Камер-фрейлина императрицы. Нелидова - Нина Молева

   — Вы полагаете, Катерина Ивановна по-настоящему испытывала привязанность к императору? Это при его характере, семье, обращении с ней самой, наконец?

   — Привязанность ничего бы не обозначала — она любила его. И уважала свою любовь.

   — Какой вы применили удивительный оборот!

   — Почему же? Человек должен уважать свои чувства. Если они настоящие. Если Господь благословил ими. Катерина Ивановна уважала. И всё-таки почему так долго нет от неё известий?..

Чувства наши сильнее мыслей наших.

А.П. Сумароков

Год за годом сон упрямо отступал к рассвету. Всё чаще не приходил совсем. Манил вязкой бесконечной дремотой. Обрывался вспышками памяти. Полустёртыми картинками. Забытыми словами. Замок тонул в тишине и шорохах. В ветряные дни отзывались тихим стоном каминные трубы. Ветки деревьев скреблись о ставни. Гулкими струйками срывался с кровель снег. Лопотали на ржавых осях флюгера.

Знала каждый звук. И — ждала. Утра ли? Или чуда? Медленно высвечивались проёмы окон. По краям тяжёлых портьер. Пели петухи. В кромешной тьме первые, будто робкие. С едва обозначившимися занавесками вторые. Вместе с первыми хлопнувшими дверями — третьи. Горластые. Неугомонные. Скрипели тяжёлые засовы. От кузницы раздавался перестук молотков. Перекликались сонными голосами кухарки. Мягко падали в коридоре связки соломы — истопники открывали печные дверцы, выбирали золу, гремели вьюшками.

Тихая суматоха начиналась на хозяйской половине. К её комнатам не подходил никто. Её мир — она и Селестин. Приговорённая к ней Селестин. Почти ровесница. Неизвестно почему не вернувшаяся на родину, хотя всю жизнь старательно копившая деньги: «О, мадам, это для Франции!» Для Франции, где давно успели умереть близкие, родные, а дальние забыли о её существовании. В конце концов, многого ли можно ждать от камеристки отставной фрейлины? Никто ничего не ждал, и Селестин с её трезвым умом себя не обманывала. Просто это была её мечта. Её чудо, которому не суждено было состояться. Целыми днями она хлопотала. Требовала. Напоминала прислуге о своей всеми забытой госпоже. «Мадам хочет!» «Мадам предпочитает!» «Мадам любит или не выносит!» Останавливать Селестин не имело смысла: «Но ведь такова воля графини. Разве не так, мадам?» Милая и тоже единственная Таша, досточтимая графиня Буксгевден[1], самая близкая подруга с институтских лет и на все времена. Что ж, они не могли надоесть друг другу до необходимости расстаться. Просто стали частью друг друга. И всё же... Свой дом... Свой...

Что? Визг полозьев. Кто бы в такую рань? Громкие голоса. Только не вставать. Если надо, Селестин не замедлит сообщить. От неё замок никогда не имел секретов.

Её голос. Шаги. Тихий стук: «Мадам! Вы разрешите, мадам? Нарочный. Письмо...» Срочное письмо? Она ещё кому-то нужна? Разве не все ушли? «Мадам, это от вашего внука, от его превосходительства Баратынского. Из Москвы, мадам. О, никаких неприятных новостей. Напротив — господин Баратынский обеспокоен вашим здоровьем...» Опять первой прочла письмо! Впрочем, бог с ней. Забота Эжена? И в самом деле неожиданность. Хотелось ли бы его увидеть? Пожалуй, нет. И его тоже нет.

Письмо по почте, Селестин? Почему в такой час? «О, нет, мадам, с оказией. Курьер испугался метели и переночевал в деревне. Боится, что просрочил время. Спешит». Значит, ответ не нужен, и слава богу. Но что это ещё — книга? Сочинение Эжена? Когда-то мы с его величеством гадали на стихах: на чём раскроется, что прочтётся. Бывало куда как забавно. Его величество верил и иной раз задумывался. Иной радовался. А если попробовать на строках Евгения Баратынского, который родился в год, когда его величества не стало?.. В тот самый год...

И в осень лет красы младойОна всю прелесть сохраняет,Старик крылатый не дерзаетКоснуться хладной к ней рукой.

И даже посвящение: «Женщине пожилой, но всё ещё прекрасной». Бог мой, как смешно. Или горько.

Девяностые годы... Вот тогда было начало осени. Нити дружества — их было множество. Ещё множество. И все они начали рассыпаться на глазах. Сама закрыла за собой дверь в Гатчину. Во дворец. Приезжала. Часто. Племянник Абрам Андреевич, отец Эжена, служил в чине подполковника, занимал должности гатчинского коменданта и инспектора гатчинской пехоты. Смешные должности. Нелепые фантазии. Тогда же в Гатчине работал архитектор Василий Баженов. Нравился императору. Строить стал в поместье Абрама Андреевича — в тамбовской «Маре».

