсь от своих обязанностей, как бы вы ни гневались. Письмецо от гофмейстерины можно показать местному начальству и получить казённых лошадей. Так будет быстрее, удобнее — мадам, вы не девочка! — и дешевле». — Селестин! — «Бог мой! В конце концов, я забочусь и о своих боках тоже, мадам. Я не уверена в исходе своих хлопот, но не могу от них отказаться!»