Пушка из красной меди - Станислав Романовский

На берегу у костерка их ждал Колин отец с тележкой, где в плетенке под сеном была уложена сеть. Он подтащил лодку к берегу и спросил:

— Накатались?

Коля-Николай ответил:

— Нету…

— Ну потом покатаетесь. Вот, Варя, мы и свиделись, Тебе Коля-то все рассказал? Вот и ладно. Уезжаю-уезжаю, а уехать не могу! Карантин — будь он неладен. Чего-нибудь да выдумают. Раньше как-то спокойнее жили… Садитесь, ребятишки, у костра грейтесь. Вон чайник, заварка, картошка. — И сторожким голосом спросил сына: — Чужих не видели?

— Нету…

— Вот и ладно. Поедешь со мной, сынок?

Коля-Николай похлопал мокрыми рукавами, и отец согласно кивнул:

— Оставайся с Варей. Сушись, только не сожги одежду. Я в твои годы у костра рубаху сушил и сжег — один воротник с «молнией» принес, все со сна сжег. И воротник-то надо бы выбросить, да я родителей боялся…

За разговором он сгружал в лодку сеть, прислушивался к рыбьим всплескам, к шумам в дубках и тальниках, и движения его были сноровистые и бесшумные. Огонь на корме догорел, и Варя хотела подложить смолья, но Колин отец запретил:

— Зачем? Сейчас светать скоро будет. Поехал я. Без меня никуда не ходите. — И, толкаясь кормовиком, растворился в темноте, будто его и не было.

Дети натаскали сушняка к костру, он взялся широким добрым гудом и погнал в небо таловое тепло.

Варя пошла с чайником за водой. Без огня вода была будто не вода, а нечто мягкое, как шелк, и пришептывающее… И близко у рук покачивалась на ней звезда. Варя зачерпнула ее чайником и хотела унести к костру и показать Коле-Николаю, но звезда опять как ни в чем не бывало покачивалась в озере.

— Чего долго ходила? — спросил Коля-Николай девочку. Он повесил чайник на обгорелой перекладине, от мальчугана шел пар.

Он взял палку и золой, как одеялом, прошитым золотыми нитками, закрыл картошку.

— Степенный жар.

— Степенный жар, — с удовольствием подтвердила девочка. Так в их деревне все хозяйки отзывались о хорошо протопленной печи, без угара, когда в самый раз печь пироги и хлебы.

— Я тебе не рассказал, когда я в болото-то залетел… — Коля-Николай придвинулся ближе к костру. — Когда я тебя-то догонял… Камыши раскрылись, вышло белое, снизу и сверху, узкое, посредине широкое… Я думал: туман, но туман-то не разговаривает…

— А оно разговаривало?

— Разговаривало! Оно спросило: «Кто ты такой?»

— Может, человек это был?

— Не думаю. С той стороны топь, лодка не проедет…

— Может, птица болотная кричала?

— Не знаю, — сказал Коля-Николай. — Может, показалось мне.

— У страха глаза велики.

— Да не испугался я!

— Ты обиделся?

— Нисколько…

Варя взяла в руки палку шевелить жар.

— Коля, — сказала она, — у тебя рукав горит.

— Это разве горит? Это искорка только.

— А тебе надо, чтобы весь ты горел?

Они пили чай, ели картошку и негромко переговаривались. На той стороне несколько раз болотным голосом кричала ночная птица, и мальчуган встал на колени и прислушался:

— Бати давно не слышно.

Костер прогорел, и стали в подробностях видны дубки, не такие большие, как самой ночью, и звезды низко над головой.

Великая тишина стояла в лугах. Бывает перед утром такая тишина…

— Коля, — сказала девочка, — пойдем отца твоего искать.

Они отошли от костра, сразу, как в озеро, провалились в белую росу, и у обоих перехватило дыхание.

За поворотом открылся озерный плес, и посреди него стояла лодка. Колиного отца в ней не было.

— Папа-аа! — что было сил закричал Коля-Николай. — Где ты-ыы?

В камышах с шумом снялась стая уток и засвистела крыльями. Дети побежали дальше.

Вставало солнце, и с той стороны, откуда оно вставало, трещали кусты от коровьего стада и слышались голоса.

— Дедушка Денис коров пригнал, — сказала Варя. — Он, наверное, с твоим отцом разговаривает.

— Побежали к нему.

— Побежали.

Кусты расступились, и дети увидели разноцветных коров, костер, что отчаянно дымил. А рядом — пастуха Дениса в брезентовом плаще и Колиного отца, мокрого с головы до пят, со спутанными волосами, в которых застряла водоросль. Колин отец сидел на траве и трудно дышал. У ног его в воде лежала сеть.

Коля-Николай вытянул сеть на берег. В ней запутались водоросли и подлещик. Подлещика мальчуган отпустил в озеро.

— Я бы эту снасть, — в сердцах сказал Денис, — сжег и мелким пеплом развеял по ветру! Из-за нее, Коля, твой отец чуть не погиб. Он в ней запутался и чуть не утонул. Сожжем?

