200 километров до суда... Четыре повести - Лидия Вакуловская

— Василя красивый, да? — серьезно спросила она.

Шурка рывком обнял ее. Но она тут же пугливо выскользнула из его рук, метнулась к стене, смахнула с гвоздя винчестер и вихрем вынеслась из избушки. Шурка подхватил весло и заковылял за нею, не понимая толком, что это с ней случилось. Но Таюнэ уже была далеко. Она бежала вдоль берега, углублялась в высокую зелень тальника. Ее цветастое платье последний раз мелькнуло ярким пятном на пригорке и пропало.

Шурка ждал ее весь вечер и полночи, пока его не сморил сон. Но и во сне он видел, как мелькает среди домов цветастое платье Таюнэ, как стреляет она вверх из винчестера, поднимая людей в погоню за ним…

Он проснулся на рассвете, полный тревожных мыслей. Подгоняемый той же тревогой, вышел из избушки. На камне у избушки сидела Таюнэ и ощипывала огромного белого гуся. У ног ее лежало с десяток убитых гусей.

— Трастуй, — мирно улыбнулась она Шурке и показала на свою добычу: — Видал, Таюнэ сколько стреляла? Огонь делать будем, варить будем.

Тяжесть отвалилась от Шуркиного сердца.

— Будем-то будем, — веселея, сказал он. — А ты чего вчера удрала? Меня боишься?

Она спокойно повела бровями и сказала:

— Таюнэ умка нет боится, волка нет боится, пурга нет боится, Василя совсем нет боится. — Помолчала, качнула головой и добавила: — Таюнэ нельзя стала жина Василя.

— Что, что? — засмеялся Шурка. — Да почем ты знаешь, что я хочу жениться?

Таюнэ подняла на него разноцветные раскосые глаза, строго повторила:

— Нельзя стала… Ты твой товарищ скоро ходил, Таюнэ один оставался. Это плохо делать. Это пушник Шарикова делать. Шарикова самолет далеко летал, жина Вуквуна плакала много. Теперь тоже плакала много, два сына свой говорила: «Твой папа далеко самолет летал, ты один живи, школу учись, букварь учись. Твой папа плохо делал, два сына хорошо надо делать». Василя понимал?

— Понимаю, понимаю. Куда ж он улетел, этот Шариков?

— Таюнэ нет знает, Вуквуна нет знает, председатель Айван нет знает. Далеко летал, большой-большой город.

— Гем-м… ясно, — сказал Шурка. Потом, озорно сверкнув цыганскими глазами, спросил: — Ну, а если я останусь, ты что же, станешь моей женой?

— Таюнэ нет знает, — вздохнула она.

Шурку забавляла серьезность и деловитость, с какой эта молоденькая девчонка вела разговор о тех сокровенных вещах, о которых обычно не заикаются девчата ее возраста то ли от врожденной девичьей скромности, то ли от лукавства и притворства. Ему не хотелось обрывать столь необычный разговор. Он подсел к ней и спросил:

— Значит, не согласна? Ну, а почему?

— Василя русский, — потупилась Таюнэ. — Василя любит свой русский девушка. Русский мало-мало живет тундра, потом летает самолет большой город.

— Слушай, а почему ты себя Таюнэ зовешь? — забавляясь, допытывался Шурка. — Ты ведь Руслана. У тебя что, два имени?

Его непонятливость вызвала у нее улыбку.

— Таюнэ — фамилий, Руслана — так зовут, — улыбчиво объяснила она. И вспомнив девушку в милицейской форме, сказала: — Такой сказка есть — Рус-лана. Два Руслана теперь, два девушка живош.

— Вот так просветили тебя! Это же парня так зовут, князя, понимаешь? — смеясь проговорил Шурка.

— Зачем смеялся? — сердито дернула его за рукав Таюнэ. — Ты сказку такой знал? Милиция начальника много твой знал, начальника так говорил.

— Какой милиции?! — Шурка утратил смешливость.

Таюнэ проворно сунула руку в вырез платья, достала паспорт, толкнула ему в руки.

— Читал, читал! — потребовала она, показывая пальцем в графу, где стояло ее имя. — Видал, Рус-ла-на? Милиция начальника паспорт давал, говорил: «Надо Таюнэ зовут Руслана писать. Руслана сказка есть, девушка есть». Василя мало знал, начальника много знал.

— А-а-а… — облегченно вздохнул Шурка, потом сказал: — Зануда твой начальник, купил он тебя… Ну, заливал, понимаешь? Тьфу, как же тебе втолковать?.. Ну, неправду сказал, дошло? — нашел наконец Шурка подходящее слово.

