Дантон - Анатолий Левандовский

На подобные темы словоохотливый адвокат не любил распространяться. Ведь теперь он везде подписывался как д'Антон, явно намекая на свое дворянское происхождение!

Это была ложь, вызванная желанием заполучить побольше клиентов. В действительности Жорж Жак мог бы рассказать своим собеседникам о том, как мозолистые руки его предков три столетия подряд корчевали пни и рыхлили неподатливую почву Шампани: все они были исправными хлебопашцами и честными сыновьями податного сословия. И та недвижимость, которую дед Жоржа умудрился передать своим наследникам, явилась не даром небес, но результатом постоянного труда, редкой удачи да крепкой мужицкой смекалки.

С годами Дантоны сумели выбиться из деревенской среды. Во второй половине XVIII века среди них уже встречались и почтенные буржуа, и священники, и судейские. Отец Жоржа начал с должности судебного пристава, а кончил прокурором, мать была дочерью подрядчика.

Жорж оказался четвертым ребенком в семье. После него родились еще двое. Отца он почти не помнил: Жак Дантон умер, когда мальчику было три года. Всю сыновнюю любовь Жорж перенес на мать, хрупкую Мари Мадлен Камю; эта любовь была одним из самых сильных чувств всей его жизни.

Широки просторы родной Шампани. Редко разбросаны деревни и города, зато полноводны реки, необъятны леса и равнины. Есть где побродить и порезвиться…

Мальчишка рос богатырем. Зачинщик в драках, первый силач и пловец во всей школе, он пользовался авторитетом среди сверстников.

Иначе судили учителя…

Бедная Мари Камю, вдова, обремененная детьми, в ответ на постоянные жалобы только вздыхала. Что могла она поделать с этим сорванцом, не желавшим никому подчиняться? У нее и без того забот было по горло. К счастью, именно в это время ей сделал предложение господин Жан Рекорден, владелец маленького текстильного предприятия, человек добрый и домовитый. В Рекордене осиротевшая семья нашла второго отца.

Двенадцати лет от роду Жорж с грехом пополам закончил начальную школу. Год окончания чуть не стал для него роковым. Купаясь в ледяной воде Об, он простудился и тяжело заболел. К воспалению легких прибавилась жестокая оспа. Ребенка едва выходили.

Осенью 1772 года тринадцатилетний Дантон был отправлен в Труа, где его отдали в семинарию духовного ордена ораторианцев.

Братья ораторианцы были богатой корпорацией. В Труа им принадлежали два больших дома, в которых располагались семинария, коллеж и библиотека. Своих подопечных братья усердно пичкали «духовной пищей», прежде всего «святыми» поучениями, заповедями и канонами. Правда, к концу XVIII века, подчиняясь новым общественным веяниям, в ораторианских школах ввели классическую историю, а также античную и французскую литературу.

Но церковный дух здесь сохранился во всем.

Воспитанники семинарии подчинялись строгой монастырской дисциплине, ложились и вставали по звуку колокола, много времени уделяли молитвам.

Все это было не по душе свободолюбивому мальчишке, пробуждая в нем ненависть к церкви.

– Я не переношу церковного колокола, – откровенно говорил он. – И уверяю вас, если долго буду его слушать, этот звон станет для меня погребальным.

Проучившись всего год в семинарии, Жорж добился перевода в местный коллеж. Хотя коллеж находился также в ведении ораторианцев, но там по крайней мере меньше разило этой отвратительной монастырщиной.

Занимался Жорж, сообразуясь со своими увлечениями. Он благоговел перед Плутархом и Титом Ливием, тайно зачитывался Рабле и Шекспиром, самостоятельно выучил английский и итальянский языки. Но его угнетала зубрежка, ему были отвратительны бесконечные доклады и рефераты – он не переваривал писанины. И поэтому юный Дантон не пополнил шеренгу первых учеников.

В начальный год обучения он красовался на четвертом месте среди «хороших». В год окончания занимал в той же категории двенадцатое место.

Юному богатырю было тесно и неуютно в церковной школе. Его буйный нрав и организаторские способности проявлялись при каждом удобном случае.

Дать отпор нажиму администрации? Ответить на несправедливость наставника? Он был всегда готов объединить и возглавить недовольных. Недаром друзья прозвали его «Каталиной» и даже «Республиканцем».

Но вот что казалось удивительным: в карцер или под телесное наказание сам он никогда не попадал!

Одно из событий этого периода особенно врезалось в память Жоржа.

