Казино «Рояль» - Ян Флеминг

– Паскудство, – произнес Бонд, потом вспомнил о Мюнцах и снова выругался, на этот раз погромче, после чего вышел из номера.

5. Девушка из штаб-квартиры

Было двенадцать часов дня, когда Бонд покинул «Сплендид». Часы на ратуше завели полуденный перезвон. В воздухе разливался терпкий аромат пиний и мимозы; свежеполитый сад вокруг казино с аккуратными гравийными площадками и дорожками придавал сцене суховатую упорядоченность, более уместную в балете, чем в мелодраме.

Ярко сияло солнце; царивший повсюду дух беззаботного веселья, казалось, сулил новую эру расцвета и благополучия этому маленькому приморскому городку, который, после множества неурядиц, опять отважно заявлял о своем существовании.

Лежащий поблизости от устья Соммы, где плоское побережье Южной Пикардии постепенно сменяется утесами Бретани, тянущимися до самого Гавра, Руайаль-лез-О во многом повторил судьбу Трувиля.

Некогда Руайаль (еще не превратившийся в Руайаль-лез-О) был всего-навсего маленькой рыбацкой деревушкой, которая в эпоху Второй империи, подобно Трувилю, с феерической быстротой превратилась в модный морской курорт. Трувиль, однако, со временем был задавлен Довилем, и Руайаль точно так же в конце концов уступил Ле-Туке.

На рубеже веков, когда небольшие приморские городки переживали не лучшие времена, а отдых на море стало модно сочетать с «лечебными процедурами», на холмах за Руайалем был очень кстати обнаружен минеральный источник, содержавший достаточное количество серных соединений, чтобы оказывать благотворное влияние на печень. Поскольку печень время от времени пошаливает у всех французов, городок спешно переименовали в Руайаль-лез-О – «на водах», – а местная минералка в пузатых бутылочках всеми правдами и неправдами пролезла в меню гостиниц и вагонов-ресторанов. Впрочем, она недолго сопротивлялась мощному совместному натиску «виши», «перье» и «виттеля». Последовала серия судебных исков, на которых разорилось немало людей; с тех пор вода эта продавалась лишь в самом Руайале и его окрестностях. Жители городка снова начали кормиться тем, что летом принимали на отдых французские и английские семейства, а зимой рыбачили. Кое-какие крохи перепадали с игорных столов Ле-Туке и местному обветшалому, но по-прежнему элегантному казино.

Впрочем, в эклектичной пышности заведения «Рояль», от которой веяло викторианским шиком и элегантностью, было нечто величественное, и в 1950 году Руайаль обратил на себя внимание некоего парижского синдиката, который распоряжался немалыми средствами, принадлежавшими группе покинувших Францию вишистов.

С окончанием войны возродился Брайтон, ожила Ницца. Оказалось, что тоска по былой роскоши может приносить неплохие доходы.

Зданию казино вернули прежний цвет – белый с золотом, стены залов выкрасили бледно-серым и декорировали темно-красными коврами и шторами. С потолков теперь свисали гигантские люстры. Сад тоже привели в порядок, опять запустили фонтаны и подновили два главных городских отеля – «Сплендид» и «Эрмитаж», попутно расширив штат обслуги.

Даже облупившиеся стены городских зданий и vieux port[18] стали казаться приветливее, а главная улица весело засверкала витринами новых магазинов, которые весной начали открывать в Руайале парижские ювелиры и кутюрье, привлеченные отсутствием арендной платы и радужными перспективами.

Затем в казино заманили Синдикат Мухаммеда Али, и у «Курортной ассоциации Руайаля» появилась надежда, что в скором времени Ле-Туке наконец расстанется с частью своих непомерных доходов, искони принадлежавших Руайалю.

Стоя на ярком солнце, в окружении этих великолепных искрящихся декораций, Бонд ясно ощущал, насколько не соответствует им его роль и каким оскорблением остальным актерам, занятым в пьесе, служит его мрачное амплуа.

Он повел плечами, точно отгоняя мимолетное беспокойство, обогнул здание отеля и зашагал к гаражу. Ему в голову пришла мысль перед свиданием в «Эрмитаже» съездить на побережье и взглянуть на виллу Ле Шифра, а затем вернуться назад не по приморскому шоссе, а другой дорогой, доехав до автострады, ведущей в Париж.

Автомобиль был единственным хобби Бонда. Еще в 1933 году он купил почти новый «бентли» с двигателем четыре с половиной литра и компрессором Амхерста-Вильерса и всю войну держал его на надежном складе. До сих пор машина ежегодно проходила техосмотр в Лондоне: бывший механик фирмы «Бентли», ныне работавший в гараже неподалеку от квартиры Бонда в Челси, ухаживал за мощным автомобилем с любовной тщательностью. Бонд водил машину уверенно и жестко, с почти физическим наслаждением. Его двухместный «бентли» стального цвета с откидным верхом (который действительно откидывался) мог лететь на скорости девяносто миль с запасом мощности еще на тридцать миль в час.

