Пушка из красной меди - Станислав Романовский

— На пароходе еще арбузами пахнет! — вспомнила Варя свою давнюю и единственную поездку в Казань с родителями. — И там цыганята пляшут!

— И люди на пароходе добрей.

— Там мы чаек кормили хлебом.

— И свежо там, далеко видно!

— А на «Ракете» еще лучше, — сказала Варя. — Летишь, и дух захватывает!.. Я до Соколок на «Ракете» ездила — туда и обратно.

— Я не люблю на «Ракете», — признался учитель, — Летишь, все мелькает, подумать некогда. Увидел дерево красивое на берегу, только собрался его рассмотреть — дерева уже нет. Куда спешить? Как ты думаешь, Коля?

А Коля-Николай молчал, потому что ни разу в жизни не ездил ни на пароходе, ни на «Ракете».

Глава седьмая

Хутор переехал

Выпал снег, и оттого что в классе печка была белая и парты и подоконники были белые, покрашенные руками ребят, и снег за окном был чистейшей белизны, — мир предстал таким облачно-белым, какого давно не видело село Соболеково.

Выпал снег, и в школе стало тише. Глуше скрипело певучее рассохшееся дерево половиц; реже жаловалась скрипучая дверь в учительскую; громкие разговоры поутихли; и только иные первоклассники, что по младости лет своих еще не научились изъясняться обыкновенными голосами, переговаривались криком, будто через речку.

На большую перемену Женька, не одеваясь, выскочил на крыльцо и тут же вернулся. Весь он — от стриженой головы до валенок — был вывалян в снегу, и даже рот его был обметан снегом.

— Кто это тебя? — с сочувствием спросила Варя.

На мокром лице Женьки сияли счастливые узкие глаза.

— Сам! — выдохнул он. — Я сам упал!.. — Набрал полную грудь воздуха и крикнул что было сил: — Наш хутор везут!..

Крик получился не ахти каким громким, но народ услышал, и вместе с Женькой вся школа высыпала на улицу, даже сам Клавдий Дмитриевич вышел.

От школьного крыльца земля открывалась белой-пребелой и шла… Я бы написал, как иногда пишут в таких случаях: «шла до самого горизонта», но я так не напишу, потому что горизонта не было, а было большое белое небо, и с ним незаметно сливалась еще более белая земля. И посреди этой белизны черный трактор, содрогаясь от усилий, впряженный в огромные сани, тащил на них две избы с окнами, с дверями, с высокими крышами. Только без труб. Избы были сухого дерева, серебристо-серые, присыпанные снегом, и Варя узнала их.

— Коля, — сказала она. — Коля! Первая изба ваша, а вторая наша!

Главный редактор был озабочен особо ответственным выпуском стенной газеты ко Дню Советской Конституции и важно ответил:

— Какая разница! Ты бы лучше заметку написала о дружбе между мальчиками и девочками.

— А избы-то без труб! — удивился Женька. — Печи-то, никак, там оставили, на речке…

Клавдий Дмитриевич сказал Женьке:

— Иди-ка сюда.

И когда тот, конфузясь, подошел, старый учитель спрятал его под полу своего теплого пальто и наказал:

— Сиди тут, а то простынешь. И вы бы, ребята, шли одеваться…

Как воробей из-под стрехи, Женька подал голос из-под полы:

— Без печей-то холодно будет…

— Печи отдельно привезут, — сказал Клавдий Дмитриевич. — Разберут по кирпичику, очистят, околют, аккуратно сложат на сани, доставят сюда в целости-сохранности. И здесь печи опять соберут по кирпичику. Еще лучше прежнего сделают! Горелые кирпичики заменят новыми, чтобы печь не развалилась, все кирпичи скрепят раствором. А раствор какой можно сделать для жару — я им подскажу! Толченое стекло от зеленой бутылки намешать в раствор — жаркая печь будет, как солнышко!

— Женька любит спать на печи, — сказал про брата Коля-Николай. — Как дедушка.

— Мы ему такую печь сложим, — улыбнулся Клавдий Дмитриевич, — какая ему во сне не снилась. Слышишь, Женя?

Женя молчал. А Клавдий Дмитриевич улыбался.

— Я тебе, Женя, котенка подарю на новоселье. Хорошего, полубухарского… Озорник! Ну точно, как ты. Будешь с ним на печи теплой спать. А он мышей будет ловить, играть с тобой станет.

Трактор, окутываясь в снег, как в дым, с ревом развернулся перед школой и пошел вдоль села, на дальний конец его, на дальний порядок, как здесь говорили, где было заранее расчищено место для двух новых домов.

В застекленной кабине трактора за рулем сидел Варин отец — Андрей Васильевич, в шапке-ушанке, сдвинутой на лоб, будто от солнца, а рядом с ним Колин отец — Федор Николаевич, тоже в шапке-ушанке и тоже сдвинутой на лоб. Сквозь запотевшее стекло кабины они улыбнулись школе, детям и оба с поклоном кивнули Клавдию Дмитриевичу — своему старому учителю.