Нет-нет, поначалу всё складывалось удачно. Братья Абрам и Богдан Баратынские. С её лёгкой руки любимцы цесаревича. Едва вступив на престол, его величество награждает обоих неразделённым дворцовым селом Вяжля Тамбовской губернии. Богдан Андреевич дворцовой жизни сторонился. Предпочитал морские плавания и сражения, даже не верится: через два года контр-адмиралом станет командовать эскадрой Балтийского флота, через три — архангельской эскадрой в Белом море, через четыре станет вице-адмиралом. Его величество ни разу не лишал его своего покровительства.

Абрам — другое. Всё время на глазах. В январе 1800-го женился на смолянке. Позже благодарил за подсказку: без вас, тётушка, не обрёл бы моего сокровища. Александра Фёдоровна Черепанова. Приглянулась императрице. Могла оставаться фрейлиной — у императрицы. Предпочла замужество.

Его величество был в добром расположении — ждал приезда из Москвы семейства Лопухиных. Решил праздновать свадьбу Абрама Андреевича вместе с другой парой — фрейлиной Потоцкой и графа Шуазель-Гуфье, президента императорской Академии трёх знатнейших художеств. Невест, по высочайшей милости, украсили бриллиантами великих княгинь и княжон. После венчания блистали в них на спектакле в придворном театре. Это ли не праздник!

С приездом Анна Петровны[2] всему наступил конец. Абрам Андреевич от царственного неудовольствия сначала в смоленском имении отца укрылся, но как жене срок родить подходил, в новодаренное село на Тамбовщину отправился. Эжен там и родился. Места благословенные, а жизнь не сложилась. Не поладили между собой братья. Абрам Богдану Вяжлю уступил со всем хозяйством. Не захотел ни с кем из родственников вместе жить — купил урочище «Мару». Дом огромный построил. Парк дивный разбил. Сам недолго пожил — Эжену едва десять лет исполнилось, из жизни ушёл. Вдову оставил с семью детьми. Сашеньке самой всех поднимать пришлось. Никому в материнской ласке не отказывала. А «Мару» не первенцу — младшему сыну Сергею завещала. Обидно было Эжену — ни разу словом не высказался. Тем более брат на вдове приятеля поэта Пушкина женился — Дельвига, навсегда с ней в «Маре» закрылся. Столичного шума искать не стал.

Скрипнули половицы.

«Вот видите, мадам, все вас помнят и уважают. Как дела у господина Эжена? Как его младший сын? Ему, должно быть, уже четвёртый год, не правда ли?» — Ты это помнишь, Селестин? — «Как не помнить, мадам! В тот год вы сначала поздравляли господина Эжена с новорождённым, а всего через несколько месяцев его брата Ираклия с женитьбой. Вы говорили ещё — «прелестная маленькая княжна». И будто бы ещё в детстве ей посвящали стихи множество поэтов». — Я видела невесту в Царском Селе совсем крошкой. — «Какие воспоминания, мадам, какие чудесные воспоминания! Вы, наверно, захотите вставать, мадам. Я сейчас распоряжусь самоваром. И круасаны будут вот-вот готовы. Прямо из печи. Вы чувствуете, какой запах, мадам? Я распорядилась, чтобы они были у вас каждый день. Какой же завтрак без круасанов! Вы не хотите вставать? И правильно. Пусть ещё нагреются покои. С этой соломой так долго набирается тепло. И завтрак я вам подам в постель, когда прикажете. Вы не любите в постель? Тогда я сервирую этот крошечный столик у окна. Там совсем не дует, зато виден весь двор. А вы так и не захотели переменить покои, чтобы видеть парк. Сколько вас уговаривала госпожа графиня! И всё потому, что вы с первого же приезда переночевали здесь. Здесь было протоплено, а вот теперь, я же знаю, вы не хотите беспокоить госпожу графиню. О, уверяю вас, мадам, графиня будет только рада. Она так заботится о вас, так хочет вам добра. Грешно не доставить ей такого маленького удовольствия. Может, вы всё-таки согласитесь на тот очаровательный будуар, сиреневый, с видом на большую аллею, и сиреневую гостиную? Как будто мадам переедет в другой дом. Разве это не интересно? И я всё устрою — мадам решительно ничего не почувствует, кроме новых впечатлений». — Селестин... — «Ухожу, ухожу, мадам. Помню, вы хотели ещё подремать. Оставайтесь же под опекой Господа, пусть принесёт он душе вашей мир».

Наконец-то! Дверь открылась. Пахнуло дымом, запахом соломы. Взвилась занавеска у кресла. Селестин... Милая старая Селестин... Когда она появилась в Петербурге? Подарок великой императрицы фрейлине новой невестки. Ныне вдовствующей... О боже! Что говорю! Марии Фёдоровны больше десяти лет нет. А тогда второй брак великого князя. Екатерина Нелидова — фрейлина молодой великой княгини. И разрешение иметь в штате личную камеристку.