Садовник. Я создал вас, мои девочки, и полюбил… - Анна Данилова

***

Уже сквозь сон, Глеб, прижавшись в привычном движении к телу жены, услышал:

– Тебе не показалось, что сегодня вечером все были какие-то странные. Кроме старших Банков. Словно их всех, как диких животных, которых долгое время держали на привязи, неожиданно отпустили на свободу? Почему-то бросились, не сговариваясь, гулять на улицу…

– Так ведь душно было.

Клара повернулась к нему и, приподнявшись на локте, внимательно посмотрела в глаза мужа. Набрала в легкие воздуха, чтобы сказать что-то важное – и он это почувствовал, – но не сказала…

Выдохнула и легла, покорно положив ему голову на плечо.

***

ОН ЗАМЕТИЛ МЕНЯ возле моего подъезда, узнал и подошел.

– Послушайте, а ведь это вы.

– Я.

– Что-то раньше я вас здесь не видел.

И тому подобное. Он узнал во мне того самого человека, который помог ему на дороге отремонтировать машину. Обычное дело.

Я пригласил его к себе сыграть партию в шахматы. Он охотно принял мое предложение.

– У вас вчера было шумно, праздник какой? – спросил я, делая вид, что не имею ко всему этому никакого отношения.

– Да. Старшая дочь, Наташа, закончила художественное училище.

– Поздравляю. Хотите коньяку?

– Хочу.

Приблизительно так мы и должны были познакомиться.

– Глеб.

– Очень приятно, Денис.

Глеб был первым, кто сел в исповедальное кресло. Но он еще не знал в лицо своего Садовника.

***

СОН ВЕРУСИ. РОЗОВЫЕ И ГОЛУБЫЕ ОСЛЫ. Это было на следующий день после праздника. Люся полулежала в комнате подруги и откровенно скучала.

– Хочешь, я расскажу тебе свой сон? – спросила Вера, усаживаясь на колени перед Люсей.

– Валяй.

– Ну, слушай. Мне сегодня снились розовые, голубые и черные ослы. Вроде мы все на Черном море, там полно туристов, а ослы, представь, все иностранные и страсть какие дорогие. Вот я весь сон и приценивалась.

– Ну и что, купила?

– Нет. Не купила. Уж очень дорогие.

– Вот если бы ты вышла замуж за Алика Банка, он бы тебе целое стадо таких цветных ослов купил.

– Завидуешь Катьке?

– Вот еще. Мужик он, конечно, красивый, но ведь он же ее не любит.

– Как это?

– А вот так. Ты мне лучше скажи, неужели он настолько богат, что держит свои деньги за границей?

– Да. Банки все богатые. Целая семья адвокатов, но только не простых. У них клиентура. Я вообще-то мало что в этом понимаю, но слышала, что кроме адвокатских гонораров они еще занимаются ссудами. Кажется, родной брат дяди Ефима выдает ссуды.

– Хорошая информация. Но то дядя, а сам Алик-то чем занимается?

– Мне Катя не велела говорить, но тебе я так и быть, скажу. Ну, то, что он адвокат, это ты знаешь. Короче, агазин «Кох-и-Нор» знаешь? Электроника, словом. Это все его. Но Катька не из-за денег за него замуж выходит. Она любит его.

– Я бы тоже за такие деньги кого хочешь полюбила, – задумчиво проговорила Люся. – А с чего ты взяла, что она прямо-таки замуж выходит?

– Мама говорила.

Люся посмотрела на Веру и решила не рассказывать ей о том, что видела сегодня в городе Банка с Наталией. Они как раз выходили из ювелирного магазина. И Люся еще тогда отметила про себя, что, пожалуй, впервые за последние месяцы Наталия улыбалась.

– Раз мама говорила, значит так оно и будет.

***

ИНТРИЖКА С ЛАБОРАНТКОЙ закончилась рождением маленькой девочки Маши – четвертой дочери Глеба. Сначала было просто любопытство, затем – как верно выразилась Люся, – животное чувство, дальше – страсть помноженная на риск, что придавало особую остроту отношениям и, наконец, великая ответственность, когда Глеб узнал, что Саша ожидает ребенка. В результате появилась семья, которую приходилось содержать.

Саша была существом в высшей степени изящным. Она следовала своей моде и была оригинальная во всем. Ее любимый цвет – белый. Один знакомый психиатр как-то сказал Глебу за рюмкой водки, что если на женщине все, начиная с нижнего белья и кончая пальто, одного цвета, значит она – шизофреничка. Сашу назвать больной было невозможно. Яркая, цветущая, здоровая и очень энергичная женщина.

