Восковые куклы - Елена Мордовина

— Давай, вот сюда, и оно само защелкивается. Любишь, говоришь, птиц?

— Да ничего я не говорю, просто того, из четвертой клетки, хотел купить.

Хаим снова цокнул языком.

— И денег, чай, много у тебя водится?

Денис коротко мотнул головой.

— Да, и купить хотел! Скажет же, купить!

Дома у Хаима было тепло и пахло птицами. Сначала Денис помогал переносить клетки и ставил их горкой в прихожей. Маленькая старушка помогла Денису раздеться. Пока она искала тапочки, Денис старательно подворачивал большой палец ноги, чтобы незаметно было дырку. Но старушка не замечала его стеснения. Она говорила с ним, как со старым знакомым, с которым только вчера рассталась, и Денис даже почувствовал себя чуть-чуть обманщиком. Она же не знает, о чем он думает, а, может, он вор, а может, он пришел сюда, чтобы потом обокрасть.

Когда Денис вошел в кухню, он забыл обо всем на свете. Столько птиц!

— Вот, птичка, не привезли мы твоего мальчика сегодня, будешь одна стараться. Ты девочка крепенькая, справишься, — он обернулся к Денису, — а тут твоего четвертого детки будут, вот, самочка в гнездышке сидит, видишь. И еще детки постарше в комнате, самчики, мы их отдельно держим. Они молодые — обучаются, у нас там что-то вроде школы. А эти курицы тут живут — они им мешать будут, и другие птицы тоже тут — овсянки, амадины, кардинал вот один есть, нравится?

Денис снова мотнул головой.

— Да, славный был четвертый. Тут ты угадал, что четвертый. Ты знаешь, я его тоже четвертым звал, — он весело засмеялся, как будто сам для себя сказал что-то неожиданное, — из-за того, что он в четвертой клетке жил. Но сам понимаешь, деньги нам нужны. Пойди, прокорми такую пропасть. А цифра четыре, то есть «далет», в еврейской традиции наделена огромным смыслом, — он поднял чашку, чтобы сделать глоток, а сам в это время покосился на жену.

Старушка только и ждала этого взгляда, она с укоризной смотрела на Хаима и качала головой, а теперь заговорила:

— Вспомнил, что он еврей. Всю жизнь не помнил, теперь вспомнил, что еврей, — Денису снова стало немного не по себе оттого, что она обращалась с ним, как со старым знакомым, — в синагогу стал ходить, что-то птицам там своим читает, читает, смотри, мальчик мой, в какого знатока превратился! Канторы, между прочим, еще десять лет назад вспомнили, что они евреи, и теперь живут в Тель-Авиве! А ты где живешь? Ты посмотри, где ты живешь! — старушка сморщилась и у нее задрожали губы.

— Двося, девочка, не хочу я жить в Тель-Авиве. Что там в вашем Тель-Авиве? В Иерусалим вот хочу съездить. Но это ведь можно съездить и вернуться. Правда, Денис? Скажи, ты хочешь в Тель-Авив? Видишь, Двося, и мальчик не хочет в Тель-Авив. Потому что умный мальчик. И птиц любит. Мы сейчас пойдем, я тебе покажу, посмотришь, как они петь учатся, только тихонько веди себя. Точно, как в школе. Ты ведь ходишь в школу? Вот и у кенаров есть своя школа. Их обучать нужно. Они без обучения хорошими певцами не станут.

Хаим провел мальчика в зал. Комната вся была заполнена клетками. Даже на журнальном столике стояла клетка. Денис примостился на стуле возле подоконника и смотрел на канареек. Наконец, ему стало спокойно. Хаим поставил кассету в магнитофон, и из динамика полились чистые звуки, похожие то на звук флейты, то на переливы колокольчиков, то снова на волшебное светлое журчание, которое так околдовало Дениса. Старик открыл свой журнал и начинал читать:

— В своей работе Аарон бен Ашер описал систему огласовок и знаков кантилляции… Так, это не то, вот, слушай дальше, что тут пишут…

Сначала Денис внимательно слушал и пытался что-то разобрать, но постепенно, убаюканный магнитофонной записью и щебетом молодых птиц, он начал засыпать. Голова мальчика все склонялась над столом, и ему казалось, что это он сам — маленькая птичка, и что это его голос журчит в весеннем воздухе и никогда больше не прервется.

Гой

(Дневник еврейской девушки)

2000 год. Киев. 1 Марта. Сколько лет прошло с тех пор, как я спалила свои детские дневники? Года три, наверное — целая вечность. Теперь попробуй быть честной с самой собой. Совсем, кажется, другой человек. То была девочка, вся ожидавшая чудес от жизни и от себя. А теперь где я? Что я? Трудно было бы представить себя тогда семнадцатилетней молодой женщиной, которая к тому же ждет ребенка. Сегодня можно отсчитывать начало шестого месяца. Я видела дом, в котором жила в детстве. Его совсем перестроили: подновили балконы, поджелтили фасад. А если зайти в подворотню, то все как раньше — старый двор, разрушенная веранда, щенок этот во дворе, в коробке с гвоздями — как будто тот же самый щенок. Это я ездила за бабушкиным пайком в синагогу. И сразу поехала в «Колизей». Писем нет. Уже четыре дня он не пишет, а я собиралась завтра ехать его встречать. Нужно просто отвлечься — завтра еще раз пойду смотреть почту. Пожелай мне удачи, как раньше! Мне кажется, что у меня стали слишком толстые ноги.

