Восковые куклы - Елена Мордовина

— Подумайте, милочка, вы так молоды. Вы оставляете его, — она тоже кивнула на живот молодой женщины, — ну, не в Доме ребенка, конечно, а, там, мама ваша, или тетя, или из родственников кто посвободнее могут его взять?

— Что вы! Да как я могу! На кого? У меня даже родственников близких нет…

— Да, а через десять лет приезжаете, представьте, богатая, независимая европейская женщина, и забираете его к себе. Дадите ему приличное образование, лучше там, в Австрии. Да он будет только благодарен вам по гроб жизни! Хорошенько подумайте, о чем я вам говорю!

— Вы с ума сошли! — молодая женщина стянула с лица марлевую повязку и выразительно скривила хорошенькие губки, — и что вы только говорите! Как так можно? — она резко встала и вошла в кабинет, потому как подошла ее очередь.

Когда она вышла из кабинета, то даже не повернула головы в сторону своей недавней собеседницы, и направилась прямо по коридору к лестнице.

Денис проснулся ранним утром и долго не хотел вставать. Коротко стриженая голова мальчика поворачивалась на плоской подушке, и то одна, то другая щека вспыхивала в свежем луче теплого апрельского солнца. На выходные дни почти все мальчики разъезжались из интерната к родственникам, в его комнате из восьми оставался он один, и, будто вспоминая, что сегодня воскресенье, Денис оглядывал пустые койки. Наконец, он скинул на пол худые ноги, потянулся, почесал пальцами лицо, вынул из тумбочки грязное полотенце и направился к двери, перекинув полотенце через острое плечо.

В умывальной комнате тоже было пусто и тихо, Денис подходил к раковине, подпрыгивая на холодных плитках. Одна плитка выбилась из-под его ноги и загремела. Денис вздрогнул. Он открыл кран с теплой водой и подставил затылок под жесткую струю, рукой он нащупал обмылок в соседней раковине и стал тщательно натирать им шею и уши. Затем он вымыл плечи и грудь, расцарапал ногтями грязь на руках, и, наконец, вытерся полотенцем. Единственный туалет находился на первом этаже. Денис не стал спускаться туда и помочился прямо в раковину для мытья ног, которая помещалась в углу и использовалась ребятами исключительно в этих целях.

Мальчик был не то чтобы вовсе рыжий, но какой-то мухортый — с желтыми клоками волос промеж рыжины, неказистый и большеголовый. Ко всему, сегодня был день его рождения, и решил провести он его по-особенному, оттого и встал так рано. По воскресеньям к завтраку сзывали не скоро, а часам только к одиннадцати. Оставшихся ребят было мало, поэтому завтрак им не готовили, а подогревали вчерашний ужин. Мальчик вынул из-под кровати коробку и переложил оттуда печенье в карман пиджака, надетого для тепла поверх трех рубашек.

Он вышел из трамвая возле птичьего рынка, но не стал сразу заходить туда, а поднялся сначала на железнодорожную насыпь, удобно устроился там и стал наблюдать за тем, что происходило внизу, на рынке, в той его части, где продавались клетки для птиц и всяческий корм. Мальчик долго глядел на солнце и грыз печенье.

«Конечно, — думал он, вытряхивая последние крошки из кармана пиджака. — Подойди я сейчас к той клетке с высоким куполом и золочеными дверцами, разве станет хозяин показывать мне, как выдвигается деревянная лесенка и как крутится зеркальце, он ведь показывает это мальчику, который пришел сюда со своей мамой? В лучшем случае, хозяин не обратит на меня никакого внимания, а то того и гляди даст по шее, чтобы я не ошивался здесь, возле его клеток».

Денис спустился к рынку, прошел мимо повздоривших за что-то торговцев рыболовными снастями, мимо шляпы баяниста и вязаных тапочек, за которыми тот по случаю присматривал, и охорашивающихся прямо против него двух мускусных уток с отвратительными красными головами. Он заглядывал в огромные глаза кроликов, удивляясь своему вздувшемуся там отражению, и думал, правда ли эти кролики видят его таким уродом, но кролики только быстро-быстро шевелили своими носами и не могли ничего отвечать. Забывшись, Денис брел, не глядя, между людей, и неожиданно столкнулся с огромным жирным индюком, привязанным за лапу к смешной деревенской девочке, которая едва могла этого индюка держать.

Тут же стоял ящик с маленькими перепелами, они тесно прижимались один к другому и вытягивали шейки. Возле ящика с перепелами помещался стакан, в котором собраны были крошечные перепелиные яйца, похожие на крапленые морские камешки, и две лиловые перепелиные тушки, оттого еще такие страшные, что маленькие, словно цыплячьи. Денису стало противно, а отец той девочки, к которой был привязан индюк, гортанно расхваливал своих птичек и тыкал мясистым указательным пальцем в лиловые тушки.

