Энциклопедия логических ошибок: Заблуждения, манипуляции, когнитивные искажения и другие враги здравого смысла - Иммануил Толстоевский

Платон, живший спустя сотни лет после Орфея и Гесиода, в своем труде «Законы», не уточняя, чья версия была взята им за основу, ссылается на «титаническую природу людей» так, словно в те времена это было общеизвестной истиной. Для него было вполне естественно оперировать мифологической двойственностью – ведь в основе всей его философии тоже лежало двоемирие:

● мир идей, вмещающий совершенные образы всего;

● мир вещей, состоящий из несовершенных отражений идей.

В этом разделении человеческому разуму отведено особое место: будучи порождением несовершенного физического мира, он все же может представить себе нечто совершенное, даже если никогда с ним не сталкивался.

Например, никто из вас в жизни не видел идеального круга, но вы можете представить его математически (смело округляйте π до трех). Никто из вас не видел бесконечного количества карандашей, но вы способны постичь само понятие бесконечности, бессмертия, вечности. Значит, разум должен быть сопричастен «миру идей», иметь божественное начало. Платон подробно изложил этот вывод в своей аллегории колесницы (диалог «Федр»).

Британский музей. Амфора «Возничий» (500 до н. э.)

Человеческую душу, представляющуюся Платону в виде колесницы, одновременно влекут две крылатые лошади. Одна из них бессмертная, прекрасная, белая как снег, не стреляет деньги у знакомых до получки и не забывает поздравить маму с днем рождения – словом, это очень приличная, благородная лошадь. А черная лошадь, хромая и страшная, олицетворяет иррациональные страсти, удовольствия, грехи (короче говоря, кодировать хорошее и плохое как «черное» и «белое» люди умели издревле). Возничий, призванный направлять этих лошадей, которые стремятся в разные стороны (в небо, то есть прямо к идеям, и вниз, на землю), – разум и мудрость. Если возничий сумеет вознестись достаточно высоко, он сможет примкнуть к сонму богов во главе с Зевсом. Но это сложное дело.

Обе лошади, влекущие колесницу богов, бессмертные и прекрасные. Они резво несутся вперед. А возничий не успевает за ними, потому что между его лошадьми нет согласия – он то взмывает ввысь, то камнем несется к земле. Подобно птице, на миг воспарившей над облаками, он то видит свет идей, то не видит его. Короче говоря, на нашей убогой колеснице мы никогда в жизни не догоним Ferrari этого пижона Зевса, но зато хоть зрелище время от времени радует глаз.

Хотя взгляд Платона довольно иерархичен (идеи > возничий > белая лошадь > черная лошадь), добрый возничий, по его мнению, не только печется о своей возвышенной цели, но и думает о нуждах лошадей. Если мы вовсе пренебрежем желаниями нашей лошади, стремящейся к беспутству, она в скором времени озлобится и бездумно потянет колесницу к земле. Другими словами, разум и мудрость велят не убивать черную лошадь, а умело управлять ею.

Держите в уме эту аллегорию – если получится, то около 22 веков, – потому что мы вновь увидим ее в Вене. Но прежде чем мы постучимся в городские ворота Вены, наша следующая остановка – Ближний Восток.

Единство противоположностей

Платон явно считал, что одна из частей, составляющих человека, превосходит остальные, но не во всех традициях границы проведены столь же четко. «Эпос о Гильгамеше», древнейшее из дошедших до нас литературных произведений, на первый взгляд напоминает предыдущие истории: один из главных героев, Энкиду, подобно человеку, сотворен из глины и живет в лесу среди зверей. Другой, царь Гильгамеш, наделен божественной силой и живет в городе. Вполне очевидно, кто из них олицетворяет наше высшее начало, правда?

Но давайте взглянем на сцену знакомства этих персонажей: Гильгамеш, по своему обыкновению, пытается изнасиловать новобрачную, а Энкиду преграждает ему путь у порога дома невесты и бросает царю вызов. Выходит, дикий персонаж более благороден. Последующая схватка не выявляет победителя: силы Гильгамеша и Энкиду почти равны.

