Земельно-правовые отношения в Дагестане XV–XVII вв. - Зураб Магомедов

Одновременно один из братьев – Али-бек – получил часть «вилайата Семь земель»: назван «Айул» (?), затем выясняется, что «Лудук (Лъодокь – по-видимому, это Тходаколо Тлебель, рядом с обществом Джурмут-Тимурал) также был его (Алибека) мулком, которым он распоряжался как хотел», хотя первоначально на жителях Лудука ещё «хараджа не было» (последнее, разумеется, не исключает возможность уплаты ими джизьи и ренты с горных пастбищ, что упомянуто выше).

Иными словами, первые 18 лет Али-бек стоял во главе условного владения, часть ренты с которого шла его сюзерену Амир-Чупану. Из текста трудно понять, включало ли оно в себя Лудук с самого начала или же последний присвоен позже, личными усилиями Али-бека, и потому рассматривается им как собственный «мулк», причём жители его остались на своей земле, превратившись юридически в её наследственных держателей, что предполагает поземельную зависимость их от «мулкадара» Али-бека. Степень её была, очевидно, сравнительно невелика, взимаемая с них дань – умеренна. Впрочем, 18 лет спустя после завоевания размер её мог и не иметь особого значения: Али-бек прекратил выплату ренты сюзерену (обратив её, очевидно, в свою пользу), что должно было с лихвой покрывать потребности правителя высокогорного владения с его сугубо-натуральным хозяйственным укладом. Вместе с этим произошла перемена в его владельческих правах: прекращение уплаты ренты с Айула означает резкий рост иммунитета, владение Али-бека (или по крайней мере часть его – Лудук) определяется как «мулк». Отметим попутно, что в «Перечне податей шамхалу» ни Айул, ни Лудук не фигурируют, хотя названы соседний Карах и даже Хибилал, тоже входивший в «вилайат Семь земель» (Антльратль).

Его брат, поселившийся в Дамалда, однажды приезжает к Али-беку – вскоре он был убит, по-видимому, лудукцами (судя по тому, что Али-бек за это «убил 60 именитых людей (айан) из (числа) Лудук».[74] Подавив таким образом, выступление лудукцев, Али-бек резко увеличил подати и повинности (юридически, по шариату, он мог отныне рассматривать своё владение как «покорённую» страну со всеми вытекающими последствиями): были обложены земля и скот, каждый дом был обязан тремя днями барщины в год, на общинников накладывались личные повинности. Кроме того, некоторые традиционные верховные права общины (право собственности на выморочную землю, обязательную санкцию на продажу общинникам недвижимости, судебные штрафы)[75] Али-бек присвоил себе, т. е. узурпировал их, заменив верховную власть общины своей личной властью. Примечательно, однако, что здесь же оговорен особо «мулк» Али-бека, которым оказываются три пастбищные горы. Отсюда следует, что право собственности его на остальную землю не являлось безусловным. С кем же приходилось Али-беку делить его? На наш взгляд, возможны два ответа.

1. Выступление лудукцев показало всю серьёзность угрозы «снизу», к тому же повторение его было весьма возможно (статьи «договора» Али-бека и общины Лудук прямо предусматривают наказания за это), и если Али-беку мог понадобиться союзник и покровитель, то ближайшим был шамхал. В таком случае резкое увеличение податей и повинностей с лудукцев можно было бы объяснить необходимостью уделять часть их сюзерену.

2. Отмеченные выше факты узурпации верховных прав общины Али-беком дают основание считать, что точно так же он присвоил себе и её земельную собственность – недаром его «мулк» составили пастбища (возможно, эти три горы и составляли весь пастбищный фонд общины Лудук). В таком случае бывшие общинные земли должны были превратиться в базу собственного феодального овцеводческого хозяйства или в сервитуты, используемые общинниками за определенную плату (могли иметь место оба варианта). Пахотные же участки остались собственностью общинников, причём их частное право должно было быть ограничено верховным правом феодала приблизительно в той же степени, как прежде верховными правами общины – здесь собственностью феодала были не сами парцеллы, а лишь «харадж» с них. Аналогии этому встречаются и в других феодальных владениях Дагестана (например, в Аварском ханстве XVII в.).[76]

По нашему мнению, пути становления феодальных прав на землю посредством узурпации верховных прав общины достаточно ясно прослеживаются на дагестанском материале XV–XVII вв. Это может в определённой мере пролить свет на проблему происхождения и сущности всех тех разновидностей феодальной собственности, которые в разных соотношениях соединяют в себе верховные права феодала и право владения крестьян («подчинённая», «разделённая», «расщеплённая» собственность и т. п.).[77] По сути, фиксированные в данном источнике права и обязанности общинников и феодала есть своего рода «порядная грамота», дающая феодалу широкие права и преимущества, но ограничивающая его произвол. Это позволяет поставить под сомнение взгляды историков, считающих, что договорная фиксация крестьянских прав и обязанностей появляется непременно в позднефеодальный период, в обстановке растущей товарности хозяйства, денежной ренты, предварительного выхода крестьянина из-под власти общины и т. п. Здесь мы видим обратное: община даёт крестьянину основу для отстаивания своих прав даже в момент поражения.

