Избранные произведения - Пауль Хейзе

заметная улыбка наводила на мысль, что насмешка в его устах весьма опасна, зато любезность — восхитительна.

Некоторое время он любовался садовницей, потом нерешительно покачал головой, надвинул на лоб берет с зелеными петушиными перьями и быстро зашагал к ней.

Женщина оглянулась, и ее щечки нежно зарделись, а глаза заблестели. Она опустила руки и молча смотрела на него.

— День добрый, Марион, — сказал мужчина неприветливо. — Кто-нибудь еще есть в саду?

— Нет, Адам.

— Вот и хорошо, мне нужно поговорить с тобой. Ты славная женщина, Марион, и прекрасно исполняешь свои обязанности. Но я не могу больше с тобой жить.

Ее прелестное лицо сделалось смертельно бледным, однако она не проронила ни слова.

— Ты очень красива, Марион, — продолжал Адам, — и теперь, через четыре недели после свадьбы, я по-прежнему восхищаюсь твоей красотой. Но ты скучна. Я не хочу сказать, будто у тебя вовсе нет фантазии. Но одна Пресвятая Дева знает, когда она появится. Я ждал, но теперь мое терпение лопнуло. За все время нашего супружества ты хоть раз запросто поболтала со мной, хоть раз пошутила? А все мои стихи и шутки вызывали у тебя лишь милую улыбку. Ты оставалась невозмутимой, как статуя. И хотя иногда я убеждался, что ты создана из плоти и крови — что мне с того, ведь потом мне все равно приходилось в одиночестве восхищаться собственными песнями. О глупец! Я видел это и раньше, когда только влюбился в тебя, но думал, что ты оттаешь. Признайся же, Марион, разве нам не скучно вместе?

Молодая женщина продолжала молчать, но глаза ее наполнились тяжелыми слезами. Адам нервно дернул висящую лозу и продолжил:

— Я не хочу сказать, будто другие женщины лучше или всегда бывают интересны. Я так не думаю, напротив, я благодарен, что ты доказала мне бессмысленность супружеской жизни вообще. И вновь повторяю: мне невыносимо оставаться с тобой! Неужели я должен похоронить свою молодость и зачахнуть в этой дыре из-за твоей красоты? И мне не суждено появиться при дворе короля в Париже, в покоях принцев, где моему искусству воздадут должную хвалу и почет? Или войти в дома ученых, в университеты, где за час можно услышать больше умных слов, чем от тебя за целый год? И все ради того, что ты прекрасная женщина и случайно моя жена? Да пусть меня черти поджарят на сковородке, коли я соглашусь остаться!

Он прошелся взад-вперед, оживленно жестикулируя, потом искоса взглянул на жену и добавил:

— Ты ведь сама доказываешь, что я прав. Почему ты не рыдаешь, как поступила бы любая нормальная женщина, не бросаешься мне на шею, не умоляешь остаться своего любимого Адама, единственного, прекрасного, хотя не так уж я и прекрасен, не обещаешь мне всего на свете, хотя и не думаешь ничего выполнять? А ты просто стоишь, не зная, как помочь себе. И я должен пожертвовать талантом и лучшими годами жизни, чтобы только любоваться на тебя? А коли у нас родятся дети, похожие на тебя, неужели у меня когда-нибудь возникнет желание сочинить танцевальную песенку, когда вокруг будут сидеть шесть-семь мальчиков и девочек, красивых, как на картинке, и таких же молчаливых? Итак, я поеду в Париж, как только раздобуду денег. А ты можешь вернуться к родителям, а если пожелаешь, оставайся с моим дядей, который тебя очень любит. Ты ни в чем не будешь нуждаться, а если у тебя родится ребенок, я буду считать его своим. Но жить с тобой, Марион, я больше не могу, клянусь всеми святыми! Я — поэт и хочу им оставаться, а скука — яд для моего искусства. Ну, я пошел к дяде. Будь же умницей, и давай расстанемся друзьями.

Он протянул жене руку, но та ничего не видела от слез. Адам поспешно повернулся и исчез в доме.

Спустя час дверь богатого дома, где жил дядя Адама, состоятельный член муниципалитета, отворилась. На пороге появился рассерженный Адам и быстро пошел прочь, не разбирая дороги. Руки он то сжимал в кулаки, то запускал в длинные волосы.

— Проклятый скряга, — бормотал Адам, — и он еще прикрывает жадность лоскутьями добродетели. Какое ему дело до того, что я решил расстаться с женой? Да пусть берет ее себе, хотя жалко милого юного создания. Конечно, его кошельку безразлично, зачахну я здесь или нет. Но поехать путешествовать, чтобы посмотреть мир и набраться знаний, — тут господину кошельку становится не по себе. Посмотрите на него! Думает, раз он подарил мне домик с хозяйством, значит, я должен навсегда застрять в Аррасе со сбродом рифмоплетов и зарыть свой талант в землю? Да пусть мне придется жить как обычному шпильману[7] и дрессировать обезьян с собаками, чтобы добраться до Парижа, — я докажу им всем, что Адам де ла Аль идет своим собственным путем!

И его собственный путь на этот раз привел прямиком к «Трем лилиям» — лучшему кабачку старого Арраса. В этот час там почти не было посетителей. Угрюмый Адам сел в углу и поднял глаза, лишь когда хозяин подошел к нему с бокалом вина и почтительно поздоровался.

— Вы как будто чувствовали, господин Адам, что о вас говорят, — сказал хозяин. — Видите человека, что сидит у камина и украдкой поглядывает на вас? Это руководитель актерской труппы, что пришла сюда неделю назад. Ее пригласили священники, чтобы представить на Пасху в кафедральном соборе Страсти.[8] До праздника еще целых две недели, а люди слоняются тут без дела, растрачивая будущий заработок. Сам он снимает у меня комнату и уже задолжал кучу денег. Так вот, незадолго до вашего прихода я говорю ему: «Послушайте, вы же до Пасхи можете еще неплохо заработать — это будет только на пользу и вам, и мне». «Конечно, — отвечает он, — если бы у меня были мистерия[9] или миракль, но я оставил все рукописи в Камбре».[10] «Господин, — говорю я ему перед вашим приходом, — в нашем краю немало славных труверов,[11] дитеров[12] и жонглеров,[13] а, кроме того, есть мастер Адам де ла Аль, который их всех за пояс заткнет». «Клянусь святым Николаем, — восклицает он тогда, — он получит половину сбора, если напишет для меня хорошую пьесу и та будет иметь успех у публики!» И в этот самый момент вы появляетесь. Вот он и послал меня к вам. >

Адам поднялся и, залпом выпив вино, направился к руководителю труппы, который сразу же почтительно поклонился. Они говорили недолго, потом пожали друг