После первого в истории собрания Бойцовского клуба эти двое падают друг другу в объятия, быстро становятся закадычными друзьями и, переживая приключение за приключением, становятся более похожими друг на друга: Энкиду учится и приобщается к цивилизации, а Гильгамеш избавляется от эгоизма и высокомерия.

•••

Перенесемся на несколько столетий вперед. Теперь мы обратимся к римской мифологии, которая стоит за астрологическими загадками. Например: как представители знака, символ которого – весы, могут быть такими неуравновешенными?

Согласно одной из версий сказания, две ярчайших звезды созвездия Близнецов – сводные братья по имени Кастор и Полидевк. Первый, смертный, был сыном спартанского царя, а второй, бессмертный, – сыном Зевса. Однажды Кастора убивают (что ведет к похищению Елены и началу Троянской войны), и преданный ему Полидевк жертвует своей божественностью и, разделив свое бессмертие с Кастором, возвращает брата к жизни. Но у этого есть цена – всю оставшуюся жизнь они будут мотаться между Олимпом и подземным царством Аида: один день здесь, один день там. Иными словами, наша смертная часть и божественная навеки сплетены воедино.

В ту же эпоху, но вдали от греко-римского мира, распространилась концепция инь-ян, воплощавшая сходную идею. Принято считать, что это символ двух противоположных начал, но инь (олицетворение женского начала, тьмы, застоя) и ян (олицетворение мужского начала, света, движения) беспрестанно меняются и перетекают одно в другое. Точки на двух половинах символа отражают эту динамику.

Идея подобной динамической связи между противоположными, противоречивыми частями нашего разума встретится нам и в современной психологии. Но не будем торопиться: всякий, кто хочет пройти путь между мифологией и наукой, никак не сможет избежать моста литературы.

Доктор Джекил…

Если мы с вами похожи, то когда-то в молодости, прочитав «Доктора Джекила и мистера Хайда», видели эту историю как классическую борьбу добра со злом.

Оказывается, мы судили слишком поверхностно. Если вы помните, главный герой Джекил – преуспевающий доктор, его уважали в обществе. Он целиком и полностью отвечает всем требованиям, предъявляемым к образцовому английскому джентльмену Викторианской эпохи[22]. Но за следование жестким нормам приходится расплачиваться: по мере того как он подавляет свою внутреннюю тьму, она растет.

Терзаемый противоречиями между своими порывами и общественной моралью, протагонист – типичный ученый XIX века! – находит выход: он изобретает эликсир (то есть препарат, он же все-таки доктор). Этот препарат, пусть и ненадолго, разделяет переплетенные части доктора, высвобождая безобразное, эгоистичное, дикое альтер эго: мистера Хайда.

(Стивенсон описывает Хайда почти как животное, но не забывает добавлять «мистер»: как-никак британское воспитание.)

В отличие от похожих историй, это чудовище появилось не случайно, когда что-то пошло не так. Напротив, все пошло слишком так – как доктор и запланировал. Теперь он мог вести две разные жизни в двух разных телах без страха потерять социальный статус, который так ценил: ночами давать волю инстинктам на темных улицах, пропахших кровью и конским навозом (Аид), а поутру просыпаться джентльменом в своей чистенькой резиденции (Олимп).

•••

Одна из самых известных фраз романа – слова Джекила: «Человек на самом деле не един, но двоичен»[23]. Но даже когда говорит о Хайде, он употребляет местоимение «я». Где кончается и где начинается его «я», непонятно. Возможно, именно Джекил – маска, а истинная суть доктора – то уродливое чудовище. Его кое-как сдерживали жесткие общественные нормы и приличное воспитание с пеленок, но стоило ослабить узду, как оно вырывается наружу и начинает буйствовать.

Рекламный фотоснимок для театральной постановки пьесы «Доктор Джекил и мистер Хайд», сделанный методом двойной экспозиции (Нью-Йорк, 1887 год)

И действительно – через некоторое время Хайд начинает появляться даже без препарата и надолго оставаться у руля. Подобно плющу, который оплетает руины храма, оставшегося от погибшей цивилизации, он медленно овладевает разумом и телом доктора. Преграда между Аидом и Олимпом пала, да здравствует революция порождений праха.

В один из редких моментов просветления Джекил, видя, к чему все идет, предполагает, что вскоре окончательно потеряет власть