Избранное - Александр Гитович

На теннисе

Я пил всю ночь. Июля тяжкий знойПлывет, как дым, томительно и сонно,И пестрые трибуны стадионаПлывут куда-то вдаль передо мной.

Бью по мячу наотмашь, с пьяных глаз.Куда летит, где падает — не вижу...Наверно, бог ударил по ПарижуВот так, как я по мячику сейчас.

Разговор с критиком в кафе «Ротонда»

Блоха проворно скачет за блохой.За словом — слово. День покрылся тучей.Униженный ремесленник созвучий,Я, к сожаленью, не совсем глухой.

Да, занят я не делом — чепухой.Да, я готов признать на всякий случай,Что мой папаша умер от падучейИ я ему наследник неплохой,

А главное, слуга покорный вашУмеет бить, как бил один апаш —Ни синяков на теле, ни царапин.

И вы учтите, господин рантье,Что мой удар покойный КарпантьеХвалил за то, что он всегда внезапен.

Гроза в Париже

Дурак уснул — он помолился богу.А гром гремит над миллионом крыш.Не этот ли удар нам бьет тревогу?Не эта ль молния зажжет Париж?

Тьма нарастает, мутная, тупая,Предчувствиями по сердцу скребя.И я, в грозе и ливне утопая,—Соломинка! — хватаюсь за тебя.

В гостинице

В гостинице мне дали номер. МалостьЯ присмотрелся к комнате. И вдругПрипомнил то, чего забыть, казалось,Никак нельзя: тут умирал мой друг.

С кровати видел он перед собоюПространство небольшой величины.Диван, пятно сырое на обоях.И были дни его обречены.

И целый день я пьянствовал и бредил,От разума скрывая своего,Что был он лучше, чем его соседи,И чем враги, и чем врачи его.

А шумный Век твердил простые вещи,Что все мы дети по сравненью с ним,Что ни один еще закон зловещийНам, неучам, пока не объясним.

И в том, что разум властвует на свете,Я усомнился, бедный ученик,На миг один. Но разве знают дети,Доколе будет длиться этот миг?

Европа

Мне приснилась пустынная Прага,Грязный двор и квадратное небо,И бродяг обессиленных дракаНад буханкою серого хлеба.

А в костеле, темнее, чем аспид,Только ветер блуждает, как пленник,И Христу, что на свастике распят,Тайно молится дикий священник.

Мне приснились кирпичные стены,И решетка, и надпись «Свобода»,Где стоит на посту неизменноЧасовой у железного входа.Неизвестно чего ожидая,Он стоит здесь и дни, и недели,И стекает вода дождеваяПо шершавой и узкой шинели.

Мне приснилась потом СправедливостьВ бомбовозе, летящем как птица.И четыре часа она длилась,Чтоб назавтра опять повториться.И я видел развалины кровельВ обезумевшей полночи Кельна,И британского летчика профиль,Чья улыбка светла и смертельна.

Мне приснилась рабочая кепкаНа хорошем, простом человеке, —И такую, что скроена крепко,Перед немцем не скинут вовеки.Пусть друзья мои роют окопыИ стоят за станками чужими, —Но последнее слово ЕвропыБудет сказано все-таки ими.

Десант на Корсику

Нагие скалы. Пыль чужой землиНа сапогах, на каске, на одежде.Уходит жизнь. Все, чем дышал я прежде,Померкло здесь, от родины вдали.

Но уж плывут, качаясь, корабли,Плывут на север, к Славе и Надежде.Что бой? Что смерть? Хоть на куски нас режьте,Но мы дойдем — в крови, в грязи, в пыли.

Во Франции не хватит фонарейФашистов вешать. Нам не быть рабами.Меня качало на груди морей.

Качало меж верблюжьими горбами,Чтоб мог я пересохшими губамиПрипасть к бессмертью родины моей.

Я француз

Покамест Жертв и Доблести союзНас не привел, освободив от уз,К тем берегам, где Братство и Свобода, —Вы слышите меня? — да, я француз,Мне душу давит непомерный грузКровавой муки моего народа.

Но если мир восстанет из огня,Отбросив злобу, ненависть кляняИ отвергая подвиг их презренный,—Тогда скажу я, в ясном свете дня,Как равный равным, — слышите меня? —Я не француз —я гражданин Вселенной.

Летчикам эскадрильи «Нормандия»

Над диким камнем выжженных равнин,Над желтизной их мертвого потокаЯ слышу гул, крылатый гул машин.Вы были правы: свет идет с Востока.

Я ошибался жалко и жестоко,Ничтожных дней себялюбивый сын,Я думал: в мире человек — один,И он бессилен перед гневом рока.

Вы были правы. И когда-нибудь,В Нормандии, мы вспомним долгий путьИ за столом, на празднике орлином,

Поднимем тост за братство на земле,За Францию, за маршалов в КремлеИ англичан, летавших над Берлином.

1943

ДВОЕ

Посвящение («Нам нельзя путешествовать вместе…»)

Нам нельзя путешествовать вместе,Что доказано жизнью в былом:Ни одно из таких путешествииНе согласно с моим ремеслом.

Все равно ты нарушишь при этомДоговор предварительный наш —И не тенью, а внутренним светомЗаслонишь мне людей и пейзаж.

1965

Двое

Сколько лет не гаснет их очагВ домике бревенчатом и старом,И мелькают искорки недаромВ умудренных временем очах.Им разлука кажется смертельной,Им одни и те же снятся сны.

Но мужчина думает отдельноО сраженьях прожитой войны.

1966

Колыбельная

Ночь родимого краяТишиною полна.И горит, не сгорая,Над горами луна.

Цапли белые в гнездахОтдыхают давно,И спокойные звездыВ наше светят окно.

И в рыбачьей деревнеМирно спят рыбаки,Не шумят там деревья,Не горят огоньки.

Только бьется о берегНеумолчный прибой.В доме заперты двери.Спи, мой друг дорогой.

1951 (?)

Вечернее пение птиц

В тихой роще, далеко от дома,Где закат блаженно догорает,Слышен голос песенки знакомой,От которой сердце обмирает.

Но, внимая этой песне дальней,Даже мудрецы поймут едва ли:То ли птицы стали петь печальней,То ли мы с тобой печальней стали.

1966

В смешанном лесу

Не знаю, кто, в какие времена,Уговорил их вместе поселиться,Но дружит краснокожая сосна —Как равная — с березкой бледнолицей.

Для них давно настала, в добрый час,Торжественного равенства эпоха,Как бы невольно убеждая нас,Что быть терпимыми — не так уж плохо.

1966

Жестокий романс

Если уж по-честному признаться,Выложить всю правду без прикрас —Он влюблялся, может быть, пятнадцать,Может быть, и полтораста раз.

Было дело и зимой, и летом,Осенью случалось, и весной —Только вся его любовь при этомОтносилась к женщине одной.

1966

Любовь