Неуловимый - Димитр Начев

— Хотя мне и не приходилось сталкиваться с настоящим убийством, но, образно говоря, я целиком в крови. Сейчас место суфлера возле кулис, но раньше, если вы помните, суфлерская будка находилась посреди авансцены. Нас сажали в эту клетку, и все происходило перед нашими глазами. Если ты человек чувствительный и с богатым воображением — а, смею вас уверить, мы, суфлеры, именно такие, даже чувствительнее самих актеров, — то не можешь не вживаться в то, что происходит на сцене. В конечном счете, театр в том и заключается, чтобы ты поверил в героев. Вы знаете, что такое «Макбет» — убийство за убийством. В этой пьесе смерть с самого начала и до конца. И если учесть, что раньше театр был полностью реалистичен, не было так называемой условности, то представьте, каково было мне после подобного представления!.. У меня совсем пропадал аппетит, я по целому часу мыла руки, как это делали сам Макбет и его леди. Хоть я и работала в провинциальном театре, поверьте, я много повидала. Даже чересчур много. Впервые я столкнулась с кровью, когда мне было всего шестнадцать лет. Сам Кисимов играл Иванко. Когда Асен упал, сраженный его мечом, на сцену хлынула кровь и закапала в суфлерскую будку. Я не выдержала и потеряла сознание. Меня хотели уволить, но Кисимов заступился. «Из этой девушки, — сказал он, — получится настоящий театральный работник. У нее есть воображение…» Ну что ж, артисткой я не стала, но работаю в театре.

— А какая это была кровь? Настоящая?

Голос принадлежал Маринковой, которая, как всегда, сидела возле камина, проворно орудуя спицами. Сейчас она вязала нечто ядовито-зеленого цвета.

— Нет, конечно, обыкновенная краска, но ведь я вам уже говорила — у меня богатое воображение, и тогда это была для меня настоящая кровь.

— Интересная у вас профессия, — сказал Маринков, который, как никогда, сидел рядом со своей женой.

— Вся разница в том, — желчно произнесла Вэ Петрова, — что ваш царь Асен вернулся к себе домой, съел мясную запеканку со стаканом красненького, а наша повариха лежит сейчас в морге.

Доктор Эйве сделал, наконец, третий ход: передвинул коня на Г-3.

Суфлерша сказала:

— Искусство отражает действительность, но у него совсем другие задачи, милочка. Факт является поводом для обобщения. Обобщение служит возвышению духа, совершенствованию личности. И так далее…

После этого авторитетного замечания наступило молчание. Теперь, подумал я, все разбираются в искусстве. И каждый — по поводу и без повода — выносит приговор, дает советы. В газетах и журналах полно статей разных дамочек, которые учат писателей, художников, композиторов, архитекторов как именно они должны творить. Частенько, читая подобные нравоучения, мне хочется обратиться к их авторам: «Раз вы все так хорошо знаете, почему бы вам самим не взяться за дело, чтобы показать этим несчастным писателям, художникам и всем остальным творческим работникам как надо писать, рисовать и так далее?» Если так пойдет и дальше, то я не удивлюсь, прочитав в один прекрасный день наказ читателя Н. хирургу Н. Н. как оперировать больного после, скажем, прободения язвы желудка.

Маринкова, которая была в этот день на удивление активна, заметила:

— Однако, в случае с царем Асеном речь идет об убийстве, в нашем же — с самоубийстве!

— А ты, милая, уверена, что это самоубийство? — спросил Маринков. Я просто рот разинул от изумления. Я уже говорил, что этот человек почти не входил в контакт ни е кем из нас и не разговаривал со своей женой, а тут вдруг такая общительность и слово «милая» в обращении к собственной жене! Вообще он был мне ужасно несимпатичен, раздражал своим независимым видом и наплевательским отношением ко всем нам. Мы видели его лишь время от временя — обычно за обедом и ужином, все остальное время он пропадал неизвестно где… Однажды я встретил его возле корчмы у вокзала, в другой раз мы с Лелей увидели его в лесу, где он не шел по тропинке, как все нормальные люди, а ломился через кусты, словно кабан. Он заметил нас, но не остановился, не поздоровался, а продолжал продираться вперед в известном лишь ему направлении, поднимая невероятный шум своими тяжелыми туристскими ботинками.

— Почему, товарищ Маринков, — произнес я бесстрастным тоном, — я предполагаю, что это самоубийство: я видел собственными глазами, как она висела на суку.

— А что бы, например, помещало мне, будь я убийцей, — возразил он, — задушить ее, а потом повесить на сук?

