Метафизика власти - Александр Рубцов

Однако все это было и раньше. Сейчас же осыпается защищавший репутацию «тефлон»: люди перестают отделять высшее руководство от всей этой неприглядной действительности. Легкой истерики наверху оказалось достаточно, чтобы удушающий произвол полицейской машины внизу начал связываться в сознании людей со стратегией верха.

Следующих выборов это «полицейское государство нового типа» не переживет, а другие машины по производству легитимности также восстановлению не подлежат. Но и долго биться головой о стену в явном тупике не получится: есть ряд системных ограничителей, мешающих превращению России в polizeistaat типа Белоруссии или Северной Кореи.

Государство как миротворец и новый Левиафан

Разговор о кризисе власти всегда упирается в тему легитимности. Новая Россия почти за четверть века успела протестировать едва ли не все известные из истории и науки формы легитимации: раздельно или внахлест, с разными акцентами, но всегда с плохим результатом. Будто решили все второпях попробовать, какое-то время попользовались, а в итоге все испортили. В этом ряду функция государства как верховного миротворца занимает видное место.

Образ лихих 90-х в путинской идеологии отрабатывает одновременно и тактическое, и стратегическое задание. Вроде ясно: был бардак с огнестрелом – пришел человек и навел порядок. Но это и целая философия, хотя и не всегда осмысленная. У Гоббса государство возникает как инстанция, впервые усмиряющая беспредел «войны всех против всех». У нас то же и даже более того: власть не просто напоминает, зачем она вообще нужна и почему в стране не обойтись без железной руки, осаживающей горячие головы. Возникает образ перворождения государства именно «национальным лидером» и именно в этот момент – в нулевые, с выходом из первобытной дикости усмирением либерального хаоса. Получается, тут не просто «приняли меры», а почитай что на ровном месте создали государство, как Петр столицу на болоте.

Это скользкий в этическом отношении момент. Лояльность по отношению к Ельцину формально соблюдена: лично его не трогают. Но эти «идеологи» просто не умеют на позитиве приподнять клиента, не завалив его предшественника, даже если тот выкормил тебя с руки и за руку же вывел в люди, по сути ни за что подарив главное сиденье страны. Замалчивается, что «беспредел 90-х» начал входить в берега еще при позднем Ельцине. Просто спецпропаганда на голубом глазу распиарила то, что не догадались или не успели распиарить при Ельцине, когда о работе над образом вообще толком не думали.

Однако для справедливости вовсе не нужно приукрашивать ельцинское время – достаточно разобраться с тем, что сделал наследник, на что он претендовал и что вышло.

Большая власть и большие деньги

Диффузная война в стиле «убийство драке не помеха» была, но ее сдерживало в тех же рамках и ельцинское государство. А дальше вопрос полноты и достоверности информации, ее открытости, работы СМИ. Телевизор и сейчас закармливает население кошмарами, порой просто инфернальными, однако считается, что все это не дух времени, как раньше, а черные пятна на розовом и, простите, голубом, на фоне которого Он весь в белом. Эта расчлененка таинственной силой отделена от «невинного» образа правления и идет как новостной документальный довесок к криминальным сериалам (когда-то стрельбу из танков по БД с таким же живым интересом наблюдали дамы с колясками). Есть подозрение, что, если сейчас прилюдно вскрыть преступления путинского периода, связанные с переделом всего, 90-е покажутся тихой гаванью любви и согласия.

Путин совершил другое: он сделал приватизированное государство инструментом передела. Он сам стал участником этой войны, одной из ее сторон, интенсифицировав ее по максимуму, но скрытно. И победил, но не войну, а своих противников в ней как в экономике, так и в политике. При Ельцине большие деньги вмешивались в большую политику – Путин с этим не покончил, а лишь оставил это право за собой, и только за собой.

Путин обеспечил «мир», но оригинальным способом: он загнал дерущихся бульдогов под ковер и там одних передушил, других запугал до диареи. В итоге славной победы образовалась единовременная добыча и регулярная дань. Это позволило купить избранные силовые структуры, политический класс, творческую интеллигенцию, а в итоге и народ, впервые за долгое время вспомнивший вкус минимальных гарантий, «растущих потребностей» и подарков от власти на средства из народного же кармана.