— Не загорится она…

— На хорошем-то огне сгорит, — рассудил Денис. — Большой жар все подберет.

За оба конца вместе с водорослями ребята бросили грязную сеть в огонь. Он сразу погас, и во все стороны пошел дым.

Денис (он все-таки тридцать лет работал пастухом, директором стада, как с уважением величали его старые люди на селе) обращаться с кострами умел: подул, поворошил, подложил бересту…

И огонь, окутанный дымом, раздышался, разговорился и широкой вольной тягой пошел в небо, до того чистое и тихое, что Варя какое-то время не могла оторвать от него глаз. Колин отец, икая, смотрел, как горит его сеть.

В правой руке Денис поднес ему кружку горячего чая, а левой придержал за спину, — стуча зубами о край кружки, Колин отец отпил глоток…

— Озяб? — спросил Денис.

— Хо-оолодно-оо…

— Еще попей чайку.

Коровы разного цвета собрались вокруг людей и разглядывали их выпуклыми печальными глазами, будто жалели Колиного отца.

— Чего не видели? — негромко спросил Денис, и от его голоса по коровам прошло ленивое движение, но уходить они не собирались.

Колиного отца била дрожь, и ни костер, ни чай не могли его согреть. Мало-помалу он успокоился и вслух все вспомнил: как ставил сеть, стал выпутывать руку, а лодка сыграла — он упал в воду, и ноги захлестнула режь — сетные нитки. Дернулся туда-сюда и запутался в сети окончательно.

— Я… еще подумать успел: попался, как щука. Но у нее жабры, а у меня их нету. Солнышко вспомнил… Детей… Жену… Маму свою… А вода душит, дышать не дает… И свет в глазах потух: сознание потерял… Нет меня!.. Хорошо еще, это было близко от берега… Денис Иваныч тут случился… Поймал меня за рубаху и вытянул на берег… Искусственное дыхание стал делать… Откачал меня. К жизни вернул! Из черноты…

Он отвернулся, и плечи его затряслись.

Денис налил ему еще чаю и сказал:

— Федор Николаич, ты порадуйся, что живой!

Он встал и прикрикнул на коров:

— Но-ооо! Чего уши развесили? Кто за вас траву есть будет? Я, что ли?

На этот раз голос у него был грозный, и коровы нехотя попятились.

— Куда ты? — слабым голосом позвал Колин отец. — Сидел бы…

— У меня работа.

— Спасибо тебе!

— Не за что. Но-ооо! Куда, непослушные? Куда? Ешьте, пока дают…

Крики Дениса удалялись вместе с треском кустов, и в сиротливой тишине на озере сыграла рыба.

— И нам пора уходить, — пробормотал Колин отец.

Домой добирались с отдыхом. Тележку с пустой плетенкой толкали дети, а Колин отец плелся позади. Дети хотели подвезти его, на колесах быстрее, но он отказался, а перед домом наказал сыну:

— Матери не сказывай…

Мать, сияя бусами, встретила их с тазом зеленых яблок — собрала с диких яблонь. Она хотела спросить, много ли поймали рыбы, но хозяин (откуда сила взялась!) рявкнул:

— Женька где?

— На речке…

— Ты что его одного на речку отпускаешь? А если утонет? Там такие омуты…

— Да вон он идет, — растерялась женщина. — Ты не кричи на меня, Федор Николаич, Христа ради. Чем я тебе не угодила? Я сегодня всю ночь не спала. Увидела сон: упало дерево. Я его поднимать, а оно падает. Ну, думаю, с тобой плохо. Пришел бы скорей. Издалека вас увидела, радости-то! Самовар поставила, диких яблочек собрала…

Подошел запыхавшийся Женька и, ткнувшись, в отцовы колени, спросил:

— Много поймали?

Отец погладил его по голове и сказал:

— Ты один на речку не бегай… Ну, мать, веди нас чай пить. И ты, Варя, приходи.

А хозяйка не сводила глаз с хозяина, и по лицу ее Варя поняла, что женщина догадывается о недавней беде.

Прежде чем идти в гости, Варя переоделась у себя дома и подивилась, до чего тепло и ласково обняло ее сухое платье, и не заметила, как заснула.

Она проспала до ночи и проснулась в темноте на стуле, с закрытыми глазами перебралась на кровать и снова заснула без сновидений.

Сны пошли под утро, один наряднее другого и очень жизненные. Но все они забылись, кроме отрывка, где Варе приснилось, будто Колин отец отдал старому учителю все свои деньги, четырнадцать тысяч, завернутые в клеенку, и сказал: «На ремонт школы».

Что было дальше — сон не показал. А может, и показал, да забылся.

И это было обидно Варе, потому что хорошие сны она коллекционировала, как марки или редкие монеты, и мысленно возвращалась к ним. Перебрать в памяти добрый сон было для девочки радостью. Были у нее и такие сны, которыми ей хотелось делиться с людьми, но она стеснялась и никому их не рассказывала, кроме мамы.