Собрание сочинений в 6 т. Том 4. Мио, мой Мио! [Мио, мой Мио! Братья Львиное Сердце. Ронья, дочь разбойника. Солнечная Полянка] - Астрид Линдгрен

— Это ложечка нашей сестренки, — сказал он. — Мио нашел ложечку нашей сестренки! — закричал он своим братьям и сестрам.

— А где ваша сестренка? — спросил я.

— Рыцарь Като, жестокий рыцарь Като похитил ее.

Только он назвал это имя, в воздухе сразу похолодало. Огромный подсолнух в саду увял, а крылья у бабочек отвалились. Никогда они уже не смогут летать. А я почувствовал, что боюсь рыцаря Като, просто ужасно боюсь.

Я протянул Йри серебряную ложечку, но он сказал:

— Возьми себе ложечку нашей сестренки. Ей она больше не понадобится; раз ты нашел ее, она твоя.

Услыхав, что их сестренке ложечка больше не понадобится, малыши заревели.

Но мы снова затеяли игры и старались не думать о грустных вещах. Ложечку я сунул в карман и позабыл о ней.

День клонился к вечеру, стало смеркаться. Тогда Йри, таинственно подмигнув малышам, сказал:

— Пора!

Все уселись на краю колодца, мы с Юм-Юмом тоже сели рядом.

— Тише! Ни слова! — прошептал Йри.

Мы сидели молча и ждали. В роще старых деревьев быстро сгущались тени. Домик Йри погружался в таинственный полумрак.

Казалось, что-то серое, таинственное, древнее окружает со всех сторон дом, деревья, колодец, по краям которого мы примостились.

— Помолчим! — прошептал Йри, хотя никто из нас и рта не открывал.

Мы еще немного помолчали. Между деревьями становилось все сумрачнее, все темнее. Было совсем тихо. Я ничего не слышал.

Но вот раздались какие-то звуки. Правда, правда, в колодце послышался чей-то шепот. Какой-то странный, ни на что не похожий голос нашептывал сказки. То были никому не ведомые сказки, самые прекрасные в мире. Ничего я так не люблю, как слушать сказки. Я улегся животом на край колодца, чтобы не пропустить ни словечка. Время от времени голос начинал напевать чудесные, диковинные песни.

— Что это за колодец! — спросил я Йри.

— Колодец, до краев полный сказок и песен, вот все, что я знаю, — ответил Йри. — Колодец забытых сказок и песен, которые в стародавние времена славились во всем свете. А теперь они забыты, и только колодец-сказочник хранит их в своей памяти.

Долго мы так сидели. Темнота все сгущалась между деревьями, а голос становился все тише и тише, пока совсем не смолк.

Далеко в зеленой роще заржала Мирамис. Она напомнила мне, что пора возвращаться домой к отцу.

— Прощай, Йри, прощай, Минонна-Нелль, прощайте, малыши! — сказал я.

— Прощай, Мио, прощай, Юм-Юм! — ответил Йри. — Приезжайте к нам еще.

— Конечно, приедем! — пообещал я.

Мы пошли к Мирамис, взобрались ей на спину и помчались домой. Мрак поредел: на небе взошла луна, осветила зеленые рощи, и деревья засеребрились, точь-в-точь как тополя в отцовском саду.

Мы подъехали к мосту Утреннего Сияния, но я с трудом узнал его. Это был совсем другой мост, он словно был выткан из серебряных лучей.

— Ночью мост называется иначе, — сказал Юм-Юм.

— Как же он называется ночью? — спросил я.

— Мост Лунного Сияния, — ответил Юм-Юм.

Мы скакали по мосту Лунного Сияния, который вот-вот должны были развести часовые. Мы видели костры, зажженные пастухами на Острове Зеленых Лугов. Отсюда они выглядели маленькими огоньками.

Весь мир был погружен в тишину, и только копыта Мирамис грохотали по мосту. При свете луны Мирамис казалась призрачной лошадью, а грива ее — не золотой, а серебряной.

Я вспомнил колодец-сказочник и сказки, которые слышал. Особенно мне понравилась одна, она начиналась так:

«Жил-был на свете королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать». Вот здорово! И я бы мог стать героем сказки! Я ведь тоже королевский сын!

Все ближе и ближе Остров Зеленых Лугов, копыта Мирамис грохочут как гром. Я все время думаю об этой сказке, она кажется мне такой прекрасной:

«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»

Вот скачет он Дремучим лесом

Когда я еще жил у дяди Сикстена и тети Эдлы, я частенько брал в библиотеке сказки. Но тетя Эдла терпеть этого не могла.

— Опять уткнулся носом в книгу! — ворчала она. — Вот потому ты такой заморыш, такой бледный и хилый, что не бываешь на воздухе, как другие дети!

Я-то бывал на воздухе — почти все время торчал на улице. Но тете Эдле и дяде Сикстену, верно, больше всего хотелось, чтобы я вовсе не возвращался домой. Теперь они небось рады: ведь я никогда не вернусь к ним.

