Москва – Ярославль - Глеб Алексеевич Океанов

милиционером. Он пришёл взять показания о случившемся. Глеб, что называется, “включил буратину”, чтобы как можно меньше подставить своих товарищей — врал, что фамилий их не знает, что телефона у него с собой нет, чтоб им позвонить, во сколько что в ту ночь происходило он не помнит — мобильник тогда разрядился, а выпили они совсем немного — праздник же, восемнадцать лет, святое дело чуть-чуть выпить.

— Не, это не мой телефон. Взял у одного рыжего в палате позвонить, — шумел тем временем белорус, Глеб замахал на него работающей рукой и пшикнул, пока следователь заполнял показания, сидя за столом.

Белорус потом связался с тестем-военным и сбежал и из больницы, и из страны.

Потом к Глебу приходили два машиниста того поезда, очень извинялись за произошедшее, интересовались самочувствием Глеба, жаловались, что их чуть не уволили, а у них ведь жёны, дети. Когда они пришли в следующий раз, то уже собирались закатить пациенту скандал — по результатам анализов Глеба выяснилось, что в нём в момент инцидента бултыхалась цистерна спиртного. Как будто это отменяет тот факт, что они прошляпили эту свою лампочку, что в дверях кто-то застрял. К их неуспеху на тот момент к Глебу из Уфы уже прилетела мама и мигом всех осадила. Она пригрозила проблемами и попросила для урегулирования денежку на исследования и лечение уже дома, в Уфе, и транспорт — чтобы вывезти сына в Москву, как сможет ходить. На том и порешили.

Между этими двумя приходами к Глебу также наведались трое крупных дядек в костюмах. Они представились начальством местного РЖД. Учтиво и с улыбками, они попросили Глеба рассказать, что с ним случилось. Наивный, Глеб выложил им всё как на духу — и про поехавший поезд, и про зажатую руку. Ещё удивился: надо же, какие неравнодушные товарищи!

Прослушав целиком историю, три толстяка покивали.

— А вам вот эта застрявшая рука сильно нужна в показаниях? — спросили они.

— Нет… — на выдохе устало произнёс Глеб.

— Отлично! Заходи! — один из начальников щёлкнул пальцами, и в палату тут же вбежал тот самый следователь, что уже брал показания у Глеба. Он всё это время подслушивал под дверью.

Он сел за знакомый ему уже стол и исписал лист показаниями по памяти. Затем протянул Глебу и всучил в работающую руку ручку.

— Прочти и подпишись.

Глеб не стал заморачиваться, и подписал, не читая. Теперь по документам он сам пьяный упал под поезд, и никто ни в чём не виноват. Остаётся надеяться, что ту злополучную лампочку хотя бы починили.

До этого Глебу уже пришлось писать в милиции бумагу, что он сам потерял свой телефон по пьяни — та самая история с Арменом из Армении. После кражи он зашёл в местное отделение милиции, практически напротив общежития, и написал заявление.

— Мы этого черножопого гада прищучим! — пообещал ему тогда милиционер.

Тот факт, что мента звали Нахчо Мазурбаев, не внушал доверия.

И правда — через какое-то время он постучал в дверь комнаты Глеба в общежитии и велел идти в отделение писать отказку, чтобы не добавлять родной милиции висяков.

— Знаешь, сколько в Москве этих Арменов из Армении на красной “Ладе” “девятке”…? — резюмировал он.

Постепенно тело начинало работать. Глеб научился заново садиться — помогала специальная труба над кроватью, — заново вставать. Однажды утром снова приехала мама (она остановилась у родственника в Чертаново), и Глеб ей сказал:

— Смотри, чему ночью научился! — и встал. Правда, тут же начал падать, и маме пришлось срочно подскочить и подставить руку, чтобы сын затылок об стену не разбил.

Постепенно он смог ходить, только правая нога всё никак не хотела работать и сильно болела. Иногда Глеб лежал на кровати и смотрел на ногу, как это делала героиня Умы Турман в фильме “Убить Билла” после комы. Он тоже глядел на ногу, на пальцы и приговаривал:

— Двигайся…! Шевелись…!

Нога приходила в себя ещё несколько месяцев, всему виной — повреждение нерва в том самом “конском хвосте”. Два месяца Глеб потом ещё ходил, прихрамывая, с тростью. А иногда, когда всё уже вроде осталось позади, нога просто внезапно отключалась. Шёл он себе по делам, и вдруг — взасос с асфальтом. Или, когда гостил дома в Уфе, восстанавливался, мама позвала обедать, а нога вдруг снова отключилась.

— Сейчас, подожди, тут реклама интересная! — а сам бил по ноге и приговаривал: — А ну живо включайся!

Глеб мог передвигаться, но не мог отрывать правую ногу от пола, иначе — дикая боль. Так что он передвигался по больнице, как будто танцуя — носки налево, за ними пятки, снова носки, снова пятки. Напевал при этом: Twist again like we did last summer/Come on let's twist again, like we did last year.

Больничка тогда приютила бомжа, и он жил-ночевал в мужском туалете. Из-за отсутствия одежды ему выдали хирургический халат — полупрозрачный, не прикрывающий зад.

И вот Глеб направился как-то в туалет — Twist again и всё такое, — затонцывывает он внутрь, а там этот самый бомж лежит на полу, свернувшись калачиком, своей зияющей чёрной дырой всем на потребу.

Взгляд — вверх, не глядя на бездомного, танец до кабинки. Секунда жуткой боли, чтобы сесть, потом секунда жуткой боли, чтобы встать, потом танец прочь со взглядом в потолок. Выйдя из туалета, Глеб притормозил пробегавших мимо санитарок с каталкой.

— Мимо такой-то палаты едете?

— Едем.

— Подбросите?

Секунда жуткой боли, и вот Глеба уже с комфортом везут до его палаты, а там снова немного Twist again — до кровати. Вот так Глеб обретался в больнице подмосковного Пушкино.

Через двенадцать дней после инцидента Глеб вернулся в Москву. Перед отлётом в Уфу — обследоваться, лечиться — он успел сходить на творческий семинар Анатолия Васильевича Королёва в Литинститут. Потом в обед шёл по столовой, в одной руке — трость, в другой — поднос, на котором первое, второе и компот выливаются, разливаются и перемешиваются из-за его хромоты.

В углу забились три однокурсницы Глеба, чтобы его пропустить.

— Бедный Глеб, нам тебя так жаль, — сказали они.

— Ой, да, что там! — улыбнулся Глеб и захромал дальше. Никто ему так и не помог донести поднос до стола.

(Лирическое отступление: студентов Литературного института кормят бесплатно, так как помещение столовой также отдано под джаз-клуб Forte. Там повсюду висят пластинки, фотографии чернокожих трубачей. Есть сцена, на ней — барабанная установка и подставки для микрофонов. Если вы введёте в поисковик “лучшие джаз-клубы Москвы”, то обязательно нарвётесь на столовую Литературного института, в которой