Золотая свирель. Том 1 - Ярослава Анатольевна Кузнецова

Спину продирает немилосердной болью, в одно мгновение – кожа пузырями; едкая щелочь прожигает до костей, до позвоночника; позвоночник крошится и переламывается… и теперь уже все равно, что вода, плеснув из-за плеч, капканом перехватывает грудь; и грудная клетка, как подтаявший сугроб, проваливается сама в себя, а на лицо с размаху шлепает ледяная лапа и стискивает, комкает, сминает, превращая глаза и губы в липкий комок, в затоптанную в грязь ветошь…

* * *

Амаргин говорит, что времени на самом деле нет. Как на самом деле нет расстояний – ни длины, ни широты, ни высоты. Он говорит, что это всего лишь понятия, условные обозначения, буквы в алфавите, описывающем мир.

Пытаясь осмыслить реальность, люди описывают себе, что видят, и объясняют, как могут. И считают свои объяснения чистой правдой. Но это правда только для части людей, для деревни, города, страны. Для людей, которые живут подальше, для найлов-северян, например, правда уже другая. А для андаланцев правда третья. А для людей из-за Алого моря, из Полуденных земель – вообще двадцать четвертая.

И это только люди и их правды! Что уж говорить о фолари, об обитателях Сумерек, о марах из Полночи?

Везде правды разные.

Но есть ли правда единая для всех? Та самая, настоящая, истинная? «Объективная реальность», как называет ее Амаргин.

Он говорит, что есть. Умозрительно. Однако наших человечьих мозгов на нее не хватает. Вернее, не хватает «диапазона восприятия», это такая как бы шкала, из которой мы можем наблюдать только часть. Например, он говорит, что есть звуки, которые мы не слышим, и цвета, которые мы не видим. Мол, кошки видят в темноте поэтому. Потому, что у них «диапазон восприятия» сдвинут. В темноте видят, а цвета воспринимают иначе, солнце, говорит, для них не желтое, а зеленоватое.

И, подозреваю, Амаргин не сочиняет. Был у него наверняка такой опыт – поглядеть на мир кошачьими глазами.

Каждое живое существо, говорит Амаргин, вынуждено объяснять себе окружающий мир – просто для того, чтобы выжить. Знание некоторых правил позволяет играть в игру под названием «жизнь» с бо́льшим успехом, чем полное их незнание.

Но вот возьмем бабочку-однодневку – какими правилами она располагает?

Бабочка точно знает, что есть солнце, которое медленно-медленно, весь век, ползет по небу, и когда оно коснется горизонта, наступит конец света.

Бабочка знает, что мир состоит из травы и цветов, речки и нескольких деревьев.

Бабочка знает, что воздух полон ужасных опасностей, свирепых хищников – птиц, которые ловят и пожирают зазевавшихся бабочек.

Так же небо может нахмуриться, и пойдет дождь, от которого надо прятаться под листом. Соседки стрекозы болтают, что в мире существуют невозможные чудеса в виде кошмарных гигантских монстров о двух или четырех ногах, совсем без крыльев, издающих ужасные звуки. Этих монстров иногда можно видеть на той стороне реки. Но, на самом деле, это враки, потому что ни одна из бабочек-однодневок их не видела, а стрекозам кто же верит?

Вот, собственно, и все, не правда ли, Лесс? Всего перечисленного достаточно для счастливой жизни бабочки-однодневки, но насколько это описание соответствует реальности?

– Но нельзя сказать, что не соответствует вообще, – пробурчала я недовольно. – Соответствует, но малой частью.

Амаргин усмехнулся:

– Для тебя – малая часть, а для меня – исчезающее малая. Но самое забавное, что этот крохотный набор бабочкиных правил позволяет бабочкам существовать в свое удовольствие. Поэтому бабочки уверены: мир именно таков, каким они его видят. Это бабочкина правда. Но мы-то знаем, что дело обстоит совершенно не так. Для стрекозы, которая живет чуть дольше, правила усложняются. Для птицы правил столько, что и за неделю не перечислишь. Человек расширяет свой диапазон всю жизнь. Способность читать и писать разрешает ему использовать опыт поколений. Но почему человек считает, что его картина мира есть безусловная истина? Чем он лучше бабочки с точки зрения природы?

– С точки зрения Творца – лучше, – сказала я. – Это тебе любой священник скажет. Еще он скажет, что ты городишь ересь.

– Священник – такой же человек, как и все остальные. Он отродясь не знал иной картины мира, кроме той, которую используют его соплеменники. Эта картина удобна и уютна, она все объясняет, она позволяет безбедно существовать в своих рамках, но, повторяю, она не соответствует истине. Ну, ладно, если ты так хочешь – соответствует, но такой малой частью, что о ней и упоминать смешно.

– Ты так говоришь, будто сам знаешь эту истину.

– Нет, конечно, – легко пожал плечами Амаргин. – Никто не знает, и я не знаю. Но правила подтверждаются опытом, а мой опыт позволил мне обнаружить несколько правил, не входящих в диапазон общего пользования. Поэтому я смею судить, что известная людям картина мира ошибочна и однобока.

– То есть ты считаешь людей ничем не лучше бабочек-однодневок?

– Совершенно верно. – Амаргин потянулся к огню и помешал палочкой в котелке. – Обратное тоже работает: я считаю бабочек ничуть не хуже людей. Потом, ты забываешь, я ведь тоже человек, так что я и себя считаю равным бабочке. То есть если мир лишится меня, Геро Экеля, более известного как Амаргин, то трагедия будет равна гибели навозной мухи, прихлопнутой коровьим хвостом.

Я фыркнула:

– Что-то ты не рвешься спасать навозных мух, слепней и прочую пакость от неминуемой смерти.

– Не понял сарказма. Что заставило тебя предположить, что я занимаюсь спасением людей?

Действительно, с чего я это взяла? Я потерла переносицу. По подбородку мазнул мокрый рукав, весь облепленный песком. Тьфу, гадость какая!

Я рывком села, с недоумением оглядывая сырое измятое платье. И руки, и босые ноги, высовывающиеся из-под подола, были словно не мои – распухшие, выбеленные водой до синевы. За пазухой ощущалось некоторое неудобство. Я пошарила там и обнаружила недоеденный мантикоров обед – две рыбешки прилипли к животу, одна забилась под мышку.

– А! – обрадовался Амаргин. – Это кстати. Давай их сюда.

– Ты непоследователен, – объявила я. – Ты вытащил человека, то есть меня, из мертвого озера. После этого ты утверждаешь, что не занимаешься спасением людей.

Он пожал закутанными в черный плащ плечами:

– Мои утверждения так же субъективны, как и любые другие утверждения. Ты имеешь право доверять им, а имеешь право не доверять. Истиной они не являются в любом случае.

– Последнее высказывание тоже субъективно.

– Ага. Правильно мыслишь. Может, когда-нибудь из тебя выйдет толк.

Повозившись на нагретых солнцем, слежавшихся за века сокровищах, я кое-как поднялась на ноги и отряхнулась. Песок мгновенно ссыпался с платья, складки расправились. Амаргин искоса поглядел на меня и хмыкнул.

Я подошла