Катрин Денев. Красавица навсегда - Андрей Степанович Плахов

Теперь ее уже не смущало постоянное присутствие вокруг знаменитостей. Много позднее она скажет: «Мы живем в мире обольстителей, среди которых есть и политические деятели. Большим шармом, скажем, обладал Миттеран». А на вопрос, обольщал ли он ее, ответит: «Обольстительные мужчины обольщают всех! Даже двери!» Сама же она ценит в мужчинах ум, выдумку и юмор, а еще – способность не принимать себя всерьез и в определенном смысле «остаться мальчишкой». Таким всегда оставался Вадим.

Очень рано, будучи связана с человеком значительно старше, она ощутила себя зрелой. А он очень скоро утратил привычную роль покровителя. Независимость и даже своенравность – вот что открылось Вадиму в его подруге. Став матерью в совсем еще юном возрасте (Кристиан Вадим родился 18 июня 1963 года, когда Катрин не было двадцати), молодая мать не так уж стремится выйти замуж за отца своего сына. Как спустя десять лет, уже во всеоружии женского опыта, не пошевелит пальцем, чтобы стать женой Марчелло Мастроянни, еще одного «мальчишки» и влюбленного отца своей дочери. Среди кинозвезд она слывет одной из самых решительных противниц официального брака.

Правда, сам Вадим дает несколько иную версию своих отношений с Катрин. По его словам, они вдвоем поехали на Таити, чтобы обручиться в стране Гогена, а заодно помочь в съемках их другу – режиссеру-дебютанту Полю Жегоффу. По дороге молодая пара остановилась в нью-йоркском отеле «Черри Нидерленд». В номере раздался звонок. Бывшая жена Вадима, Аннет Стройберг, – та самая так и не взошедшая звезда – коротко предупредила: если женишься, лишу тебя опеки над дочерью. Катрин в это время стояла у окна и смотрела на деревья в Центральном парке. Она слышала разговор, поняла отцовские чувства, и бракосочетание решили отложить. Обоим было без слов ясно, что навсегда.

Вполне возможно, что было именно так. Тот же Вадим говорит о чрезмерном практицизме если не самой Катрин, то ее родителей, до малейших деталей расписавших у нотариуса брачный контракт и права на имущество в случае развода или смерти одного из супругов. Вадима доконал «раздел кухонной посуды»: эта тема преследовала его еще со времен брака с Бардо, чьи родители были не менее буржуазны. Жених предложил включить в контракт и пепельницы, но Катрин не одобрила подобной шутки в присутствии родителей.

Вадим в своих мемуарах пытается убедить читателей, что Денев, хотя и всегда высказывалась в пользу свободной любви, никогда не могла простить ему этот несостоявшийся брак. Что именно после их расставания Катрин, словно заучив урок, повторяет, что не верит в супружество. Намекая на «неизлечимую душевную травму», Вадим не без ехидства задает вопрос: «В конце концов так ли уж обязательно выходить замуж, если с тобою прочно обручены слава и успех?»

Но ведь еще до славы и первого успеха во вчерашней мечтательной девушке проявились личность, характер, и характер весьма независимый. Даже говоря о столь любимой Франсуазе, Катрин подчеркивает несходство их натур и жизненного выбора: «Сестра была женщиной экстравагантной, насмешливой. Будучи старше, не служила мне, однако, советчицей. Может, потому, что я была более рассудительна и сама умела опекать. Совсем юной я уже стала матерью и одна воспитывала ребенка».

При всей своей браваде Франсуаза не могла, как Катрин, уйти из дома к мужчине. Когда мать чуть ли не силой уговорила ее снять квартиру, она поселилась напротив родительского дома. Всегда откровенная в своих чувствах, не скрывала неприязни к Вадиму и была только рада, когда сестра с ним рассталась. Никогда не вмешивалась в жизнь Катрин, но та могла позвонить ей хоть среди ночи, если нужно было излить душу. Зато юная «тетка» обожала своего племянника Кристиана, вовсе не завидуя сестре и сама не спеша стать матерью. По словам Катрин, Франсуаза «детей любила только как идею» и не хотела брать на себя ответственность за чужую жизнь – может быть, предчувствуя, как коротка окажется ее собственная.

Франсуаза говорила про Катрин: «О, моя сестра ужасна с ее пессимизмом». Катрин этого не отрицала: «Да, я действительно пессимистка – хотя при этом обожаю смеяться и веселиться. А Франсуаза была очень рисковой – отсюда ее приступы безумия, ужасные кризисы. Она была настолько оптимисткой и настолько уверена в других, что когда ей случалось обманываться в своей работе или в личной жизни – она срывалась в настоящую бездну». Если бы Катрин не была столь молодой, она могла бы признать своей формулу Лукино Висконти «Пессимизм интеллекта – оптимизм воли».

У Франсуазы все было наоборот. Она ненавидела смерть во всех ее проявлениях, будь то сломанная ветка или раздавленная на ее глазах муха: это могло заставить ее зарыдать. Она обожала жизнь, всегда была окружена животными. Ребенка ей заменяла крошечная собачка чихуахуа, которую она всюду таскала с собой в специальной сумке – в самолете, на съемках, в машине…

Да, не за горами день, когда пути Роже Вадима и Катрин Денев навсегда разойдутся – как в профессиональном, так и в житейском плане. Пока же Денев снимается у него в фильме «Порок и добродетель» (1962).

Пожалуй, среди множества экранных работ Вадима не было более претенциозной. Еще недавно, демонстрируя «убийственный эпатаж», направленный против мещанского лицемерия, режиссер шел на самые крайние средства. В фильме «Порок и добродетель» они повернулись довольно странной и пафосной концепцией: «Красота – ничто, если ее не носить как знамя, как оружие, как меч».

Действие фильма протекало в оккупированной Франции и охватывало драматические судьбы двух сестер, одна из которых олицетворяла «порок», а вторая – «добродетель». Старшая становилась любовницей эсэсовца, младшую (ее-то и играла Катрин Денев) гестапо разлучало с мужем и увозило в женский концлагерь – своеобразный бордель для нацистской верхушки. Страдания добродетели живописались с дотошной подробностью, при этом режиссер ни на минуту не забывал о том, что они, страдания, должны выглядеть красиво. Девушек, одетых в белоснежные хитоны, мучители заставляли стоять в холодной воде, подвешивали за руки – их изможденные тела создавали на экране эффектные композиции. Все в фильме подчинялось законам мертворожденной симметрии, сквозившей и в изобразительном решении, и в расстановке моральных акцентов.

«Порок и добродетель» остался на глубокой периферии художественной жизни 60-х годов. Своим демонстративным и вычурным эстетизмом Вадим полностью отгородил себя от какой бы то ни было трактовки исторических реалий, а ведь он мог хотя бы намеком поведать об атмосфере последних месяцев оккупации, о том процессе разложения и кризиса, который претерпел нацизм во Франции после заговора генералов 1944 года. Поразительно, насколько Вадим оказался