Расшифровка - Май Цзя

к покойным, сколь безжалостны к живым. И потому я почти уверен, что вы исполните мою последнюю волю.

А воля у меня одна, и касается она Червяка. Все эти годы я фактически был его опекуном, но теперь, когда мне все явственнее слышится погребальный звон и я понимаю, что опекать мне осталось недолго, кто-то должен меня заменить. Я прошу об этом вас. Думается мне, у вас по меньшей мере три причины на то, чтобы согласиться:

• Если бы не доброта и смелость ваша и вашего батюшки (Лилли-старшего), ему бы никогда не появиться на свет.

• Как бы то ни было, он потомок рода Жун, и его бабушка была любимицей вашего батюшки.

• Ребенок чрезвычайно умен. Все эти годы я исследовал его необыкновенный ум, точно открывал для себя новую, неведомую землю, трепеща и изумляясь. Он несколько нелюдим и холоден в общении, но в остальном – точная копия бабушки, они с ней похожи как две капли воды: невероятный, высочайший интеллект, спокойный волевой характер. Архимед говорил: «Дайте мне точку опоры – и я переверну Землю». Я уверен, что этот ребенок – именно такой человек. Пока что он еще нуждается в нас: ему только двенадцать лет[7].

Уважаемый господин, прошу, поверьте мне, увезите его отсюда, заберите его к себе, ему нужны вы, нужны любовь и образование, ему, в конце концов, нужно настоящее имя.

Прошу!

Прошу!

Это просьба живущего.

Это просьба умершего.

Доживающий последние дни,

Р. Дж.

Тунчжэнь, 8 июня 1944 г.

2

В 1944 году университету Н. и городу Ч. пришлось немало вынести – испытание огнем войны, гнет марионеточного правительства; и в самом городе, и в настроениях горожан многое изменилось. К тому времени, когда Лилли-младший получил письмо Иностранца, активные боевые действия затихли, но фальшивое временное правительство довело город до полного хаоса. Старика Лилли уже несколько лет как не было в живых. Положение Лилли-младшего в университете Н. необратимо пошатнулось: к марионеточному режиму он относился враждебно, авторитет его отца ослаб. Поначалу Лилли-младший представлял для временного правительства большую ценность. Во-первых, он, будучи известным человеком, мог оказаться весьма полезен; во-вторых, семья Жун в прошлом была не в чести у гоминьдановцев, на чем тоже можно было сыграть. Поэтому марионеточное правительство первым делом щедро одарило Лилли-младшего, на тот момент проректора, новой должностью, сделав его ректором университета. Им казалось, что так они смогут его купить. Лилли-младший публично разорвал приказ о назначении, отрезав:

Жуны скорее умрут, чем погубят страну!

Чем все закончилось, представить нетрудно – Лилли-младший завоевал сердца людей и потерял пост. Он давно уже хотел вернуться в Тунчжэнь, укрыться от ненавистных правительственных харь и развязавшейся в университете борьбы за власть; письмо Иностранца, несомненно, ускорило его сборы в дорогу. Снова и снова перечитывая про себя письмо, он сошел с парохода и за завесой дождя заметил управляющего усадьбой. Управляющий вышел к нему выразить свое почтение. Лилли-младший отрывисто спросил:

– Господин Иностранец здоров?

– Умер, – ответил управляющий, – давно умер.

У Лилли-младшего екнуло сердце.

– А что с ребенком? – спросил он.

– Каким ребенком, господин?

– С Червяком.

– Он там же, в грушевом саду.

В саду-то в саду, только мало кто знал, чем он там занимался: все держались от сада подальше, а он почти никогда его не покидал. Он словно стал призраком усадьбы – все знали о его присутствии, но мало кто его видел. Управляющий к тому же был практически уверен в том, что Червяк немой.

– Я еще не слышал от него ни одного внятного слова, – сказал управляющий. – Он почти всегда молчит, но если и скажет что – все равно ничего не разберешь.

Управляющий рассказывал: слуги шептались, что перед смертью Иностранец ходил кланяться хозяевам дома, просил, чтобы после его кончины они разрешили Червяку и дальше жить в грушевом саду, не выгоняли мальчишку на улицу. Говорили, что Иностранец оставил Червяку накопленное за несколько десятков лет состояние, и на него-то теперь Червяк, видимо, и жил, потому что от Жунов он не получал ни гроша.

На следующий день в полдень Лилли-младший пришел в грушевый сад. Дождь уже прекратился, но за несколько дней непогоды сад развезло, и ноги вязли в сырой податливой земле так глубоко, что пачкались голенища. Но чужих следов не было. С веток деревьев свисала пустая паутина: пауки спрятались от дождя под карниз, некоторые из них раскинули свои сети у двери. Если бы не вьющийся из трубы дымок и стук ножа по разделочной доске, Лилли-младший и не подумал бы, что здесь кто-то живет.

Червяк нареза́л батат. В кастрюле кипела вода, в воде, точно головастики, подпрыгивали редкие рисинки. Появление Лилли-младшего не удивило и не рассердило его – бросив на гостя взгляд, он продолжил заниматься своим делом, как будто вошел его… дед, минуту назад вышедший за порог? Или забрел пес. Рост его был ниже, чем представлялось старику, а голова оказалась не такой огромной, как твердили слухи, просто череп был несколько вытянут вверх – такой формы, как будто на голову натянули китайскую шапочку. Возможно, именно из-за удлиненной формы голова и не казалась большой. Словом, в его внешности Лилли-младший не нашел ничего необычного, куда сильнее бросались в глаза его выражение лица и манера держаться, равнодушные, невозмутимые, точно у пресытившегося жизнью юного старца. Комната была сквозная, с первого взгляда становилось ясно, что в ней живет лишь один человек. Весь его быт поражал убогостью: кастрюли, еда, само жилище, где единственными более или менее сносными вещами были шкафчики для лекарств, письменный стол и кресло тайши-и[8], оставшиеся еще с тех времен, когда в хижине хранились целебные травы. На столе лежала раскрытой большая книга; от ее страниц веяло стариной. Лилли-младший закрыл ее, чтобы взглянуть на обложку: том оказался англоязычным изданием «Британской энциклопедии». Лилли-младший вернул книгу на место и недоуменно посмотрел на ребенка.

– Ты, что ли, читаешь? – спросил он.

Червяк кивнул.

– Что-нибудь понятно?

Червяк снова кивнул.

– Это тебя господин Иностранец языку обучил?

Опять кивок.

– Все молчишь, – проговорил Лилли-младший не без упрека. – Правда, что ли, немой? Если немой – кивни еще раз. Если нет – скажи что-нибудь.

Сомневаясь, что Червяк понимает по-китайски, Лилли-младший повторил то же самое на английском.

Червяк закинул кусочки батата в кипящую воду и ответил по-английски, что он не немой.

Лилли-младший спросил, говорит ли он по-китайски, Червяк, перейдя на китайский, ответил утвердительно.

– Китайский у тебя такой же чудной, как у меня английский, – засмеялся Лилли-младший, – тоже, поди, у господина Иностранца