Читать я мог только по вечерам, да и то урывками, и бледный был вовсе не поэтому. Посмотрела бы тетя Эдла, как я окреп и вырос, каким стал загорелым и здоровым.

Очутись я на Уппландсгатан, я бы мог запросто вздуть Янне одной рукой, но я все равно не стал бы этого делать — просто не хочу.

Интересно, что сказала бы тетя Эдла, если б услыхала про колодец, который нашептывает по вечерам сказки, если б узнала, что вовсе незачем сидеть на одном месте, уткнувшись носом в книги, а можно прямо на свежем воздухе слушать сколько хочешь сказки.

Может, это понравилось бы даже тете Эдле, хотя она, по правде сказать, никогда не бывает довольна.

«Жил-был королевич. Однажды в лунную ночь оседлал он коня и отправился странствовать. Вот скачет он Дремучим Лесом…»

Так нашептывал колодец, и я не мог забыть его слов. А если колодец рассказал эту сказку неспроста? Вдруг я и есть тот самый королевич, который скакал Дремучим Лесом и которому снова предстоит свершить этот путь?

Я спросил отца, не знает ли он, где Дремучий Лес. Конечно, он знал.

— Дремучий Лес в Стране Загорной, — сказал он. И до чего ж печально звучал его голос. — Зачем он тебе, Мио, мой Мио?

— Хочу побывать там нынче ночью, как взойдет луна, — отвечал я.

Мой отец, пораженный, взглянул на меня.

— Вот как! Уже нынче? — сказал он, и голос его зазвучал еще печальней.

— Может, ты против? — спросил я. — Может, ты будешь беспокоиться, если я уйду из дома и поскачу ночью в Дремучий Лес?

Отец покачал головой.

— Нет, — ответил он, — лес, мирно спящий при свете луны, никому не причинит зла.

Потом отец замолчал и сел, обхватив голову руками, — видно было, что он думает о чем-то грустном.

Обняв его за плечи, я сказал:

— Хочешь, я останусь дома, с тобой?

Он долго смотрел на меня; глаза его были печальны.

— Нет, Мио, мой Мио! Ты не останешься. Луна уже взошла, и Дремучий Лес ждет тебя.

— А ты и вправду ничуть не огорчился? — спросил я.

— Вправду, — ответил он, погладив меня по голове.

Тогда я побежал спросить Юм-Юма, не поедет ли он со мной в Дремучий Лес. Но отец тотчас окликнул меня:

— Мио, мой Мио!

Я обернулся: отец протягивал ко мне руки. Я бросился к нему, и он обнял меня. Мы долго стояли, крепко-крепко обнявшись, а потом я сказал:

— Ведь я скоро вернусь!

— Возвращайся скорее, — чуть слышно прошептал отец.

Юм-Юма я отыскал у домика садовника и рассказал ему, что собираюсь в Дремучий Лес!

— Вот как! Наконец-то! — воскликнул Юм-Юм.

Как все непонятно! Когда я сказал, что собираюсь в Дремучий Лес, отец удивился: «Вот как! Уже нынче?», а Юм-Юм: «Вот как! Наконец-то!» Но я не стал ломать над этим голову.

— Поедешь со мной? — спросил я Юм-Юма.

Юм-Юм глубоко вздохнул.

— Да! — ответил он. — Да! Да!

Мы пошли за Мирамис, которая паслась в саду среди кустов роз, и я сказал, что ей придется везти нас в Дремучий Лес.

Тут Мирамис заплясала, будто услышала очень приятную весть. Только мы с Юм-Юмом взобрались к ней на спину, как Мирамис вихрем помчалась вперед. Когда мы выезжали из сада, мне послышался голос отца.

— Мио, мой Мио! — звал он, и печальнее голоса мне слышать не доводилось.

Но свернуть с пути я не мог. Не мог.

Страна Загорная лежала от нас за тридевять земель. Пешком, без такой лошади, как Мирамис, нам бы туда ни за что не попасть. Нам бы ни за что не перевалить через высокие горные хребты, достающие чуть не до небес. Но Мирамис, точно птица, парила над вершинами гор. Я велел ей опуститься на самую высокую из вершин, покрытую вечными снегами. Сидя на лошади верхом, мы разглядывали страну, ожидавшую нас у подножия гор.

Там, освещенный луной, виднелся Дремучий Лес. Он был таким красивым и вовсе не опасным. Видно, и в самом деле лес, тихо спящий при свете луны, никому не причинит зла.

Да, правду говорил мой отец: не только люди добры в этой стране. Леса и луга, ручьи и зеленые рощи приветливо встречали человека, ночь была такая же ласковая, как и день, луна светила таким же мягким светом, как и солнце, а темнота в лесу ничем не отличалась от обычной темноты. Так что бояться было нечего!

Только одного, одного-единственного надо было бояться!

Вдали за Дремучим Лесом я увидел страну, погруженную во мрак, страшный, беспросветный мрак. Посмотришь на него и содрогнешься.