Проект "Стокгольмский синдром" (СИ) - Волкова Ольга

— Почему туда, Ира! — кричал на девушку, практически стоя в метре от нее. Ирина закрыла руками лицо, смахивая слезы. Хватаю ее за обе кисти, убирая в стороны, хочу видеть глаза подруги моей жены. Из всех клубов Парижа, эти идиотки выбрали «Богиню», черт возьми, я не знал, как еще это объяснить, кроме того, что это было законом подлости. Степа напрягся, и сделал шаг вперед, защищая свою женщину, он деликатно положил руку мне на плечо, и предупреждающим взглядом все сказал, заставив меня притормозить. Наверное, я действительно перешел черту, но тогда мне было наплевать.

— Да кто знал, что ты будешь отплясывать со своей любовницей?! — зло выплюнула жена Степана, смахивая слезы горести.

— Она не моя любовница, — процедил сквозь зубы.

— Это мы сейчас знаем, — говорит Степан, снижая накаленную обстановку, и просит Иру тоже утихомириться. — Но, Оля поняла иначе.

— Нет, — Ирина качает отрицательно головой. — Она была в шоке и в недоумении одновременно.

— Она говорила еще что-нибудь? — с надеждой уставился на Иру, но девушка просто качнула головой, говоря нет. — Как всегда, все в себе, да? — уже зная привычки моей девочки, это стало для меня не новостью, а настолько ожидаемо.

— Да. — Ира села на диван, заливая свои переживания стаканом виски. — Мы уехали в другой клуб, она пожаловалась на боль в животе, пришлось закончить на этой ноте наш девичник, — устало и осунувшись, Ирина уставилась в одну точку, говоря эти слова.

— Что потом? — скрестил руки на груди, стараясь сдерживать в себе бушующий ураган. Как нарочно Ирина тянет, заставляя меня нервничать, но, куда еще больше. Степан сел рядом, обнимая ее, и подбадривая.

— Ничего, — просто отвечает. А у меня в голове происходит взрыв мозга, от которого хочется орать во все горло, но я душу своих зверей внутри, не давая им прорваться и нарушить мое равновесие. — Она ничего мне не сказала, ушла в вашу спальню и закрылась. Была бледной, как мел, но держалась отстраненно.

— Боже мой, — выдыхаю, берясь руками за голову. — Блядь! — заорал на весь дом, затем уперев руки в бока и с опушенной головой вниз, тихо говорю друзьям, чтобы возвращались в гостиницу. Первый акт Оля исполнила идеально, не считая ее пустого взгляда, как заявила сама Каролина — ее мать. И моя тоже это заметила, но побоялась озвучить мысли при всех. Авраам накинулся на меня с кулаками, когда после срыва заключительного выступления на весь зал объявили, что нет главной исполнительницы.

— Опоздал! — свирепо проговорил, и преодолевая расстояние между нами, ткнул в грудь пальцем.

— Нет, — говорю громко. — Не впустили, — это звучит до смешного, но это факт. И только мы расселись по своим местам в ожидании продолжения, погасли софиты, лишь один был направлен в центр сцены. Минуту другую, уже музыка звучала, и я знал, уже идет полным ходом танец лебеди, но ее нет. Зал стал переглядываться, не понимая в чем дело. И я занервничал, кожей ощущая холодок, только не мог понять, чем был спровоцирован этот мандраж. Моя мама крепко сжала мою руку, улыбнулась, попытавшись успокоить, но потом музыка остановилась и на сцену вышла девушка, мельком ее видел раньше, она вроде как была дублершей Оли, на непредвиденный случай. Спустилась по лестнице, подбежав к Аврааму, тот мгновенно поднялся на ноги, стараясь выглядеть непринужденно среди тысячной толпы, ожидающей продолжения. Девушка шепнула ему на ухо что-то, а я соскочил со своего места и рванул за кулисы, наплевав на возмущения своих родителей и самой Каролины. Потому что должен был удостовериться, что с пушинкой все в порядке. Эту ночь мы провели порознь, хоть и обещал вернуться. Но всегда есть «но», особенно, если ты на задании. И как обычно все пошло к чертям, потому что, уйди я тогда, меня бы мгновенно разоблачили.