Как же в таком случае понимать слова источника о том, что Лудук был «мулком» Али-бека[78] ещё до этих драматических событий? Очевидно, уместно вспомнить здесь наблюдение В.И. Сергеевича, который еще в начале нашего века предлагал различать «вотчину – княжение» и «вотчину-собственность».[79] Вероятнее всего, в контексте памятника слово «мулк» в отношении всего Лудука следует понимать как исключительные верховные (в т. ч. политические) права Али-бека на Лудук, но отнюдь не в том смысле, что каждый клочок земли Лудука был частной собственностью Али-бека.

Попутно уместен и вопрос: имел ли Али-бек в Лудуке собственное вотчинное хозяйство? На наш взгляд, три дня барщины в год с каждого хозяйства плюс право на присвоение выморочных пахотных участков позволяет ответить на этот вопрос положительно. К этому надо добавить ещё два наблюдения: 1) внушительный массив пастбищ явственно показывает, что в хозяйстве Али-бека скотоводство (скорее всего, овцеводство) преобладало над земледелием; 2) незначительность барщины показывает, что продуктивная рента в Лудуке была ведущей, а отработочная – второстепенной (подобно тому, как это имело место на Руси в XIII–XV вв.). Сходные формы эксплуатации сложились, очевидно, и в других завоеванных газиями землях верховьев Аварского и Андийского Койсу. Так, поздняя компиляция XIX в.[80] сохранила для нас отрывки из раннего источника, запечатлевшего социальную действительность конца XV – начала XVI вв. в Гидатле. Вблизи, в с. Хучада, утвердился некий Хаджи-Али-шамхал. И титул, и локализация на пути из Семиземелья в Тинди явственно указывают, что это был такой же аристократ – газий (видимо, из кумухского владельческого дома), как и братья Султан-Ахмад и Али-бек. Поскольку время исламизации Гидатля известно (1475 г.), то правление Хаджи-Али следует отнести к последней четверти XV в. Тогда он взимал с «шести селений» следующие подати: 15 лучших ослов из общественного ослиного стада, «когда оно выйдет на пастьбу»; 6 быков из их бычьего стада, «когда эти быки выйдут на гору»; «с каждой коровы шести селений по одной укиййе масла, с каждого дома шести селений по одному са’ золы – всё это сбрасывают на холме в (местности) Мучухурда. Таким образом, всё, что они вырабатывали, было обложено джизьей».[81]

Дагестанская книжная традиция считает, что гидатлинцы добровольно и поголовно перешли в ислам в 1475 г.[82] Если это так, то все вышеозначенные подати следовало бы считать разновидностью государственного налога, т. е. податями чисто-«административного» характера (если пользоваться термином царских администраторов XIX в.).

Ряд деталей, однако, заставляет усомниться в этом. Прежде всего, с мусульман не должна взиматься «джизья» – либо гидатлинцы не сразу перешли в ислам, либо компилятор (или его предшественники) неудачно выбрал термин. Далее: в «Перечне податей шамхалу» Гидатль не назван, хотя названы соседние Хебелал и Тинди[83] – следовательно, в конце XV в. рента из Гидатля не поступала в Кумух, а целиком доставалась Хаджи-Али-шамхалу. Конечно, возможен бенефиций с передачей всего государственного дохода с него и с помещённому там служилому феодалу. Но если владение при этом пожизненное или наследственное, то оно очень скоро превращается в безусловную собственность «держателя».

Следует обратить внимание на то, что подать со стад прямо связывается с началом выпаса – она выглядит как условие допущения скота на пастбище. Это позволяет допустить, что Хаджи-Али-шамхал успел приобрести какие-то личные права на гидатлинские пастбища (по крайней мере, для крупного скота). Примечательно также подать золой. Дагестанские этнографические материалы (и даже письменные позднесредневековые источники)[84] свидетельствуют, что зола часто применялась как «стиральный порошок» средневековья – моющее средство. Однако подать по мерке с каждого дома шести сёл представляла собой явно чрезмерное количество, если даже речь шла бы о целой газийской дружине. К тому же документ не оговаривает качество золы (для стирки берётся преимущественно зола древесная, предпочтительно ореховая, в крайнем случае от соломы, просеянная). Наконец, она «сваливается» под открытым небом.[85] Все эти обстоятельства заставляют предположить, что хучадинский шамхал взимал с гидатлинцев золу в качестве удобрения – косвенно это указывает на появление в Хучаде его пахотных земель.