Античные мотивы (сборник) - Александр Кушнер

«В Италии, на вилле, ночью зимней…»

И кипарисной рощей заслонясь…

В Италии, на вилле, ночью зимней,Бесснежной и нестрашной, на дворецСмотрел я. Бог поэтов, расскажи мне,В чем жизни смысл и счастье, наконец,И бог, а он действительно на крышеСтоял средь статуй, предводитель муз,И всматривался в парк, где жили мышиИ ёж шуршал, – и бог, войдя во вкус,Мне кое-что поведал: счастье – этоНезнание о будущем, при всёмДоверии к нему; не надо света,Еще раз луг во мраке обойдемИ удивимся сумрачному чудуПрогулки здесь, за тридевять земельОт дома, листьев пасмурную грудуПриняв на грудь, как русскую метель.

Всё может быть! Наш путь непредсказуем,Считай своей миланскую листву.Мы и слова, наверное, рифмуем,Чтоб легче было сбыться волшебству,Найти узор – спасенье от недугаТопорных фраз и гибельных идей, —То не твоя, то русских рифм заслуга,Подсказка живших прежде нас теней,Судьба петляет, если не стремитьсяРечь выпрямлять, как проза ей велит,И с нами бог: на юге он, как птица,Живет, вдали от северных обид.

«Бродя средь римских мраморных руин…»

Бродя средь римских мраморных руин,Театров, бань – в мечтаньях и в истоме,Нет, я не знаю, что такое сплин!Слуга себе, и раб, и господин,Я даже побывал в публичном доме.

В том, что осталось от него: брускиИ пни колонн, оплывшие обломкиИ диких трав пучки и колоски.И никакой хандры или тоски!И перекрытий тени и потемки.

Над постаментом, где бы мог стоятьПриап, допустим, может быть, Венера,Клубился зной; две бабочки, под статьДвум лепесткам, задумав полетать,Взметали пыль горючую, как сера.

И дом разврата, в блеске белых плит,Повергнут в прах, распахнут и низложен,Внушал печаль прохожему – не стыд,Был чист, как совесть, временем отмыт,Отбелен ветром и облагорожен.

Уточнение

По прихоти своей скитаться здесь и там,Но так, чтобы тебя не забывали домаИ чтобы по твоим дымящимся следамТянулась чья-то мысль, как в старину солома,И чтобы чей-то взгляд искал тебя вдалиИ сердце чье-нибудь, как облако, летело,Чтобы сказать тебе среди чужой землиВсе, что сказать оно боялось и хотело.

Скитаться здесь и там по прихоти своей,Но так, чтоб чья-то тень была с тобою рядомИ ты ей показать мог стаю кораблей,Плывущих вдалеке, в бинокль, большим форматом,Иль, в каменный театр спустясь, где ИпполитБежал из дома прочь – и вдруг вздымались кони,Присесть с ней на скамью, где ящерица спит,И уточнить судьбу, читая по ладони.

«В двадцатом веке лишь отрыли, вслед за Троей…»

Алексею Машевскому

В двадцатом веке лишь отрыли, вслед за Троей,Красноколонный Кносс – и странного покрояПредстали платья нам на фресках и цветы.Но был и Минотавр, а значит – паранойя,Горящие глаза средь полной темноты.

Приятель привезти просил меня отсюдаКакой-нибудь пустяк, хоть камешек – и грудаКамней лежала здесь, и, мешкать не любя,Два пыльных подобрал – опасная причуда! —Побольше – для него, поменьше – для себя.

«Иисус к рыбакам Галилеи…»

Иисус к рыбакам Галилеи,А не к римлянам, скажем, пришелВо дворцы их, сады и аллеи:Нищим духом видней ореол,Да еще при полуденном свете,И провинция ближе столицК небесам: только лодки, да сети,Да мельканье порывистых птиц.

А с другой стороны, неужелиНи Овидий Его, ни КатуллНе заметили б, не разглядели,Если б Он к ним навстречу шагнул?Не заметили б, не разглядели,Не пошли, спотыкаясь, за Ним, —Слишком громко им, может быть, пелиМузы, слава мешала, как дым.

«Вид в Тиволи на римскую Кампанью…»

Вид в Тиволи на римскую КампаньюБыл так широк и залит синевой,Взывал к такому зренью и вниманью,Каких не знал я раньше за собой,Как будто к небу я пришел с повинной:Зачем так был рассеян и уныл? —И на минуту если не орлиный,То римский взгляд на мир я уловил.