Доехав до места работы, остановился, даже не заметил, как быстро очутился у стальных ворот, и массивной стены вокруг единственного здания — психиатрической больницы. Камера наружного наблюдения просканировала мой номер машины, затем раздался писк, и ворота механически разъехались по обе стороны, впуская внутрь, словно принимают в объятия.

— Доктор Островский, — встречает молодая девушка у входа в здание. Я остановился, снимая с себя пальто, на улице было прохладно, как никак осень в Нью-Йорке берет свое, и желтые листья клена, усыпанные вдоль всей дороги, которая ведет в этот тихий уголок, но не совсем нормальный, будто устилают путь, обещая, что душа найдет тут спокойствие.

— Да?

— Сегодня нам звонили из Москвы, просят срочно связаться вам с ними, — одетая во все белое, девушка была похожа на юного ангела, только временно исполняющего здесь свою миссию.

— Вы записали данные? — интересуюсь. А сестра слегка напряглась, притормаживая в холе помещения, где уже вовсю бурно кипела работа персонала. — Это ваша мама.

Странно. Хотя, чему удивляться, сколько воды утекло, и я разорвал все связи, погрузившись в свои проблемы с головой, но без поддержки близких. Вынимаю из кармана брюк мобильник, проверяя контакты, попросил напомнить номер, который оставила моя мать — Зоя Степановна, ведущий психиатр и педагог университета, в котором когда-то сам учился под ее началом. И благодаря ей, я выбрал направление, ставшее для меня смыслом жизни, отказываясь от юношеской мечты, но только само желание меня нашло и предложило воплотить в реальность задумку, заставив чуть позже глубоко пожалеть о решении жить двумя жизнями. Контакты оказались недействительными, и вырвав клочок бумаги из записной книжки девушки, поблагодарил ее, а затем направился в свой кабинет, где меня уже ждала работа. Переодевшись в белый халат, долго гипнотизировал свой телефон, как будто он мог сам набрать номер мамы, но мне ужасно хотелось услышать ее голос, и будто снова ощутить ее присутствие. Пару раз набирал и сбрасывал. Но потом просто заставил себя, наконец, связаться с ней и узнать в чем дело.

— Леонид? — слышу родной и до боли узнаваемый голос матери, будто не веря, что я все же позвонил.

— Да, — глухо выдыхаю, ощущая комок в горле, не дающий сказать твердо. Прочищаю гортань, пару раз кашлянув в кулак. — Да, это я, — уже намного увереннее. — Что случилось?

— Я скучаю, — признается мама. — Когда ты вернешься домой, дорогой?

— Не знаю, — сам качаю головой, будто может видеть мои действия. Я облокотился на одну руку о стол, а другой придерживал крепко телефон у уха, слушая голос матери. Закрыл глаза, потому что вдруг накатили воспоминания последнего дня во Франции, и будто вновь сотни иголок вонзают в сердце, заставляя слышать голос любимой женщины. В висках давит от ударов крови по венам, и я сжимаю пальцами лоб, пытаясь заглушить наплыв эмоций. — Мама, я не знаю, когда вернусь.

— Отец тоже весь сам не свой, и в последнее время он чувствует себя неважно, — начинает просвещать меня, как живут мои родители, пока нет рядом их сына. Я не прерываю маму, пусть слова смешались в единое предложение, но я слушаю ее успокаивающий тон голоса, представляя, что находится здесь, и мы, как обычно, в былые времена обсуждаем дела пациентов. — Ты меня слушаешь? — мама проверяет, на линии ли я.

— Да, — ответ практически безжизненный.

— Возвращайся, прошу тебя, — практически умоляет. — Надо продолжать жить, Лёня, ведь жизнь ускользает и сделать уже ничего нельзя.

Умом это я понимаю сам, но слыша слова от матери, меня вдруг охватила паника, как я смогу жить дальше без любимой, не зная о ней и ее судьбе. А главное, почему она вдруг испарилась, сжигая все мосты за собой, даже родителям и своим близким друзьям не обмолвилась словом. Что стало катализатором, и спровоцировало такой исход ее решения? Но больше всего на свете, я не могу в это поверить, моя Оля так не могла поступить. Она не могла молча уйти, не сказав мне ни слова. Даже не попытаться выяснить, а я бы тогда сказал правду, наконец, освобождаясь от груза на плечах, и с чистой совестью, начать семейную жизнь, будто лист перевернуть в тетради.

— Как мне продолжить, мама? — голос сам собой надрывается.