Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — И это после такого положения при дворе? Мне это всегда казалось невероятным. И несправедливым.

   — Справедливость сильных мира сего? Вы шутите, моя дорогая. Да и при том, положение Катерины Ивановны... мне неприятно его обсуждать. Так сложилась жизнь: она не могла выбирать.

   — Или не хотела иного решения. Вы сами говорили: ею руководило чувство. По вашим же словам, большое чувство. Катерина Ивановна просто уступила ему. И была по-своему счастлива.

   — Время показало: Россия с её помощью могла иметь достаточно доброго императора. И во всяком случае, не того сумасброда, который изломал столько человеческих жизней.

   — И он не сохранил памяти об этом. Даже не захотел найти способа отблагодарить за доброту. Ему же это ничего не стоило.

   — Вы требуете от самодержца простых человеческих чувств, дорогая. Они им незнакомы. Поднимаясь по ступеням престола, они сбрасывают их с себя, как изношенные одежды, недостойные императорской мантии. Павел был слишком ярким тому примером. Непреклонное самолюбие Катерины Ивановны могло только раздражать, а неожиданно сложившиеся добрые отношения с императрицей и вовсе разгневать. Хотя было бы несправедливым не вспомнить — тот единственный раз, когда Катерина Ивановна всё же решилась обратиться к императору с личной просьбой...

   — О ваших родителях?

   — Вот именно. О своих племянниках. Император немедленно удовлетворил все её желания. Более того. Написал любезнейшее письмо, что счастлив быть для неё полезным и благодарит за возможность оказать ей хоть такую незначительную услугу.

   — Это во многом извиняет его.

   — Такая малость?

   — Малость, которая говорит о памяти чувства. Для Катерины Ивановны это должно было стать немалой сатисфакцией.

   — При полном господстве мадемуазель Лопухиной? Вспомните, каких только безумств император не совершал во имя новой любви! Именем Анны назывались военные корабли! Имя Анны развевалось на штандартах! Матушка говорила, что без этого имени не бывало ни одного фейерверка. И это в присутствии бедной императрицы.

   — И всё же письмецо говорило о многом.

   — В прошлом, может быть. Вряд ли оно могло облегчить положение Катерины Ивановны. Кстати, о моей, как вы выразились, заботе. Сегодня 10 февраля, не правда ли? Два года назад не стало Пушкина. В этот самый день. Катерина Ивановна приняла очень к сердцу кончину Александра и много говорила о ней.

   — Она любила его поэзию? Откликалась на неё?

   — Вы хотите сказать, бабушка относилась к иной эпохе. О ней писал граф де Сегюр. Ей посвящал свои строки граф Неледенский-Мелецкий. Несмотря на скрытое неудовольствие своей супруги, бабушкиной однокашницы по Смольному институту. Её воспевали даже в газетах тех лет — вещь уж и вовсе необычная. И тем не менее Катерина Ивановна не осталась равнодушной к таланту Александра. Вы знаете, какие стихи его она нередко повторяла? Удивляйтесь же:

«Не стану есть. Не буду слушать!Умру среди твоих садов!» —Подумала и стала кушать.

«Руслан и Людмила»! Сказка эта Катерину Ивановну чрезвычайно забавляла. А в кончине Александра она винила одну супругу его.

   — Так ли уж это справедливо?

   — У Катерины Ивановны был свой резон. Да, конечно, к великому несчастью Александра на молодую госпожу Пушкину сразу же обратил внимание император. Но бабушка настаивала, что именно она при желании — а на желании ставилось главное ударение! — она легко могла найти выход из положения.

   — Она? При её неопытности?

   — Бог с вами, моя дорогая! Разве женщина бывает неопытной? Даже в пелёнках? Жизненный опыт и разум ей заменяет инстинкт, и этого предостаточно. Таково убеждение бабушки.

   — Вы имеете в виду, что если бы госпожа Пушкина хотела сохранить семью и ценила мужа, то...

   — Увидев настойчивость императора, могла сказаться, положим, нездоровой, усталой, беременной, наконец, чему бы никто не удивился, зная африканский темперамент Александра. И пожелать деревенского уединения — для поправления здоровья. Разве нет? Вы же сами никогда не настаивали на светской жизни и, как мне кажется, сами стремились к нашему сельскому уединению. Вы всегда говорите, что только в Муранове чувствуете себя вполне счастливой.

   — Разница характеров, мой друг.

   — И это тоже. Госпожа Пушкина была любопытна к жизни. Все говорят: её московская юность была слишком стеснённой в материальных обстоятельствах и постоянных приказах матери. Она искала большого света и ни за что не хотела его потерять.

