Корона за холодное серебро - Алекс Маршалл

– В самом деле? – В голосе старухи прозвенела восхитительнейшая нотка надежды.

– В самом деле, – ответил сэр Хьортт, радуясь, что ему дали выстроить вожделенную сцену. Теперь кульминация. – Ваши жители будут все до единого преданы мечу. Без исключения. Кроме вас, конечно. Вас мы оставим в живых.

– Да неужто? – Она даже не дрогнула, эта баба, – холодна, как королева Самота.

– На вас возлагается миссия чрезвычайной важности для Короны и Цепи, – сообщил сэр Хьортт, у которого в придачу к головной боли началось бурление в животе. Пожалуй, один из этих сконов мог бы успокоить его желудок. – Введи ее в курс дела, Икбал.

– Во время приятной прогулки к вашему прелестному дому добрый полковник Хьортт и я обсуждали ваше будущее, – благодушно начал Икбал, пока рыцарь возвращался к кухонному столу. – И мы выработали условия, которые наилучшим образом устроят Цепь, Корону и, конечно же, вас.

Женщина пробормотала что-то, чего сэр Хьортт не разобрал, но, видно, какую-то дерзость, потому что брат Икбал фальшиво хохотнул, прежде чем продолжить.

– Наша папесса любит вас, мамаша, так же как любит всех этих достойных мучеников, пока еще живущих внизу. Я, ее единственный представитель на этой очаровательной террасе, предлагаю вам, нет, оказываю честь предложением стать одной из ее проповедниц. Вы будете нищей свидетельницей, странствующей по городам и весям, дабы служить подтверждением пережитого вами сегодня, и…

Сэр Хьортт надкусил пышный яблочный скон именно в тот момент, когда Икбал испустил пронзительный вопль. Рыцарь поднял глаза и успел увидеть, как ведьморожденный летит вверх тормашками через перила. Икбал мгновенно исчез из виду, а затем резко оборвался и его тонкий визг. Старуха встала с колена, на которое опустилась, чтобы сбросить брата. Сэр Хьортт рассмеялся от удивления так, что крошки полетели, – неужели этот жирный придурок действительно убит вдовой, по возрасту годящейся ему в матери? Как будет приятно рассказать об этом дома, в Кокспаре!

Вот это денек, подумал сэр Хьортт с воодушевлением, такого он не испытывал на протяжении всей кампании. Он вытащил меч и вернулся на террасу, так и держа скон в зубах. Какой безумный, удивительный, великолепный день!

Глава 4

Старейшины клана Мрачного много напустили дыма и нагородили чепухи насчет «ты никогда не забудешь своего первого демона». Они утверждали, что жизнь Рогатого Волка разделяется надвое: на пору безымянного щенка, сидящего у колена сказителя и очарованного байками, и на годы взрослого, который живет в легендах, а не мечтает о них. Переходной точкой от щенка к достойному члену клана являлась не первая битва, первое убийство или даже дарование имени, а первый самостоятельно замеченный демон, глядящий из тьмы, в тот первый раз, когда ты посмотрел на существо и понял, что оно – нечто большее, чем обычное животное. Пока ты не встретишься глазами с демоном и не переглядишь его, ты не имеешь права называть себя членом клана Рогатого Волка.

Этот обряд инициации, конечно же, было куда проще проходить в те времена, когда Звезда кишела демонами, но теперь они стали почти такими же редкими, как тотемное животное клана. Раньше человек мог заслужить свое место у огня обоими способами: найти демона или сразиться с рогатым волком, но такие подвиги, похоже, стали почти невозможными. Поскольку в мире вряд ли остались чудовища – восславьте истинную богиню, – теперь, чтобы доказать своему народу, что у тебя есть зубы, приходилось изрядно поблуждать по туманной тундре за деревней. Подростки, гонимые голодом, делали круг и приплетались обратно в деревню, заявляя, что видели всевозможных демонов с крыльями, как у летучей мыши, на ветвях последних оставшихся в Мерзлых саваннах дубов. Родители пороли их за вранье, и делу конец – и почти каждый Рогатый Волк моложе пятидесяти оттепелей ворчал, что старейшины требуют подвига встречи с демоном с единственной целью – не дать молодым членам племени войти в правящий совет.