Однако возможен и другой взгляд. Можно считать, что ресурс сырьевого экспорта до этого времени, а именно на момент захвата, вовсе не принадлежал никому. После распада СССР страна на какой-то момент сжалась не до границ РФ, а до условной точки небытия – и тут же начала форсированный бросок внутренней колонизации, о которой проникновенно писали такие мыслители, как Сергей Соловьев, Василий Ключевский и вот сейчас – Александр Эткинд. В этой логике люди, захватившие ресурсы сырьевых продаж, искренне считают, что они не отбирали чужое и общее, а просто подобрали то, что валялось, почти как болтавшуюся под ногами власть. Большие деньги всегда хотят большой власти. Путин решил доказать, что это неправильно: лучше, когда большая власть хочет больших денег.

Но поскольку от электората здесь все еще что-то, и даже многое, зависит, это красочное полотно легко выворачивается наизнанку. Эта власть захватила страну, как Чечню: победитель платит дань побежденному. Так же и с оккупированной страной: если не платить побежденному народу дань, «победителя» быстро вынесут из Кремля, хорошо, если не вперед ногами.

Такое умиротворение бывает стабильным только на кладбище. В живом обществе оно рано или поздно вызывает протест, которому государство-Левиафан объявляет войну на поражение с неизбежным возвратом к нестабильности и росту конфликтов.

Миротворчество, переходящее в войну

Если же анализировать переход экономики в политику, то миротворческая миссия такого государства предстает еще более спорной, если не провальной.

В политике есть две стратегии: процедурно договариваться – или уничтожать врагов в соответствии с заветами Карла Шмитта, которому идейное окормление нацизма не помешало остаться одним из глубочайших политических мыслителей века. Но тогда надо говорить не «скрепы», а «фаши», провозглашать принцип «там, где есть полиция, не остается политики» и идти до конца, помня, сколь много в этой философии значит слово «смерть».

Однако тут не получается идти не то что до конца, но даже за известные пределы. Хочется власть употребить по-настоящему, но именно тут тебя нетерпеливо поджидает кровожадная оппозиция (кстати, тоже вся в белом), которой для полноты счастья не хватает сакральной жертвы. Поэтому тему смерти приходится вводить через систему экспорт – импорт: одни кричат, что пиндосы опять убили нашего маленького, другие – что антимагнитский акт обрекает на смерть десятки детей, которых здесь точно не вылечат. В этой войне уже есть жертвы, пока символические.

Строго говоря, война была объявлена на Поклонной. До этого люди выходили поговорить о том, что возмущает. Их было отнесли к категории «лучших» (Владислав Сурков), но тут же переписали в стан врагов, причем даже не лично кого-то и даже не режима, а именно страны.

Риторика войны продолжилась и на президентских выборах. Главные слова на Манежной со слезами на глазах: «Мы победили!» Было не очень понятно, кто это «мы» и кто эти побежденные: конкурентов выбили задолго до. Однако это был вздох человека, который только что избежал Ватерлоо и обеспечил себе что-то вроде Бородина (спасибо, что живой). Осталось превратить протест в род иноземного нашествия, у которого в мыслях только и есть, что раскачать страну и поджечь лодку. Развязав гражданскую войну (пока холодную), ее теперь пытаются представить как национально-освободительную. Агентов уже ловят.

Но главное в этом милитаризме, пожалуй, другое: власть не только воюет на выживание в большой политике, но и разжигает множество мелких фронтов, стравливая группы и страты, подзуживая и поощряя наиболее конфликтных и агрессивных. Состояние войны пытаются сделать всеобщим, пропитать ею все поры социального организма, все моменты его нормальной жизнедеятельности. Сейчас модно видеть в этом отвлекающий маневр: в пыли общей свалки не видны куда более серьезные дела. Однако эта конспирология не должна отвлекать от «рисков настроения»: сначала раскалываются умы – потом начинают раскалывать головы.

Гоббс сравнил государство с Левиафаном. Надо помнить библейский образ чудовища: «И перед ним бежит ужас <…> Сердце его твердо, как камень, и жестко, как нижний жернов <…> Он царь над всеми сынами гордости» (Иов 40:20. 41:26).