2 Марта. Такая беда — мои новые ботинки, у них лопнули подошвы, надо же было этой дуре взяться их мыть именно сегодня, теперь мне придется идти или в ее ботинках на высоченных каблуках, или в своих старых разбитых. Адик снова не пишет, может, у него просто нет денег? В квартиру купили стулья с зеленой обивкой, теперь хоть появилось ощущение дома, а не склада дряхлой мебели. Почему бабушка назвала его Адиком? Адик — это Аркадий, может быть. А Андрей — это уж никак не Адик, по-моему.

3 Марта. Сегодня должна прийти Рабин смотреть какой-то новый французский фильм. Рабин говорит, что там актриса на меня похожа. У меня сильнейшая депрессия, стараюсь с ней как-то справиться, разговариваю с птицей. Я боюсь даже сегодня идти смотреть почту, вдруг он снова ничего не написал. Небо так прояснилось, почти лазурное, а у меня снова весна в одиночной камере. Конечно, Рабин не пришла. Конечно, он не написал. Печально. Назад шла пешком, ближе к ночи это даже приятно — автомобилей мало, город уже настоящий. Возле банка «Финансы и Кредит» встретила Зима с новой девушкой. Он снова перекрасил себе волосы. В «Киберкафе» у подростка был день рождения. Бог ты мой! Всего год назад я точно так же веселилась на вечеринках. Как будто меня отделяет от этого целая вечность.

4 Марта. Сейчас еду в гости к Зейгерман, она меня зачем-то искала, приятно будет пообщаться, не виделись с самой школы. Умер Шмулик дяди Мишин, такой красивый мальчик, а я ела картошку со сметаной, когда мне об этом сказали. Мама уезжала за обоями, а тут вошла заплаканная и спросила: «Ты кофе не молола?» «Не молола». «Умер Шмулик дяди Мишин». Вот такое дело.

5 Марта. Первое весеннее воскресенье. Думаю поехать на ипподром. Небо, вроде, очищается, светлое, только несколько облачков. Чудесный день, правда, на ипподром я попала часам к четырем, когда уже все заезды закончились, потому что задержалась в синагоге (и когда шла туда, встретила Митю, его мама выгнала погулять, пока она будет убираться). Адик прилетает в пятницу! Я так хочу его встретить в Борисполе и, наверное, сойду с ума до пятницы. Встретила Анечку, которую ужасно люблю. Теперь она учится в Институте международных отношений на юриста, но такая же сумасшедшая. И у нее собака — доберман Зукко Берт-Герутта, так кажется. Она первая узнала, что у меня родится ребенок, и спросила, как его я хочу назвать. Я сказала, что не знаю и, впрочем, я еще сто раз передумаю, а что придумает Адик, даже не могу представить.

6 Марта. Совершенно бестолковый день.

7 Марта. День, кажется, все никак не закончится. Да, и какая-то неуемная возбудимость — надо прекратить пить этот токоферол.

8 Марта. Утром эта старая еврейская дура потащила меня менять ботинки, только бы менять! Теперь у меня болит позвоночник. Ну не бывает хорошей обуви за такие деньги! Только уродовать себя. Целый день я в Карфагене, теперь с подачи Эмилио Сальгари. Бывает же так, что чью-то историю в детстве так воспринимаешь, будто свою собственную. Проходит почти десять лет, а имена всяких там Ганнибалов и Гамилькаров вспоминаешь как имена своих старых забытых друзей. Удивительно! Теперь нашла учебник по истории и читаю со всеми подробностями: Пунические войны, план Карфагена, схема битвы при Каннах — наверное, у меня все-таки родится мальчик. Адик прилетает послезавтра. О, Адик! Птица бьется о прутья клетки — я включила свет и мешаю ей спать.

9 Марта. Все, уже завтра! Снова этот дурацкий синдром — боязнь выйти из дома, какой-то безотчетный страх. Залезла в ванну. Тем более с утра пасмурно было и дождь. Но мама пришла и сказала, что очень тепло и можно без шапки. У меня чистая голова, и «я опять иду гулять». И весна! Я ее поймала в воздухе, в других горизонтах, в шуме ясеня, в песне птиц среди голых ветвей, во взглядах школьников на деревянной парковой лестнице, в загадочной эпичности деревьев, в этой обнаженности домов. О-о! Сю-пер! как говорят во французских сериалах. Я сидела на лестнице, как той весной, когда мы познакомились. Если бы он сейчас появился, все те же чувства охватили бы меня, и с той же силой, что оборвалось бы дыхание.