Мрачный не мог вспомнить своего первого демона, потому что, сколько знал самого себя, демоны всегда были рядом, наблюдая за ним. Не те, что в материальном теле, – которые только и считались, судя по рассказам старейшин, – но смутно различимые призрачные существа, которые иногда порхали на самой периферии зрения и становились четче, только когда он погружался в сон. На языке Непорочных островов, который мать заставила его выучить для переговоров с иноземными торговцами, такие нематериальные существа назывались духами, но Мрачный знал: это те же самые демоны из песен, только еще не обретшие живое тело. Дедушка говорил, что Мрачный может видеть демонов, которых больше не видит никто, потому что внук родился с глазами снежного льва; и в тот единственный раз, когда Мрачный нарушил закон клана не смотреть на собственное отражение – иначе тобой завладеет кто-нибудь из злых предков, – он понял, что старик сказал правду. В отличие от всех прочих соплеменников, чьи одинаково человеческие гляделки различались лишь оттенками радужки – от карего до зеленого, зрачки Мрачного выглядели как щели в глазах того же ярко-голубого цвета, что и ледники, обрамлявшие ближайшее побережье, куда непорочные приставали на своих кораблях. Его напугало чудовище, пялившееся из спокойного пруда, куда он украдкой заглянул, и с того дня Мрачный лучше стал понимать отношение к себе соплеменников.

Он изо всех сил старался не думать о своем изъяне, как называла это мать, ибо демоны никогда его не тревожили… но дедушка, изгнанный из совета сто лет назад после ссоры с ядогадателем, настаивал, что в свое время Мрачный наверняка станет великим шаманом, раз уж так отмечен богами.

– Отмечен демонами, ты хочешь сказать, – возразила вздрогнувшая при этих словах мать Мрачного и сотворила знак Цепи. Они сидели вместе, доедая кашу из риса и маниоки. – Мой бедный мальчик. Я тебя ни в чем не виню, Мрачный, ты же знаешь.

К десяти годам Мрачный перерос всех деревенских мальчишек, а к шестнадцати стал самым высоким и широкоплечим Рогатым Волком в клане. Он мог работать за пятерых (и частенько так и делал), и когда в разгар сева осел Старой Соли пал копытами вверх, Мрачный впрягся вместо него и допахал поле. Он старался не позволять своей силе вскружить ему голову и из кожи лез, чтобы помочь слабым. При всей телесной мощи Мрачный был мягким и заботливым пареньком.

И, кроме матери и деда, все до единого в клане ненавидели его и желали ему смерти. Ведь он отмечен демонами.

– А я говорю, отмечен именно богами! – закаркал дед на свою дочь, швырнув пустую миску на земляной пол хижины.

Мрачный убрал ее, чтобы этого не пришлось делать матери.

– Мы зовем себя Рогатыми Волками, но вот появляется настоящее чудесное существо, один из избранных древности, а все его презирают! С мальчиком шаманской крови обращаются как с клятвопреступником, – этого достаточно, чтобы…

– Я тебе в последний раз повторяю: мы больше не будем об этом говорить, – перебила деда мать своим самым страшным, будто бы ровным тоном. – Наш путь – единственный путь, а совет был к нему милосерден. К вам обоим.

– Наш путь? – с гадкой ухмылкой передразнил дед. – Наш путь мертв, дитя, с тех самых пор, когда эти беззубые шкуры решили, что нужно предать наших предков и поклониться Самотанской демонице. Я знать этих людей не желаю. Как смеет кучка вялорогих цепных шавок…

– Старик, я больше не буду предупреждать и требовать уважения, – сказала мать, поднимаясь с пола со всей грозной торжественностью близкой бури. – Не запятнай я себя позором, пустив тебя обратно в свою хижину, я бы сейчас уже взяла себе другого мужа. А вышвырни я тебя – кому ты был бы нужен? Кто в клане принял бы что тебя, что его?

– Да ладно тебе, дед, – вмешался Мрачный, втискиваясь между спорщиками, чтобы убрать оставшееся на обеденной циновке. – Это просто испытание, и только. Падшая Матерь испытывает нас.

– Падшая Матерь – это ложь, – прошипел дедушка тем же вечером, когда и угли в очаге собрались упокоиться. – Ло-о-ожжжь, состряпанная имперцами, чтобы вырвать у нас зубы. Какая богиня не станет показываться своему народу, а? Когда Древние Смотрящие хотели нас испытать, они ставили на нашем пути гребаное чудище, чтобы посмотреть, насколько хорошо мы деремся! А не поджимали хвосты, держа руки по швам и подпевая этим мелким сплетникам-гиенам, которые только за пятки умеют кусать.

– Меня уже сто лет не пытались бить, – ответил Мрачный, позабыв о наказе матери притворяться спящим, когда ее отец начинает разводить свою еретическую болтовню. – С тех пор как я сорвался тогда, с Вихляем Шутником, много лет назад.

Вихляя Шутника теперь звали Одноруким Вихляем из-за несдержанности Мрачного. Мрачному тогда было четырнадцать, Вихляю – двадцать три. Мрачный даже не помнил, что случилось после того, как Вихляй прижал его к мерзлоте и начал колотить по лицу; все последующее осталось для него таким же размытым, как демоны, пляшущие на краю поля зрения. А вот Вихляй помнил, и его семья говорила, что он до сих пор просыпается ночами, визжа и сжимая оставшейся рукой уродливый рубец.