Воровка - Наталья Савчук

Ткань не поддаётся, непослушные пальцы сгибаются с трудом. А все из-за этого проклятого холода! Поджав губы, я снимаю ботинок с ноги и бросаю его далеко вперед на дорогу. Уж это наверняка привлечёт внимание! Мне всего-то и надо, чтобы мужчина остановился, ну или на худой конец, притормозил лошадь. А уж я промелькну незаметно туда и обратно и прихвачу тёплых вещей, если повезет.

Кожу на ступне обжигает холодом с новой силой. Я жмурюсь, сдерживая стон. Несмотря на покалывающую немоту в конечностях, моё тело все же сохраняет чувствительность. Видимо правду болтают об одарённых огнем, что они совсем не чувствуют холода.

— Тпрууу, — раздаётся зычный голос и возок останавливается.

На дорогу спрыгивает возница и, приподняв бровь, удивленно смотрит на одинокий ботинок. Одет он весьма непривычно, я бы даже сказала странно. Заостренные носы на легкой обуви слишком длинны, а белая рубаха, поддетая под куртку без рукавов, совсем не соответствует пронизывающему холоду. Его волосы, зачёсанные набок, неестественно стойко держатся, даже когда его обдаёт порывом ветра.

Следя за его взглядом, ахаю и с размаху опускаю ладони на лицо, отчего слышен характерный звук шлепка. Совершенно забыв про следы на снегу, которые оставила после себя, я практически приглашаю его побегать со мной в очередные догонялки, с печальным для меня концом. Мой взгляд мечется от лошади к заинтересовавшемуся следами мужчине. Понимаю, что в таком состоянии мне не убежать даже от простого человека, что уж говорить об одаренном.

— Пожалуйста, пожалуйста, огонек, помоги последний раз, — одними губами как завороженная шепчу я, направив руку в сторону лошади.

Едва заметная искра пробегает по металлу возле морды животного.

— Тише! Тише! — услышав ржание и увидев беспокойство лошади, одаренный теряет интерес к следам и спешит успокоить, готовое сорваться с места животное.

Кровь шумит в ушах, сердце срывается вниз и бьется с удвоенной силой. Кусая губы, делаю осторожный шаг и вылезаю из под лап ели. Скрип снега под ногами заглушает обеспокоенное ржание. Я стараюсь вжаться в снег, стать как можно более незаметной, но если одаренный обернется — он увидит. А уж там не трудно догадаться, что последует. Одинокая девушка, не пойми откуда взявшаяся, одетая не по погоде, да еще и в столь откровенном платье из дома для утех, непременно вызовет много вопросов. И он, конечно, поймет кто я и что за дар живет внутри меня, и вот тогда, я пожалею, что оказалась здесь в этом лесу и предпочла спутать нити судьбы и побороться за свою жизнь.

У самого возка я останавливаюсь, прислушиваюсь к монотонному успокаивающему голосу мужчины и возмущенному фырканью лошади. Голова гудит от напряжения. Быть замеченной означает быть убитой. Еще никогда я не проклинала свой дар настолько сильно, как сейчас. Он как пиявка выпивает из меня все силы, оставляя после себя безнадёжную усталость, от которой нет спасения. Сопротивляться, бороться, думать о смертельной опасности, когда внутри тебя зияет огромная дыра — невозможно. Из-за последнего выхода силы я едва остаюсь в сознании, и понимаю, что не смогу идти дальше — лишь бы успеть взять теплые вещи, надеть на себя, спрыгнуть в сугроб, закатиться под лапы ели и надеяться, что меня не найдут и что я смогу еще раз проснуться.

Глухо застонав от накатившего бессилия, я тянусь дрожащими пальцами к натянутой плотной ткани, защищавшей возок от мокрого снега, и раздвигаю её в стороны. С трудом согнув ногу в колене и подтянув к груди, неловко цепляюсь онемевшими руками за гладкое выструганное дерево и залезаю внутрь.

Темнота после слепившего своим сиянием снега приятно обволакивает, притягивает к себе, хочется тут же прилечь и забыться сном. Пузатые мешки, до верха наполненные отборными крупами, кажутся отличным укрытием для того чтобы спрятаться между ними, опустить на них свою голову и закрыть глаза.

— Нет! Нет! — яростно шепчу я и, шатаясь из стороны в сторону, отталкиваясь от мешков, прохожу немного вперед к резному сундуку. — Не спи, не спи, — уговариваю себя, опускаясь перед ним на колени и откидывая тяжелую крышку. — Да чтоб тебя! — ударяю кулаком по лбу, увидев содержимое.

От досады хочется кричать. Никакой теплой одежды, никакого приличного платья, никакой обуви — а лишь куча бесполезной ткани, которой разве что обмотаться с головы до ног можно.

Запрокинув голову вверх, тяжело дышу. Каждое движение дается все с большим трудом, от холода трясёт.

— Соберись! — бью себя по щеке и, привстав, тяну отрез атласа на себя.

Цвет беру молочный, чтобы было не столь заметно и было легче укрыться. Обматываю себя старательно, стараясь не оставлять ни одного оголенного участка кожи. Когда глаза привыкают к полутьме, примечаю в углу еще и одеяло, которое непременно заберу с собой.

Монотонное бормотание мужчины раздражает. Он будто специально убаюкивает, прознав, что к нему в сани тайком забрались. Я заставляю себя слушать его, чтобы не пропустить долгожданный момент, когда возница прекратит наконец-то разговаривать с лошадью и соизволит отправиться в путь. Заставляя себя двигаться, чтобы не уснуть, я заглядываю в каждый мешок, отметив не только отборное качество везомых продуктов, но и их разнообразие. Несколько раз подхожу к разрезу ткани, отодвигая грубую ткань из лубяных волокон в стороны и озираясь по сторонам, щурюсь от света.

Когда я уже склоняю голову вперед, не в силах более держать её прямо звучит долгожданная фраза:

— Но! Пошла! — кричит мужчина, и возки дергаются вперед.

С облегчением выдохнув, я собираю всю волю в кулак для прыжка и, задержав дыхание, неловко опускаюсь на корточки.

— Эгей, да я тебе догнал! — раздается окрик снаружи.

Вздох застревает в горле, от неожиданности падаю на спину и прикрываю рот ладошками, стараясь сдерживать рвущийся наружу кашель.

— Я просто останавливался, — невозмутимо кричит мужчина спереди.

— Как думаешь, долго в этот раз жизнь в замке продержится? Или снова все быстренько разойдемся, — басит мужчина, приближаясь почти вплотную.

— Ой нет, — вздыхает возница. — Среди них нет сильных. Скоро все пустыми будем ходить. От слабого одаренного рождается еще более слабый одаренный, а то и вовсе пустой, коли с людьми смешал кровь. Нет надежды на возрождение, лишь себя тешат, учебу им навязывают. Все скрытые от глаз возможности ищут, да пустое это все!

— И виноваты в том мы сами, да осознали поздно, — вторит ему совсем рядом всадник.

Я вслушиваюсь в странный разговор и массирую виски, которые ломит он напряжения. Как теперь выбираться?! Сразу же ведь заметят! Сил не осталось, перед глазами плывёт туман, веки столь тяжелы, что