Самое красное яблоко - Джезебел Морган

и отрывисто, словно не разговор в семейном кругу вел, а кровавый поединок, бросил Рэндалл. – Мой младший братец знает в них толк. Не так ли, Гленн?

Гленн продолжал молча улыбаться, не отрывая взгляда от чаши, поднимающийся пряный пар размывал черты его лица, и казалось уже – вот не улыбается младший королевич, а кривится гневно, хмурит брови, и в глазах недобрые мысли мелькают.

– Пока столица идет в ногу с наукой, – продолжил насмехаться Рэндалл, – спешит угнаться за континентом с их железными поездами и дорогами, соединившими в единую сеть даже отдаленные и забытые богами уголки страны, в наших провинциях множатся суеверия да бессмысленные и опасные ритуалы. Необразованные селяне предпочитают верить не в науку, а в пучки трав да в фейри из соседнего холма!

Я не сумела сдержать дрожь, как бы ни вцеплялась в кольцо, ни пыталась отстраниться, успокоиться. Добрых соседей никогда не называли по имени. Назовешь – и призовешь, беду накличешь, гостя пригласишь, а выпроваживать как? Вот огоньки свечей дрогнули. От моего ли резкого движения – или чужой и незримый дух наведался? Моя ли тень колеблется на стене или кто-то из ближайшего холма ли, болота ли пришел провести ледяными пальцами по моей шее?

Конечно же, старший королевич заметил, как я испугалась и занервничала. Он обернулся ко мне, пригвоздил стальным взглядом к стулу, и я застыла, прямая и недвижимая.

– Леди Холланд, скажите, – безукоризненно вежливо улыбнулся он, – в ваших краях верят в фейри? Верят, что бусы из красных ягод отводят беду, а щепка дуба способна прогнать мертвых?

– Боярышника, – почти шепотом поправила я. Горло от волнения сдавило, и даже дышала я медленно, неглубоко. – Боярышника, а не дуба.

Рэндалл удовлетворенно откинулся на спинку стула.

– Вот видишь, отец. Не знаю даже, что веселее: то ли слепая вера в неупокоенных мертвецов, то ли в то, что крошечным куском дерева их можно прогнать! А ты хочешь провести туда железную дорогу и привезти ученых в этот край безграмотности и невежества!

– Сначала дороги построим, – благодушно усмехнулся король, покачивая в ладонях остывающую чашу. – А там и здравомыслие с образованием появятся. Леди Холланд, дитя, не стесняйся, попробуй взвар. Может, его сладость смоет горечь от злых слов моего сына.

Я покорно поднесла ко рту чашу, но замерла, так и не смогла сделать глоток. Сладкий запах ударил мне в ноздри, и я узнала его. Запах закатных лучей, весенних дождей и ранних туманов. Запах медовой мякоти и блестящей алой кожуры. Запах гниения и крови, сморщенных яблок на камне-алтаре под самой сенью леса.

В чаше моей, в густой темной крови, пахнущей гнилью и болезнью, покачивались кусочки яблок, снежно-белые, пахнущие сладко и тошнотворно.

Сглотнув и закрыв глаза, я изобразила удовольствие от напитка, но поспешила отставить чашу.

– Это для нас, отец, – скривил губы Рэндалл, – взвар этот – праздничный напиток. Леди Холланд, с садами ее-то матери, такими угощениями не удивишь.

Вода, травы, ягоды и яблоки. Травы и ягоды – вот что было в моей чаше. Но вставало перед глазами иное, и не могла я себя пересилить, не могла притронуться к напитку.

– А во что верите вы, Джанет? – Голос Гленна звучал медленно и певуче, он растягивал слова в одному ему ведомом ритме. Только сейчас я заметила, что за всю беседу он так и не посмотрел на меня, единственный из семьи. Мимолетный взгляд при приветствии – вот и все, чего я удостоилась.

– Разве это имеет значение? – уклончиво улыбнулась я, нервно покусывая губы.

Эта странная встреча больше походила на театральную мистерию. Только исполняли ее не проезжие лицедеи для неприхотливых селян, а королевичи – для отца ли своего, друг для друга ли. Я же оказалась зрителем случайным, невольным и непонимающим, мало того – вовлеченным в эту странную постановку в одной из главных ролей.

Вот только сама я не знала этой роли.

– Разве тебе еще не ясно, Гленн? Юная Джанет верит в фейри, сушеные травы и заячий помет. Ты можешь радоваться: она легко найдет общий язык с твоей ненаглядной Элеанор!

Имя невесты младшего королевича прозвучало, как удар топора о плаху, как последний, добивающий выпад, скрежет железа о железо. Гленн вздрогнул и впервые взглянул на брата, то ли гневно, то ли жалобно сжал губы. А я ужаснулась его мутным, словно затянутым патиной тумана глазам. Глазам, которых коснулась магия лесов и болот, холмов и урочищ. Зачарованный, со смесью ужаса, жалости и любопытства, поняла я и устыдилась своих чувств.

Что же он видел своим затуманенным взором, какой мир разворачивался перед ним, раз он предпочитал смотреть не в родные лица, а в свое отражение, искаженное паром?

– Да, брат, ты прав.

И голос его звучал тягучим напевом, как под музыку, которую только он мог слышать. И нотки гнева впервые мелькнули в этой мелодии.

Рэндалл лишь сильнее стиснул челюсти да сжал чашу так, что я удивилась, как же она не пошла трещинами, не разлетелась на части. Старший королевич действительно вел не разговор, а схватку – но не со мной, нет. Я оказалась чем-то средним между невинной жертвой и невольным союзником. Но в своем оголтелом отрицании чар и хозяев всех чародейств старший королевич не мог осознать, что схватка его с колдовством, затуманившим разум брата, не имеет смысла.

Он думал, что спасает брата, но на деле убивал его – медленно, отрезая по кусочку, позволяя ему истечь кровью. И видел в этом проявление своей чистой братской любви.

Но крови в наших чашах уже достаточно.

– Ваше высочество, расскажите мне об Элеанор. – Я поспешила прервать зловещую тишину до того, как воображаемый меч, уже пробивший броню, вгрызется в плоть.

– Элеанор, – эхом повторил Гленн и снова опустил взгляд на свое отражение. На свое ли? – Она – лилия, звезда долин…

Он говорил о ней, воспевал ее, боготворил ее; даже в гимнах Хозяйке Котла славословий было меньше, чем удостоилась неведомая Элеанор.

Я вслушивалась в каждое слово, низкой нотой растекающееся по гостиной, но я хотела узнать из его речей не о своей подопечной. За колдовским туманом, пронизавшим каждый звук, я пыталась найти хоть искорку истинной любви и теплоты, но лишь морок и колдовство текли с его губ, наваждение и обман.

Когда он замолчал, тишина навалилась на нас, смяла со всех сторон, сдавила так, что не вздохнуть. И король, и наследник смотрели на Гленна с горечью и отчаянием, не скрывая своих чувств, не пряча их за вежливыми улыбками.

Одна из свечей догорела и с