Денис вошел во второй птичий ряд. Около певчих птиц людей было более, чем всегда, и все потому, что день выдался удивительно погожий и радостный. И радостно улыбался бурозубый мальчик в блестящих очках, показывая Денису на серенькую птичку с краснеющей грудкой, и что-то ему объяснял, хотя Денис видел его впервые в жизни, а у клетки с серенькой птичкой задерживаться и вовсе не собирался. Мальчик объяснял ему, что самчик этот хоть на вид и невзрачный, но чудесно поет, что зовется он коноплянкой и он его сейчас купит, а потом скрестит с канарейкой, и дети их петь будут еще лучше.

— Чего вам, ребята? — спросил худощавый торговец. Мальчик в очках протянул ему пятьдесят рублей и сказал, что покупает коноплянку. Коноплянку извлекли из клетки и поместили в коробку со множеством отверстий, но прежде чем распрощаться с ней, хозяин поднес трепещущую птичку к губам и подул ей в грудку. Грудка распушилась от дуновения и вспыхнула ярко-красным, карминным пламенем.

«Будь у меня эти пятьдесят рублей, я бы не стал их тратить на коноплянку, — подумал Денис, — я бы накопил еще и купил бы его, четвертого. Я и так накоплю, узнать бы только, сколько он стоит, наверное, дорогой, рублей сто пятьдесят, потому его до сих пор никто и не купил. В крайнем случае, займу у Мирослава». Он равнодушно прошел мимо глупеньких амадин, мимо десятирублевых лазоревок, щеглов и чижей в самодельных клетках, дрозда, испуганно прижавшегося к прутьям, и, наконец, он услышал его голос, узнал эту нежную трель, какое-то особенно солнечное журчание, которое он не мог назвать словами.

Четыре маленькие клетки были поставлены одна на другую, на каждой нацеплен был номер, тщательно выписанный черной краской. В клетках были маленькие желтые птички, они пели, когда хотели того, а когда не хотели, то умолкали. Кенар номер четыре пил воду. Напившись, он вытянулся в струночку, чуть приоткрыл клювик, и полились звуки, только казалось, что исходят они вовсе не из этого раскрытого клювика, а получаются оттого, что желтая птичка собирает в себя солнечные лучи, и от этого вокруг звучит музыка, что она, как воздух, нигде не начинается и ниоткуда не проистекает, а просто присутствует.

Не один Денис заинтересовался пением кенара — к клеткам подошел высокий человек в черном пальто и остановился, будто зачарованный волшебным журчанием. Любопытство озябшего мальчика не привлекало внимания продавца канареек, но к человеку в пальто он подошел сразу же, и сразу же попытался увлечь его рассказами о птице:

— Вас, милейший, интересует этот кенар? Что же? Несмотря на то, что он еще молоденький, поет он чудесно! Его отец — чемпион страны по канареечному пению… чемпион прошлого года, милейший. Вас, верно, удивит, почему я содержу его в такой маленькой клетке, — он причмокнул губами и поднял вверх палец. — В одной старинной книге верно сказано, что канарейка в огромной клетке имеет вид воробья, ненароком залетевшего в амбар. Что толку от певца, который мечется по клетке вместо того, чтобы петь? Что толку, скажете вы мне? Покушала птичка — сиди себе и пой, вот что я вам скажу! И корму ей давайте немного: голодная птица не поет, да и сытая петь не станет, уверяю вас, — он говорил так, будто уже нашел в собеседнике покупателя.

У Дениса зашлось сердце. Неужели его купят прямо вот сейчас, и никогда больше он его не услышит? Не может быть такого! Он давно уже тайно считал четвертого кенара своим, и этот неожиданный поворот событий даже испугал его. Такому человеку ничего не стоит распрощаться даже с самыми большими деньгами, даже с сотней, даже с тремя сотнями рублей. Нет! И вот уже речь зашла о цене. Мальчик весь обратился в слух и почти перестал дышать… Тысяча! Тысяча! Денис ликовал, глядя на изменившегося в лице господина в пальто, который, вероятно, нашел цену завышенной и скоро зашагал прочь. Дениса теперь вовсе не огорчала такая несбыточная цена птицы. Пусть он не может ее купить, и никогда бы не смог, даже если бы в один день стал взрослым, зато не купит ее и никто другой, и он сможет приходить сюда каждый раз, как только захочет услышать милый голос.

Ликование его достигло предела, и он запел бы сам, да только голоса своего боялся. Он подпрыгнул и побежал, радостный, к железнодорожной насыпи, навстречу солнцу. Он видел, как господин в черном пальто остановился возле клетки с огромными важными жако, важность и величина которых, безусловно, оправдывали ту высокую цену, которую за них запрашивали. Конечно же, этот болван выберет попугая! Важного серого попугая, глупого и надменного!