Расшифровка - Май Цзя
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Кто это? – спросила она.
– Одна безымянная.
– Говори быстрее, зачем пришел. Я читаю сутру.
– Она беременна.
– Я тебе кто, лекарша? Я тут при чем?
– Она поклоняется Будде, выросла в буддийском монастыре, никогда не была замужем. Под Новый год отправилась поклониться священной горе Путошань[6] и на обратном пути поняла, что беременна, верите?
– Если верю, то что?
– Тогда пустите ее у вас пожить.
– А если не верю?
– Тогда мне придется выставить ее на улицу.
Невестка провела в сомнениях бессонную ночь, но Будда так и не подал ей знак; и только в полдень, когда Лилли-младший притворился, что прогоняет женщину, невестка вдруг решилась:
– Пусть остается. Будда Амитабха.
Часть 2. Продолжение
Все эти годы я исследовал его необыкновенный ум, точно открывал для себя новую, неведомую землю, трепеща и изумляясь. Он несколько нелюдим и холоден в общении, но в остальном – точная копия бабушки, они с ней похожи как две капли воды. Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры – и я переверну Землю». Я уверен, что этот ребенок – именно такой человек.
1
Проездив два отпуска по южным железным дорогам, расспросив знающих людей – пятьдесят одного человека, большинство из которых были стариками, изучив материалы на миллион с лишним иероглифов, я, наконец, начал работу над этой книгой. Время, проведенное на юге, помогло мне понять, что же такое юг. Когда я приехал туда, все мое тело точно заулыбалось каждой порой, сладостно задышало, разнежилось, похорошело, даже волоски на теле, прежде торчащие как попало, словно бы воспрянули и еще больше почернели. Так что несложно понять, почему я решил писать роман именно там. Удивительнее то, что с тех пор, как поменялось место, изменился и мой стиль письма. Я отчетливо ощущал, как теплый и влажный климат помогает мне писать, я делал это не с трудом, как обычно, а смело и терпеливо, и в этом климате моя история разрасталась пышно, как южные растения. По правде говоря, главный герой этой истории пока так и не появился, но совсем скоро он покажется. В каком-то смысле, он уже тут, просто мы его пока не видим, так же, как не видим первые ростки, которые пускают семена в сырой земле.
Надо сказать, что двадцать один год назад, когда женщина-гений Жун Юин в страшных муках родила Беса, никто и подумать не мог, что подобная сцена может повториться. Но прошло несколько месяцев после того, как Безымянная поселилась у Жунов, и на ее голову обрушилось то же испытание. Безымянная была молода, она кричала звонче, и этот пронзительный звук рассекал воздух, как нож, метался по уединенному двору, пригибал дрожащие огоньки свечей, и даже у глухого старшего брата от ее крика душа уходила в пятки. Повитухи приходили и уходили, уходили и приходили, одна за другой, одна за другой, и каждая, уходя, несла на себе густой запах крови, вымазавшись в ней, точно палач. Кровь капала с кровати на пол, струйкой сбегала во двор, упрямо текла дальше, по щелям в брусчатке, к кустам химонанта. Кустарник был хилый, рос как придется, но той зимой он вдруг расцвел дважды – оттого, по слухам, что напился человеческой крови. К тому времени, как зацвел химонант, душа Безымянной давно уже покинула тело и, быть может, превратилась в неприкаянного духа.
Очевидцы твердили в один голос: то, что Безымянная смогла родить, уже чудо; а если бы она и сама при этом выжила, это стало бы просто небывалым чудом, чудом из чудес. Но чуда из чудес не случилось – родив ребенка, лежащая в кровавой луже Безымянная испустила дух. Чудеса из чудес свершаются не так часто – как-никак, человек состоит из плоти и крови. Дело, в общем, не в этом, а в том, что, отмыв лицо ребенка от крови, люди остолбенели: от макушки до пяток младенец был точной копией Беса – те же густые черные волосы, огромная голова, все абсолютно такое же, вплоть до черной родинки в форме полумесяца на попе. Обман Лилли-младшего раскрылся. Внушающий трепет и благоговение получеловек-полубожество в одно мгновение превратился в порочного злого беса. Если бы ребенок не напомнил невестке ее родственницу Большеглавую Абак, пожалуй, даже эта милосердная буддистка вышвырнула бы младенца на улицу. Другими словами, в ключевой момент, когда решалось, избавиться от ребенка или все же оставить, именно его узы с бабушкой спасли ему жизнь и оставили его в усадьбе Жунов.
Хотя ребенок выжил, он не унаследовал ни знатного происхождения Жунов, ни фамилии с именем. Долгое время его звали Чертом. Однажды мимо домика для прислуги проходил иностранец; двое слуг, пожилые супруги, которым поручили растить Черта, учтиво пригласили его войти, придумать Черту новое имя. Будучи людьми в возрасте, они боялись смерти, и от прозвища «Черт» у них мурашки бежали по коже, им казалось, что они кликают собственную кончину. Но как они сами ни пытались переименовать ребенка – то Котярой звали, то Псиной, – ни одна кличка не приживалась, никто не следовал их примеру, все вокруг по-прежнему кричали: Черт то, Черт это, так что стариков по ночам нередко мучали кошмары. Потому-то супруги и попросили заграничного господина найти для ребенка подходящее прозвище, чтобы люди стали звать его по-новому.
Господин этот был тем самым Иностранцем, который когда-то давно толковал сны бабушки Жун и пользовался ее большим расположением. Однако не всем богачам он приходился по душе. Как-то раз он взялся гадать и толковать сны для одного пришлого торговца чаем на пристани. Кончилось все тем, что толкователя жестоко избили, мало того, что поломали руки и ноги, так еще и вместо двух ясных голубых глаз у него остался только один. Кое-как, с переломанными конечностями, одноглазый, он дополз до ворот Жунов. В память о добросердечной бабушке его приютили, да так и оставили у себя, подыскав ему, познавшему благодаря своему дару суть вещей и пресытившемуся жизнью, подходящее занятие – упорядочивать записи родословной книги Жунов. Год за годом он трудился над книгой; он знал о роде Жун больше, чем кто-либо из членов семьи, – об их прошлом и настоящем, о мужчинах и женщинах, о явном и тайном, о процветании и упадке, обо всех связях и узах, не было ничего такого, о