   — Но Пушкин не мог ей обеспечить достаточной жизни. Она хорошо об этом знала. Вся Москва толковала, что жених вынужден был купить невесте всё приданое и не один раз давать отступного — под разными предлогами — будущей тёще. Наталья Ивановна Гончарова торговалась с зятем за каждый грош. Госпожа Пушкина все эти перипетии отлично знала: переговоры с ростовщиками, бесконечные расчёты...

   — Надежды юности!

   — И сватовство, тянувшееся столько лет! Вы сами передавали мне слова Катерины Ивановны, что этот брак служил удовлетворению...

   — А, да! Удовлетворению двух самолюбий. Надо отдать должное бабушке, при всей своей мягкости она умеет быть беспощадной в оценках. Или трезвой. Скорее последнее. Так вот самолюбия жениха, слишком долго отвергаемого, и невесты, так и не нашедшей лучшей партии, несмотря на всю свою привлекательность. В конце концов, они оба — каждый по-своему — хотели блистать, быть в центре внимания и пренебрегли сразу же возникшей опасностью. В свете мало оказаться. Куда важнее — уметь быть, не теряя себя.

   — Вы правы, мой друг, имение стало бы их спасением. А пресловутая сатисфакция — в свете и так стали бы говорить, что молодые влюблённые наслаждаются своим счастьем.

   — Моя мудрая Настасья Львовна, вы судите как москвичка. В старой столице переезд из города в деревню совершается куда более естественно, да и городская жизнь во многом напоминает деревенскую. Иные правила, иная свобода.

   — Вольно же было Пушкину так поспешить после свадьбы в Петербург! Разве что только от назойливости тёщи и невесток.

   — И ещё одно доказательство брака без любви, которое приводила Катерина Ивановна: то, что мадам Пушкиной не было около ложа умирающего.

   — Этого я не могу себе объяснить! Находиться рядом, за стеной, и не принять последнего вздоха, напутствия, благословения, наконец. Она даже не подумала о благословении детей умирающим отцом!

   — Всё так. Пётр Андреевич вспоминал об этом с великой горечью. Но бабушка говорила и о другом: госпожа Пушкина не поехала проводить тело мужа. Никто не поехал из всей родни. Ни вдова, ни сестра, ни любимый брат, ни отец, ни друзья.

   — Бог с ней, с семьёй, но вдова! Об этом толковала вся Москва. Она не приехала и с наступлением весны?

   — Нет. Где там! Но, по-моему, самым страшным было не это. Александр только что проделал весь путь на Псковщину с телом своей матери. А его самого проводил лишь давний поклонник Надежды Осиповны — Александр Иванович Тургенев. И дядька, растивший Александра с пелёнок. Тургенев ехал, естественно, в возке, дядька — на дровнях, обнявши гроб. Всю дорогу. Говорили, на станциях его едва удавалось уговорить выпить горячего чаю. Морозы стояли лютые. Даже у жандармского полковника совесть зазрила, глядя на старика.

   — Вы о дядьке и думали, мой друг?

   — Нет, об ином удивительном обстоятельстве. Кажется, я не рассказывал вам, что вблизи Святых Гор поднялась метель. Ямщики заплутались и вывезли гроб в Тригорское, основательно напугав его обитателей. Прасковья Александровна Осипова зазвала всех путников переночевать. Но — гроб остался ночевать в дровнях, и если бы не так и не расстававшийся с ним дядька, превратился бы к утру в снежный сугроб. Дядька обихаживал его как мог и чуть не навзрыд плакал, благо оставался во дворе один-одинёшенек.

   — Боже, какое пренебрежение и к такому человеку!

   — Просто к человеку, дорогая. А на утро обоз потянулся в Святые Горы, только без так любившей поэта Прасковьи Александровны.

   — Это рок. Но за что он был так безжалостен?

   — В земной юдоли такого вопроса задавать некому. Вместо себя Прасковья Александровна послала в монастырь двух младших родственниц. Могилу кое-как выдолбили в мёрзлой земле рядом с могилой Надежды Осиповны, закидали мёрзлыми комьями в надежде на близкую весну, когда родственники займутся ею...

   — Тщетная надежда.

   — Вплоть до сегодняшнего дня. Мне трудно оспорить приговор Катерины Ивановны. Кто-кто, а она знала цену истинным чувствам. На погребении императора вдовствующая императрица так и не смогла её заставить стоять рядом с собой, хотя по положению былой фрейлины бабушка и имела на это право. В глазах придворного общества, во всяком случае. Она так расположилась во время траурных церемоний, что её невозможно было заметить. Зато на следующие после погребения дни она приходила в собор и оставалась там всё возможное время, ни с кем не делясь своими чувствами.