Конкретно ему ничего бы не помешало. Думаю, он может поднять сто килограммов одной рукой. Интересно, чем занимается этот человек? Неплохо бы проверить. Вообще надо все проверить, начав с самого начала. Прежде всего — что за человек этот Царский? Без причины никогда не убивают. Кто желал его смерти и почему? В-третьих, почему произвели эксгумацию? Кто подал эту идею? В-четвертых, почему женщина утверждала, что вчера вечером видела в своей комнате именно его? А почему только Маринкову пришло в голову, что она не покончила с собой, а была задушена и потом повешена? И так далее и тому подобное. На шахматной доске шестьдесят четыре квадрата, при наличии тридцати двух фигур на них можно получить бесчисленное множество комбинаций. И насколько невероятной кажется возможность найти среди этих комбинаций правильный путь, который приведет тебя к победе, такая возможность существует и, обладая необходимыми знаниями и терпением, ее находишь. Быстро и легко, когда противник слабый и часто ошибается, с трудом — когда противник хороший игрок. Так что не будем торопиться, но затягивать тоже не следует. В первую очередь надо начать с вопроса: почему?

— Да? — Доктор Эйве поднял голову и посмотрел на меня с удивлением. — Вы спросили: «Почему?» Почему я сделал этот ход?

— О, нет! — пришел я в себя и передвинул короля на Е-5.

Я готов был проиграть, но не покидать гостиной. Мои уши были нацелены, как радары, в сторону сидящих возле камина. Андонов говорил, что в интересах дела надо обращать внимание на любую мелочь, какой бы незначительной она ни казалась.

3

Капитан Андонов приехал вечером. После обеда я вышел из дома отдыха и направился по знакомой дорожке к селу. Было тепло, и снег таял, Проходя по коридору, я осторожно постучался к Леле, но она не отозвалась. Не было ее и в столовой, а мне так хотелось задать ей несколько вопросов — на мой взгляд, очень важных. Меня интересовало, видела она на дорожке, по которой мы утром бежали, чьи-нибудь следы или нет. Я был почти уверен, что мы были первыми, но, возможно, кто-нибудь прошел раньше, когда слой снега был толщиной в два-три сантиметра, потом снег продолжал идти и засыпал следы, но все же, когда человек бежит, он обычно смотрит в землю, и, если что-нибудь такое было, Леля не могла не заметить. А еще важнее было выяснить, какие следы вели из рощи к селу. Это спросил и следователь, но Леля не могла вспомнить, она сказала, что была в стрессовом состоянии и почти ничего не помнит: перед ее глазами все время стояло лицо женщины. Следователь, как мне показалось, небрежно отмахнулся от выяснения этого вопроса, возможно, он щадил девушку. Сейчас, успокоившись, она, может быть, вспомнила, сколько человек прошли до нее. Женщина все же оставила следы: она вышла от сестры в десять-пятнадцать минут седьмого, мы нашли ее труп около семи, снег уже перестал. А что было под самим деревом, я тоже не мог с уверенностью сказать. Я там так метался и нервничал, что мне было не до следов.

Интересовал меня и другой вопрос, такой же важный, а может, еще даже более важный, поэтому я и пошел в село. С двух до четырех в доме отдыха мертвый час — обязательный для всех, но мне показалось, что из окна над моим кто-то на меня смотрит. Однако, вглядевшись повнимательнее, я никого там не обнаружил. Этот взгляд меня озадачил, потому что все мы были размещены на первом этаже, а на втором и на третьем никто не жил. Там еще сохла краска после ремонта.

Это тоже надо было проверить.

Корчма была закрыта. В таком маленьком селе, как это, если корчма закрыта, тебе не остается ничего другого, как отправиться восвояси, ибо все зависит всецело от корчмаря. Если у него хорошее настроение, он может сутками ее не закрывать, если плохое — наоборот: вообще не откроет. Пока я беспомощно оглядывался по сторонам, не зная, что предпринять, на площадь урча выехал мотоцикл с коляской. Описав полукруг, он остановился прямо передо мной. Мотоциклист снял очки, размотал шарф, которым повязал голову, и приветливо со мной поздоровался:

— Здравствуйте!

Это был ветеринарный врач, зять корчмаря.

— Закрыто, да?

— У меня кончились сигареты, — соврал я.

Он слез с мотоцикла и дружески взял меня под руку: — Идемте!

Распахнув калитку соседнего с корчмой дома, он широким жестом пригласил меня войти:

— Будьте нашим гостем!

Навстречу мне поднялась крупная немецкая овчарка, лениво скаля зубы.