Дантон - Анатолий Левандовский

В прежние времена говорили: все дороги ведут в Рим.

В апреле 1789 года можно было сказать: все дороги ведут в Версаль.

На Версаль – королевскую резиденцию, в одном из дворцов которой предстояло заседать Генеральным штатам, – отныне были устремлены взоры нации.

Жители городов, местечек и деревень в наказах депутатам изливали свои жалобы и слезы. Но не только жалобы. Не только слезы.

Люди требовали.

Там, в Версале, должны были утвердить меры, направленные к облегчению участи народа.

Там, в Версале, должна была окончить свои дни старая Франция, страна вековых привилегий, государство, в котором двести тысяч попов и дворян выжимали соки из двадцати пяти миллионов остальных граждан, принадлежавших к податному сословию.

Но старая Франция также уповала на Версаль, свой город-символ, любимое детище короля-солнца. Благородные господа, еще недавно фрондировавшие против абсолютной монархии, теперь посылали своих представителей, чтобы поприжать хвост всем этим мужикам и торговцам, чтобы отстоять исключительное положение дворянства и церкви.

Пятого мая в торжественной обстановке состоялось открытие Генеральных штатов.

С великим нетерпением и живейшим интересом депутаты третьего сословия приготовились выслушать тронную речь своего короля. Они ждали, что Людовик XVI расскажет им о внутренних трудностях в государстве и о тех средствах, с помощью которых их можно ослабить. Они ждали приглашения к законодательной работе.

Их ожидания были обмануты.

Монарх в первой же фразе напомнил, что «безраздельно повелевает нацией». Ни словом не обмолвившись о реформах, он заявил, что сохранит неприкосновенными свою власть и принципы абсолютной монархии. Предостерегая депутатов от склонности к «опасным новшествам», он указал, что основная задача Штатов – помочь установлению порядка в финансах.

Короче говоря, от Штатов требовали одобрения новых налогов.

Эту же мысль с большей обстоятельностью развил хранитель печати де Барантен, как и король, энергично протестовавший против «пагубных мечтаний».

Оставался доклад Неккера.

Жак Неккер, генеральный контролер финансов, фактически первый министр Людовика XVI, в это время был весьма популярен. Король, некогда давший ему отставку, согласился вернуть его к власти лишь в результате энергичного нажима общественного мнения. Ожидали, что Неккер-то уж обязательно скажет о главном.

Пустая надежда. Очевидно, министр в своем трехчасовом докладе не захотел или не посмел идти вразрез с требованиями короля.

Позиция двора четко определилась.

Когда правительство дало согласие на созыв Генеральных штатов, оно рассчитывало сыграть лишь одну из обычных «представительных» комедий: что не удалось с нотаблями и парламентом, то, по мысли царедворцев, должно было обязательно выйти со Штатами.

Во времена далекого средневековья Генеральные штаты являлись сословным органом, дававшим королю разрешение на сбор экстренного налога. Избранники трех сословий – духовенства, дворянства и горожан – обычно, покряхтев, утверждали требуемый налог, после чего послушно расходились.

Но сиятельные господа не учли одного: что было возможно в XIV веке, оказалось совершенно несбыточным в XVIII, тем более в момент острого внутреннего кризиса, потрясавшего страну.

Третье сословие в Штатах 1789 года было представлено почти исключительно крупной буржуазией.

Однако депутаты буржуазии чувствовали за собой поддержку всей нации, а потому и говорили языком нации. Вместо того чтобы вотировать налог и тихо разойтись, они смело провозгласили себя Национальным учредительным собранием, поясняя, что ставят целью учреждение нового строя и выработку конституции.

Такое поведение многим показалось чересчур смелым.

Безрассудно смелым показалось оно на первых порах и Жоржу Дантону.

Дантон с интересом следил за новостями из Версаля. Он был поражен всем происходившим. Он ждал со дня на день: вот король вознегодует, прикажет – и гвардейцы разгонят самозванное «собрание», а вожаков упрячут в тюрьму.

Но король не приказал.

Напротив, он санкционировал самоуправство буржуазии, а депутаты привилегированных, хотя и не без сопротивления, присоединились к самозванцам…

Становилось ясно, что король не разогнал осмелевших податных не потому, что не пожелал, а потому, что не смог. А не смог оттого, что за депутатами третьего сословия стояла вся Франция.

Эти соображения медленно и трудно доходили до сознания Дантона, но когда дошли, угнездились достаточно прочно.