Десятого мая 1774 года, заразившись оспой от случайной жертвы своей старческой похоти, испустил дух «многолюбимый» Людовик XV. Его смерть повсюду встретили как праздник. Ничтожный человек и бездарный правитель, развращенный себялюбец, девизом которого были слова: «После нас – хоть потоп!», Людовик XV был ненавидим в стране. Казалось, вместе с ним уходила в прошлое пора фавориток, тяжелых налогов, продажных министров и постоянного голода. Забитые мужики, оскудевшие ремесленники и ограбленные буржуа возлагали теперь все надежды на нового государя. Говорили, что Людовик XVI, человек молодой и проникнутый новыми веяниями, был лишен пороков своего деда: недаром, едва придя к власти, он поставил у кормила правления выдающегося философа-реформатора, господина Жака Рене Тюрго!

Для Шампани наступили особенно хлопотливые дни.

Ведь здесь, в сердце провинции, находился город Реймс – церковная столица, священный город, где из поколения в поколение венчались на царство все французские короли. Здесь предстояло принять корону и нынешнему властителю.

Коронация была назначена на 11 июня 1775 года.

Ораторианский коллеж в Труа готовился к торжествам на свой лад.

Наставники продумывали темы панегириков в честь нового короля. Воспитанников заставляли просиживать долгие часы над изучением подробностей предстоящего обряда.

Жорж отплевывался и швырял на пол тяжелые фолианты. Заучивать наизусть, как короновали какого-нибудь Генриха или Карла! Нет, уж если познавать, то не ветошь преданий, а действительность в ее подлинном виде!

– Вы как хотите, – говорил он товарищам, – а я все увижу собственными глазами. Я буду знать, как выпекают королей!

В свою затею он посвятил немногих, взяв с них слово, что те будут немы как рыбы. Заговорщики совместными усилиями подготовили кое-какой провиант на дорогу и собрали небольшие деньги…

Говорят, от Труа до Реймса не менее тридцати лье. Но что такое тридцать лье для здоровых ног, сильного тела и пытливого ума?..

Поход в Реймс доставил массу впечатлений.

Здесь все хранило аромат истории. Чего стоил один Реймский собор, эта величавая громада, сложенная из каменных кружев! А коронационное шествие? А пестрая толпа придворных и ротозеев, съехавшихся чуть ли не со всей Франции? Говоря по чести, если любопытный школяр не был ею смят и раздавлен, то лишь благодаря своему атлетическому сложению да железным кулакам!

Многое он здесь увидел, еще большее – услышал.

Зрители отнюдь не считали нужным держать при себе свои мысли и настроения. А так как среди тьмы людей, не получивших доступа внутрь собора, преобладала беднота, то и реплики мало походили на верноподданнические. Кое-кто, правда, похваливал молодого короля и возлагал надежды на министра Тюрго, но скептики имели явный перевес.

Тюрго – друг народа? Он отменил хлебные законы? Но кому это на пользу, кому, кроме богачей торговцев? Что получил народ, как не новые заплаты? И не отсюда ли мучные бунты? Судачат, будто это лишь начало. Тюрго якобы намерен отменить барщину и уравнять налоговое бремя. Но если это так, то министр-философ лопнет, как мыльный пузырь. Разве допустят господа, чтобы с мужиков сняли барщину, а их самих обложили налогом? Разве позволит Австриячка ущемлять своих именитых друзей? Ведь ни для кого не секрет: и сам-то король прочно сидит у нее под башмаком!..

Шум и крики несколько поутихли лишь в тот момент, когда показалась вереница экипажей, возглавляемая огромной каретой.

Гвардейцы взяли на караул.

Жорж оттеснил оборванного парня, стоявшего в первом ряду, и пробился вплотную к шеренге гвардейцев.

С козел кареты соскочил придворный, распахнул дверцу и согнулся в почтительном поклоне.

Тяжело ступив на подножку, из кареты вывалился молодой одутловатый человек в атласном голубом камзоле и белом парике. На шее у него висела лента с огромным золотым орденом.

Раздались крики: «Да здравствует король!»

Людовик приветливо помахал рукой и направился к воротам собора. Его полное лицо выглядело туповатым и угрюмым. Следом за ним шла молодая женщина, одетая с изысканным вкусом. Нижняя губа красавицы была презрительно оттопырена.

– Австриячка!

– Мадам Дефицит!

Толпа шумела и бурлила, и трудно было понять, чего в ней больше: восторга к королю или ненависти к королеве.