Гений столичного сыска - Евгений Евгеньевич Сухов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Так, может, этот Рогожский попросту душевно нездоровый человек?
Выдвинув для себя эту версию как ключевую, судебный следователь Воловцов нанес визиты главврачам всех психиатрических клиник Москвы, разрешивших ему просмотреть больничные листы пациентов. И в небольшой частной лечебнице Марии Федоровны Беккер, зовущейся в народе «Красносельской», он обнаружил больничный лист бывшего пациента, некоего Алексея Игнатьевича Рогожского, дворянина. После уточнения Воловцов установил, что это был тот самый Рогожский, что пытался приписать себе убийство Анфисы Петровой и ее троих детей.
Вот оно как обернулось: славы, значит, захотел!
Рогожский пребывал в клинике на излечении дважды. Первый раз в тысяча восемьсот девяносто восьмом году, когда клиникой руководил доктор медицины Ардалион Ардалионович Токарский. Второй раз Алексей Игнатьевич находился на излечении в клинике Беккер ровно год назад, уже после смерти доктора Токарского. Оба раза его лечащим врачом был опытный ординатор Виссарион Успенский. Иван Федорович решил побеседовать с ним о бывшем пациенте Рогожском.
– Как вы думаете, он способен на убийство? – поинтересовался судебный следователь.
– Опасности для общества он не представляет, – безапелляционно, ни на секунду не засомневавшись, заявил Воловцову ординатор Успенский. – Что вам сказать о нем… Это тихий меланхолик с повышенной чувствительностью нервной системы и склонностью к глубоким эмоциональным переживаниям.
– А меланхолик – это не слишком опасно для общества? – на всякий случай спросил Воловцов.
Доктор Успенский едва заметно улыбнулся:
– Что вы! Это совсем не смертельно… Меланхоликами были Рене Декарт, Фредерик Шопен и Петр Ильич Чайковский, не говоря уж о нашем литературном гении Николае Васильевиче Гоголе. Вот кто классический пример меланхолика! – заметил Виссарион Успенский. – Как видите, это все успешные и весьма талантливые люди. У Рогожского тоже наблюдался талант к вымыслу, он часто подавал придуманные события в таких ярких красках и с такими тонкими деталями, что не поверить ему было просто невозможно. Знаете, я сам на такое попадался… Однажды, еще в его первое пребывание в нашей лечебнице, он рассказал мне историю о том, как он, служа бухгалтером в сети мануфактурных магазинов товарищества «И. В. Щукин с сыновьями», растратил несколько тысяч казенных денег и, чтобы вернуть их, стал играть на скачках. И весьма удачно. А однажды, по его словам, он несказанно крупно выиграл! Надо было слышать, в каких красках он расписывал забег и публику, находившуюся на трибунах. И как потом ночью он вскрыл сейф бухгалтерской конторы Товарищества Щукина, тайно в нее пробравшись, и положил туда выигранные на скачках деньги взамен ранее растраченных. Мы вынуждены были навести справки… Выяснилось, что Рогожский никогда не служил бухгалтером и, кажется, вообще не служил. После выпуска из университета он какое-то время продолжал обучение за границей, но после смерти отца вернулся в Россию, получил наследство в виде процентных бумаг и облигаций и стал обыкновенным рантье, живущим на проценты. Вот здесь он точно ничего не выдумывает!
– Что ж, благодарю вас. Вы многое прояснили, – кивнул судебный следователь и покинул лечебницу.
С тихим и душевно нездоровым меланхоликом Рогожским все было понятно. Из-под стражи он был отпущен с настоятельным требованием впредь более не беспокоить служителей Судебной палаты и Окружного суда своими небылицами.
Иван Федорович вновь принялся за Васю Жилина, который, слава богу, не дал деру в дальние края, а продолжал проживать в качестве жильца на квартире убиенной Анфисы Петровой, вполне уверовав, что в ее деле все обошлось.
Ан нет, не обошлось. Иван Федорович, используя различные приемы ведения допроса, изложенные в специальной брошюре сугубо для служебного пользования судебных следователей и полицейских дознавателей, получил в конце концов от Жилина признательные показания. Вскоре тот сознался, что убил Анфису Петрову с целью совершения кражи, а ее детей был вынужден убить как свидетелей своего преступления. Умеют они, судебные следователи, сбить подследственного с панталыку и нагнать жути, после чего вызвать человека на откровенность и развязать ему язык, посулив минимум того, что они на самом деле могут. К тому же было похоже, что к злодеянию Василий Жилин специально не готовился, поэтому для себя Иван Федорович классифицировал содеянное Жилиным как непредумышленное преступление с внезапно возникшим умыслом. То есть не подпадающее под высшую меру наказания.
Через пять месяцев состоялся судебный процесс. Присяжные заседатели признали Жилина виновным в убийстве Анфисы Петровой и ее детей с целью грабежа, но без обдуманного заранее намерения. Согласно вердикту присяжных, решением суда Василий Жилин был приговорен к каторжным работам на срок четырнадцать лет с лишением всех прав состояния…
* * *
Уже два года прошло после закрытия прогремевшего на всю Российскую империю дела, однако помнилось оно в мельчайших деталях, словно случилось все это только вчера. Да-а… Иван Федорович все же заставил себя отвлечься от нахлынувших невеселых воспоминаний и, посмотрев на старшего унтер-офицера Подвойского, произнес:
– Вы остановились на том, что незнакомец, явившийся в часть, представился мещанином Иваном Колобовым и вы предложили ему присесть. Что дальше?
– Дальше я спросил его, по какому он пришел делу, – ответил полицейский унтер.
– И что же он сказал вам? – продолжал смотреть на него Иван Федорович.
– Он повторился… то есть стал говорить, что его следует прямо сейчас арестовать, поскольку он хорошо знает лиц, совершивших в августе в Рязани убийство генеральши Безобразовой и ее горничной, – продолжил свой рассказ старший унтер-офицер Подвойский. – А еще он сказал, что в августе месяце он пребывал в Рязани и очень может быть, что и он сам, как он выразился, «принимал в убиении двух беззащитных женщин самое деятельное участие»… Я начал было задавать ему разные вопросы, касающиеся двойного убийства в Рязани, но Колобов попросил отложить дознание до утра и закрыть его в камере. «Я все равно сегодня больше ничего не скажу», – добавил он, как мне показалось, весьма категорически, после чего я повел его к нашим камерам и поместил в одну из свободных одиночек. Он сразу лег и закрылся с головой одеялом. Было видно, что его колотит сильный озноб. Несколько раз в течение ночи я открывал дверной глазок и наблюдал за ним. Он все время ворочался и что-то бурчал. Могу точно сказать, что успокоился он только к трем часам пополуночи. А утром, когда я по приказанию пришедшего на службу господина пристава открыл камеру, Колобов оказался мертвый. Лекарь, который его осматривал,