И потомок шампанских землепашцев понял, что дни абсолютной монархии сочтены. Понял он и другое.

Сейчас нужно выбирать, выбирать быстро и определенно. Ибо вопрос стоит так: с кем ты, Дантон? С теми, кто тебе покровительствует, но кто чужд и обречен, или с теми, из чьей среды ты сам вышел и кто одержит победу?

Дантон был сыном третьего сословия. Интересы этого сословия были его интересами.

Он занял место в шеренге борцов. И его могучий голос, еще недавно предостерегавший от революции, теперь предостерегал от неверия в революцию:

– Не сомневайтесь: трон будет низвергнут, и ваше общество погибнет. Задумайтесь-ка получше над этим!

В июльские дни 1789 года, смешавшись с ревущей толпой парижан, Жорж Дантон вдруг прозрел, прозрел настолько, что на какой-то момент оказался пророком…

Дни перелома

Три дня сыграли особенно большую роль в выяснении дальнейшего пути Дантона.

Двенадцатого июля он наблюдал и слушал.

Тринадцатого – вмешался в ход событий.

Четырнадцатого – твердо и окончательно определил в них свои позиции.

А после четырнадцатого возврата к прежнему быть уже не могло ни для абсолютной монархии, ни для господина д'Антона.

Ибо в этот день великая революция нанесла старому миру первый сокрушительный удар.

Утром в воскресенье, двенадцатого июля, Жорж поцеловал, как обычно, Габриэль и вышел из дому, чтобы отправиться во Дворец правосудия.

Пройдя улицу Кордельеров, адвокат свернул к набережной.

Занимался жаркий солнечный день. Несмотря на ранний час, было людно. Огромный город жил повседневной деловой жизнью. По улицам торопились группы плохо одетых людей. Для всех этих ремесленников и подмастерьев, рабочих и сезонников воскресений не существовало: их скудный заработок не позволял отдыхать.

У моста Нотр-Дам собралась толпа.

Обсуждали тревожную новость: не далее как сегодня утром Париж зачем-то наводнили войска. Они пришли из Версаля. Это были отборные иноземные части.

Подойдя к Гревской площади, Дантон убедился в справедливости услышанного. Всадники в голубых мундирах и золоченых кирасах перекрывали улицу. Пехотинцы под ружьем топтались на тротуарах.

Во Дворце правосудия адвокат пробыл довольно долго. Когда он освободился и вышел на улицу, солнце склонялось к западу. Тревожно гудели колокола. Жорж не успел опомниться, как очутился в людском водовороте, который увлек его к парку Пале-Рояля.

Парк, примыкавший к резиденции герцога Орлеанского, давно уже стал центром революционной пропаганды. Этим летом он почти всегда был полон. Но сегодня здесь творилось что-то совершенно невообразимое.

На столах, скамейках, поваленных ящиках устроились ораторы, которые что-то разъясняли народу. Шум стоял невероятный. Многие, чтобы лучше слышать и видеть, влезли на деревья.

Дантон хорошо знал некоторых из выступавших.

Вот журналист, гневный обличитель Лусталло, вот похожий на медведя буян, маркиз Сен-Юруг, а этот, с растрепанными волосами и шпагой в руке, это Камилл Демулен, самый пламенный и популярный из ораторов-демократов.

Протискиваясь между клетчатыми фраками буржуа и синими блузами ремесленников, Дантон подобрался к группе, окружавшей Демулена.

Оратор неистовствует. Ему мало шпаги, он выхватывает пистолет. Срывающимся мальчишеским голосом он кричит:

– Граждане! Вы обмануты! Правительство готовит вам новую Варфоломеевскую ночь! Лучшие патриоты будут перерезаны!.. Вам нельзя медлить ни секунды! Вооружайтесь! Сплачивайте теснее ряды!..

Дантон в недоумении стал расспрашивать соседей. Ему с охотой объясняли.

Час назад прибыл человек из Версаля. Он сообщил об измене двора. Да, о гнуснейшей измене! Вчера по наущению Австриячки и своих клевретов король неожиданно вручил Неккеру и другим либеральным министрам приказ об отставке. Неккер отправлен в изгнание. К власти призваны ярые реакционеры во главе с бароном де Бретей, который похваляется, что сожжет Париж. А для того чтобы парализовать возмущение столицы, сюда прислали полчища иностранных войск под командованием придворного лизоблюда барона Безанваля. Следующим актом двора будет, несомненно, разгон Учредительного собрания!..