Нужна готовность к действию и сила,Желанье жить и мужественный дух.Оратор прав: волчица нас вскормила.Стих тоже должен сдержан быть и сух.Гори, звезда! Пари, стихотворенье!Мани, Дунай, притягивай нас, Нил!И повелительное наклоненье,Впервые не смутясь, употребил.

«Первым узнал Одиссея охотничий пес…»

Первым узнал Одиссея охотничий пёс,А не жена и не сын. Приласкайте собаку.Жизнь – это радость, при том что без горя и слезЖизнь не обходится, к смерти склоняясь и мраку.

Жизнь – это море с его белогривой волной,Жизнь – это дом, где в шкафу размещаются книги,Жизнь – это жизнь, назови ее лучше женой.Смерть – это кем-то обобранный куст ежевики.

Кроме колючек, рассчитывать не на что, весьБудешь исколот, поэтому лучше смиритьсяС исчезновеньем. В дремучие дебри не лезьИ метафизику: нечем нам в ней поживиться.

Афродита

Ты из пены вышла, Афродита,Сразу взрослой стала и пошла,Розами и травами увита,А ребенком так и не была.

Расставляешь гибельные сетиИ ловушки там, где их не ждут,И не знаешь, как смеются дети,Обижаясь, горько слезы льют.

Как бывает девочка проворнейИ смелее мальчика в игре!Без любви счастливей и просторнейЖизнь и больше знанье о добре.

А дразнилки, шутки-прибаутки,А скакалки, ролики-коньки?Постепенно набухают грудки,Первые секреты, пустяки.

Сколько солнца в тех дубах и вязахИ прогулках дальних по жаре…И любовь нуждается в рассказахО начальной, утренней поре.

Дикий голубь

В Крыму дикий голубь кричит на три такта,Он выбрал размер для себя – амфибрахий,И нам веселее от этого факта,Хотя он в унынье как будто и страхе.

Его что-то мучает, что-то печалит,У греков какая-то драма в ТавридеСлучилась; на самой заре и в началеУже о несчастьях шла речь и обиде.

И южное солнце ее не смягчало,И синее море ее не гасило,И горлинка грустное это началоЗапомнила, крохотна и легкокрыла.

Такая субтильная, нервная птичка,Кофейно-молочного, светлого цвета,И длится с Эсхилом ее перекличка,А мы отошли и забыли про это.

«Как римлянин, согласный с жизнью в целом…»

Как римлянин, согласный с жизнью в целом,Живи себе пристойно, день за днем,Благополучный день отметив мелом,А неблагополучный день углем.

Да будет календарь, как ствол березы,Бел, кое-где лишь черные видныНа нем пометы, – что ж, нужны и слезы,И боль, и гнев. Как римляне умны!

Их стоики считают, что из жизниПо меньшей мере сто ведут дверей,А в жизнь – одна. Поэтому не кисни,Не жалуйся, живущий, не робей.

В любой момент на волю можно выйти,Через дверной перешагнуть порог —И звездные тебя обхватят нити,Космический обнимет ветерок.

«Эти фрески для нас сохранил Везувий…»

Эти фрески для нас сохранил Везувий.Изверженья бы не было – не дошли быНи танцовщицы к нам, ни, с травинкой в клюве,Утка, ни золотые цветы и рыбы.

Я люблю эту виллу мистерий, этоБичеванье, нагую люблю вакханку,Красный цвет, я не видел такого цвета!Желтый плащ и коричневую изнанку.

Так спасибо тебе, волокнистый пепел,Пемза, каменный дождь, угловая балка,Сохранившие это великолепье!А погибших в Помпее людей не жалко?

Был бы выбор, что выбрал бы ты: искусствоИли жизнь этих римских мужчин и женщин?Ты бы выбрал их жизнь. Я бы тоже. Грустно.Ведь она коротка и ничем не блещет.

«Перед лучшей в мире конной статуей…»

Перед лучшей в мире конной статуейЯ стоял – и радовался ей.Кондотьер в Венеции ли, в Падуе,Русский царь вблизи речных зыбейНе сравнятся с римским императором.Почему? – не спрашивай меня.Сам себе побудь экзаменатором,Верность чувству смутному храня.

И поймешь, разглядывая медного,Отстраняя жизни смертный шум:Потому что конь ступает медленно,Потому что всадник не угрюм,Потому что взвинченность наскучилаИ жестокость сердцу не мила,А мила глубокая задумчивость,Тихий сумрак позы и чела.

«Даже если б жил ты на окраине империи…»