Если до рождения Маши она требовала от Глеба внимания и любви, то после родов она сильно изменилась. Ей были нужны только деньги. Видя это, Глеб начал испытывать тягостное чувство, встречаясь с ней. Но самым мучительным в этой ситуации было то, что он не имел возможности ни с кем поговорить об этом. Не с Люсей же ему делиться. Хотя ему иногда казалось, что расскажи он все Кларе, она бы наверняка дала дельный совет. Поэтому встреча с Денисом, то есть со мной, так запала ему в душу. Начиная с этого момента, все будет путаться. Я не знаю, что мне делать.

***

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПРИГЛАШЕНИЕ. – Скажите, Денис, у вас никогда не было такой мысли, что вас обманули и, причем, самым жесточайшим образом?

Он пришел неожиданно, и, ни слова не говоря, сел в прихожей на полочку для обуви, причем, с таким видом, словно бывал здесь неоднократно, а полочка так и вообще его любимое место для таких вот задушевных бесед. А ведь это был его всего лишь второй приход ко мне: вот что значит естественный ход вещей, равно как и результат моей дивной проницательности.

Я как раз вернулся из сада и едва успел счистить влажные комья земли с моих сандалий. Если бы Глеб не был так взволнован, он непременно заметил бы, что довольно-таки заметные грязные следы от моих сандалий вели именно в кладовую и обратно (я возвращался, чтобы забрать чашку). Дело в том, что именно дверь моей кладовой в городской квартире соединяется с рабочим кабинетом на даче.

– Что вы имеете в виду? – спросил я как можно беспечнее, промокая еще мокрое от дождя (в саду разразилась настоящая гроза, которая еще не добралась до города) лицо большим носовым платком.

– Да взять хотя бы сам факт моего рождения!

Мне показалось, что это не от меня, а от моего озадаченного философскими проблемами гостя пахнет дождем, мокрыми яблонями; и что если осмотреть подошву его башмаков, то именно на ней, а не на МОЕЙ подошве окажется раздавленный розовый дождевой червяк. Мне стало не по себе.

– Я пытаюсь остановиться, – между тем продолжал он, – и не могу. Я хочу себе представить, что же случится с миром, со всеми моими близкими, если я хоть на миг остановлюсь, замру, замолчу… И что же? Я не могу себе этого даже представить!

Я пригласил его в комнату и предложил чаю, бубня при этом себе под нос что-то о повышенном чувстве ответственности. Но Глеб взял меня под локоть и яростно замотал головой:

– Нет, ничего у вас не получится, уверяю вас.. Я вовсе не в претензии на близких да и на мир тоже. Больше того, я счастлив больше, чем кто-либо, но… – голос его потерял силу, – мне очень стыдно признаться в этом… я очень устал.

– А вы попытайтесь расслабиться.

Возьмите в руки чашку. Это придаст вам ощущение реальности, которого вам так не хватает. Она очень горячая.

– Кто, реальность?

– Чашка, – мягко ответил я, понимая, что ему не просто приходиться целый день читать лекции в университете, а потом разрываться на две семьи. – Чувствуете чашку? Остановитесь, представьте, что ваша жизнь замерла и сконцентрировалась на этой тихой минуте. Забудьте, что окна напротив – ваши окна.

– Нет, не могу, – Глеб быстрыми нервными глотками выпил огненный чай и поднялся с кресла. – Вот и вы не поняли меня, – сказал он разочарованным тоном.

И тогда у меня возникло немыслимое желание пригласить его в свой сад. Я еще тогда не знал, что такое теперь со мной будет происходить часто. Я, конечно, предвидел это, вот только не знал, с чего начать наши прогулки и кто будет первым. «Во всяком случае, это, к сожалению, не Глеб. А жаль». Я понимал, что он вконец во всем запутался.

– Мне надо идти.

И он ушел.

***

РАНА оказалась неопасной. Катя записала в своем дневнике: «Ночью привезли женщину, истекающую кровью. Ножевое ранение. Ее пырнули ножом. Кто бы это мог быть? Муж? Любовник?»

Хирург Валентин Георгиевич наложил швы и попросил Катю следить за состоянием больной. Катя сидела в темной палате и смотрела на вздымающуюся грудь женщины. Ее звали Татьяна.

Утром она пришла в себя. Увидев Катю, заплакала.

– Вам нельзя волноваться, – прошептала Катя, чувствуя, как у нее начинает ломить бок: она представила себе, что это ЕЕ чуть не зарезали. Что тяжелее: боль физическая, или душевная? Банк исчез. Он бросил ее. Упорядоченная, наполненная смыслом и ясностью жизнь превратилась в сплошной кошмар, состоящий из бессоницы, страха одиночества и своей бесполезности. А причина самая что ни на есть тривиальная: Алик захотел овладеть ее телом, как полгода назад овладел «Кох-и-Нором». Она понимала, что проводит безумные параллели. Вовсе не боязнь стать его собственностью сдерживала ее, не позволяя ему взять ее. Она боялась самого физического процесса лишения девственности. Боялась боли и стыда. Но так и не могла сказать ему об этом.