Бонд вывел автомобиль из гаража, и вскоре оглушительный рокот двухдюймовой выхлопной трубы «бентли» эхом пронесся по обсаженному деревьями бульвару, затем – по оживленной главной улице Руайаля и наконец зазвучал над песчаными дюнами к югу от городка.

Час спустя Бонд вошел в бар отеля «Эрмитаж» и занял столик возле одного из широких окон.

Помещение бара изобиловало деталями, в понимании французов олицетворяющими, наряду с вересковыми трубками и жесткошерстными фокстерьерами, респектабельную мужественность: полированная мебель красного дерева, обитая кожей с латунными заклепками; занавеси и ковры благородного василькового оттенка. Официанты были облачены в белые жилеты и фартуки зеленого сукна. Бонд заказал «американо» и принялся разглядывать расфуфыренных посетителей, судя по всему, преимущественно парижан. Вокруг велись бойкие многозначительные разговоры, создававшие ту атмосферу напускной оживленности, которая свойственна всем барам в l’heure de l’apéritif[19].

Мужчины беспрерывно заказывали шампанское, женщины пили сухой мартини.

– Moi, j’adore le «Dry», – говорила улыбчивая девушка за соседним столиком, обращаясь к своему спутнику, одетому в твидовый костюм не по сезону и пялившемуся на подругу масляными карими глазами поверх складной трости от Эрме, – fait avec du Gordon’s, bien entendu[20].

– D’accord Daisy. Mais tu sais, un zeste de citron…[21]

Краем глаза Бонд заметил на тротуаре у входа в бар долговязую фигуру Матиса, который внимал темноволосой девушке в сером. Матис поддерживал спутницу под руку чуть выше локтя. Несмотря на это между ними не чувствовалось особой близости: в облике девушки сквозила ироничная отчужденность, и принять их за супружескую пару было невозможно. Бонд видел, как они вошли в бар, но, соблюдая правила игры, продолжал рассматривать прохожих за окном.

– Да это же мсье Бонд! – с деланным изумлением и восторгом воскликнул Матис. Бонд, также сделав вид, что удивлен, поднялся на ноги. – Неужто вы сидите в одиночестве? Или ждете кого-нибудь? Позвольте представить вам мою сотрудницу, мадемуазель Линд! Дорогая, это тот джентльмен с Ямайки, с которым я имел удовольствие общаться сегодня утром.

Бонд со сдержанной приветливостью поклонился.

– Рад познакомиться, – обратился он к спутнице Матиса. – Я здесь один. Не желаете ли присоединиться?

Бонд отодвинул стул для дамы. Пока гости садились, он кивком подозвал официанта и, несмотря на протесты Матиса, сам заказал напитки: fine a l’eau[22] для приятеля и бакарди для его спутницы.

Матис и Бонд обменялись дежурными фразами о погоде и выразили надежду на возрождение былой славы Руайаля. Девушка сидела молча. Она взяла сигарету, предложенную Бондом, осмотрела ее, а затем с удовольствием и без всякой манерности закурила, глубоко затягиваясь и спокойно выпуская дым через губы и ноздри. Движения ее были скупы и точны; она, по-видимому, нисколько не смущалась.

Бонд остро ощущал ее присутствие. Беседуя с Матисом, из вежливости он время от времени старался вовлечь в разговор его спутницу и заодно составить более полное представление о ней.

У нее были черные как смоль волосы, ровно подстриженные чуть ниже затылка и красиво подчеркивающие чистую, изысканную линию подбородка. Когда девушка поворачивала голову, густые непокорные пряди падали ей на лицо, но она не поправляла их. Широко расставленные темно-синие глаза глядели на Бонда в упор с ироническим безразличием, которое отчего-то вызывало у него сильное раздражение. Кожа у нее была слегка загоревшая, без малейшего намека на косметику, лишь пухлые чувственные губы чуть тронуты помадой. Обнаженные руки покоились без движения, и в целом от всего облика девушки, вплоть до кончиков коротко стриженных и ненакрашенных ногтей, веяло сдержанностью. На шее у нее блестела золотая цепочка из толстых плоских звеньев, на безымянном пальце правой руки красовалось крупное кольцо с топазом. Средней длины платье из soie sauvage[23] с квадратным вырезом заманчиво облегало пышную грудь. От узкой, но не тощей талии вниз расходились складки мелко плиссированной юбки. В поясе платье перехватывал широкий черный кушак с ручной вышивкой. На спинке ее стула висели черная сумочка наподобие ташки[24], также украшенная ручной вышивкой, и широкополая летняя шляпа из золотистой соломки, перетянутая тонкой черной бархатной лентой, завязанной сзади небольшим бантом. На ногах у девушки были туфли с квадратными носами из гладкой черной кожи.