Трактор ревел, скрипели сани, крякали избы, а вслед за этим необычным поездом бежали мальчишки и с лаем неслись собаки со всего села, никак не могли понять, что же это такое происходит, как это так — избы, которые испокон веков стоят на одном месте, взяли да поехали, да еще как поехали — быстро, не догонишь.

Среди лая собак и криков мальчишек Коля-Николай нагнал великанские сани, которые везли на себе весь хутор Малые Выселки, взобрался на них и не успел опомниться, как очутился на том конце Соболекова, спрыгнул на снег, упал, но не ушибся и бегом прибежал обратно.

На школьном крыльце была одна Варя. Она озябла, но не уходила — ждала Колю-Николая. А глаза у нее смеялись.

— Клавдий Дмитриевич удивлялся, — сказала она. — Что, говорит, это такое творится? Главный редактор… такой, говорит, серьезный человек, а разыгрался, как теленок. Так, говорит, ему и передай: как теленок! Простудиться может, Звонок уже был… Побежали!

Запыхавшись, они вбежали в класс, сели на свое место, за просторную старую парту, которую они вдвоем еще летом выкрасили белой масляной краской, и огляделись.

По классу ходил веселый гул, а Клавдий Дмитриевич мелом что-то рисовал на доске, не обращая внимания на этот гул и не оборачиваясь.

Постепенно стало видно, что учитель во всю доску чертит карту, где все обозначено: и наше село Соболеково, и речка Простинка, и озеро Сорокоумово, похожее по очертаниям на дым из трубы, и тропинки, и дорожки, и поля, и родники.

— Ничего не забыл? — Клавдий Дмитриевич отступил от доски, ладонь об ладонь стряхнул мел и повторил утвердительно: — Ничего не забыл. Вот в этом месте, — он показал указкой на изгиб речки Простинки, — был хутор Малые Выселки. Вы только что видели, как он переехал. Сел на сани и переехал. Теперь Малых Выселок больше нет…

У Вари задрожали губы.

— А вы не печальтесь, Варя и Коля, оттого, что больше нет вашего хутора Малые Выселки. В самом деле, дети, где лучше жить — в двух избушках посреди чистого поля, без электричества и кино или в большом селе с электричеством, с кино, с магазинами? Конечно же, у нас лучше — у нас народу много, весело, людно! Не печальтесь, Варя и Коля! Какие еще ваши годы… — Он задумался, посмотрел в окно и тихо сказал: — Опять снег.

Учитель подошел к окну. В стекло мягко бились белые лохматые снежинки, просились в тепло, облегали рамы белизной. Хороший, обильный выпал снег, обещающий урожай, и светло и притягательно белели крыши домов, поля, перелески и забытое зимой, занесенное снегом по ветви дубов озеро Сорокоумово.

— Какой у нас завтра день? — спросил учитель. — Воскресенье. Завтра, ребята, вам самое время по такому снежку пробежаться на лыжах… Люблю я, когда снега много. И умирать не хочется…

Глава восьмая

Зимой на озере

Снег такой белый, что ехать по нему боязно: все подровнял под одно, все забелил, спуски и подъемы не видно из-за этой белизны. Варя и опомниться не успела, как наехала на обрыв, ухнула с крутого берега в провал. Завалило ее снегом, барахтается, выбраться не может.

Выбралась, ощупала себя. Голова цела, руки-ноги тоже. Лыжи с валенок слетели, снегу набилось за шиворот — страх сколько…

А наверху Коля-Николай стоит и смеется.

— Ты погоди смеяться, — говорит ему Варя. — Посмотрю я, как ты будешь съезжать.

— А чего особенного? Отойди в сторонку.

Коля-Николай нахмурился, присел, по всем правилам поехал по Вариному следу, на полной скорости воткнулся лыжами в снег, вылетел из валенок. Лыжи с валенками в одной стороне, сам он в шерстяных носках — в другой…

Теперь Варя смеется, а Коля-Николай дуется.

— Хорошо смеется тот, — говорит он голосом главного редактора, — кто смеется последним.

— А ты надо мной смеялся?

— Смеялся. Да я не так громко…

— Не так громко!..

И замолчала Варя.

Великая тишина стояла кругом.

Над ними по краям обрыва вырастали из снега белые, легкие, как дым, деревья и, ветвясь в белом изморозном небе, слушали тишину и готовы были обратиться в облака и поплыть над снежным пространством — до того нежными, невесомыми смотрелись они отсюда, снизу вверх.

Замолчал и Коля-Николай. Сел на лыжу, снял носки, отряс их от снега, надел валенки с лыжами и хотел что-то сказать, да не сказал — залюбовался, как и Варя, белыми деревьями.