Таюнэ насмешливо взглянула на него, молча взяла у него паспорт, спрятала на груди и недружелюбно сказала:

— Ты много пустой слова говорил, мало работа делал! — Она спокойно подняла с земли гуся, положила ему на колени, приказала: — Работал, работал!

— Ну и чумная! — ухмыльнулся Шурка, принимаясь ощипывать гуся.

День подбирался к полудню. Но солнце плыло по небу не так, как летом, легко набирая высоту, а держалось ближе к горизонту. Лучи его, падая к земле под острым углом, слабо прогревали воздух. Оттого, наверно, все вокруг казалось нереальным: и голубоватое стекло неба, и ощетинившаяся трава, и синий блеск реки, и черные холмы далеких сопок, затянутых паутиной марева. Даже плоское, как тарелка, солнце походило на копию солнца настоящего, а высокие яркие цветы по берегу выглядели так, словно их вырезали из цветного картона и нарочно понатыкали в землю.

Опираясь на весло, Шурка похаживал у избушки. Из открытого окна просачивался острый запах жареной гусятины — у печки хлопотала Таюнэ.

На душе у Шурки было скверно. В голову лезли всякие путаные мысли, связанные с побегом. Он пробовал отвлечься от них, пытался представить в веселом свете свое недалекое будущее. Ну, скажем, то время, когда он доберется до Певека, а еще лучше, когда очутится в каком-нибудь приличном городке за Уральским хребтом. Но из этого ничего не получалось. Представить себя в безопасности шумного города мешала и эта избушка на курьих ножках, и весь пустынный дикий простор, который сейчас окружал его.

Из-под ног выскочил евражка, метнулся в сторону. «Интересно, сколько он живет: год, два, десять?» — подумал Шурка, идя по следу зверька. И вдруг обнаружил, что не опирается больше на весло, а просто держит его в руке.

«Тьфу, черт!» — чертыхнулся он и с удивлением оглядел правую ногу. Он согнул ее раз-другой в колене, потом швырнул весло к порогу избушки, а сам, осторожно ступая, пошел к берегу.

Таюнэ выглянула из дверей позвать его обедать, увидела валявшееся на земле весло, увидела Шурку, стоявшего на берегу, и в разноцветных глазах ее запрыгала радость.

— Василя ходил?! — вскрикнула она, бросаясь к берегу. И подбежав к Шурке, быстро проговорила: — Твой нога хорошо, да? Таюнэ ехал утром лотка колхоз. Василя ехал лотка колхоз! Доктор нога лечил, Василя ходил свой товарищ хиолога! Василя хорошо, да?..

«Хиолога, хиолога! Заладила!» — подумал Шурка, а вслух резко сказал:

— Ты что? Куда это ты поедешь?

— Нада поедешь, нада! — охотно закивала она. — Айван много думал — Таюнэ где делась? Твой товарищ думал — Василя где делась? Нада утром поедешь!

Шурка понял, что над ним нависает беда. Но он был сообразительный парень и нашел выход.

— Постой, давай сядем, — сказал он, первым опускаясь на землю. — Садись, садись, я тебе сейчас объясню…

Она послушно села рядом и выжидательно уставилась на него. Меж бровей ее легла морщинка от сильного напряжения, с каким она приготовилась его слушать.

Если бы в ранней юности Шурка не ударился в воровство, а пошел в артисты, из него вышел бы толк. Лицо его в эту минуту приняло такое печально-таинственное выражение, что никак нельзя было усомниться в Шуркиной искренности. И он долго, словами и жестами, растолковывал Таюнэ простую, на первый взгляд, истину. То, что он геолог, то, что его послали с товарищами в тундру для большой и важной работы, что товарищи специально оставили его здесь, у этой реки, потому что по берегам ее должно залегать золото и ему поручили найти его. Когда заживет нога, он возьмется за работу, найдет золото. Тогда за ним вернутся товарищи и они вместе с Таюнэ поедут в село. Тогда можно все рассказать и Айвану, и учительнице Оле, и всем, кому она захочет. А пока нельзя. Пока ни один человек не должен знать, что в песках этой реки есть золото.

Таюнэ не все поняла в его рассказе, но главную мысль ухватила.

— Таюнэ знает Василя, другой человек нельзя знает, да? — спросила она. — Василя большой работа делать нада, да?

— Точно, — обрадовался Шурка ее понятливости.

— Когда хорошо ходил нога, да? — уточнила она.

— Точно. У тебя светлая башка, Таюнэ!

— Тогда Василя ехал Таюнэ село, да? — допытывалась она. И со свойственным ей простодушием спросила: — Таюнэ будет жина Василя?

— Факт, — усмехнулся Шурка. — Пришвартуемся в селе, заживем на славу.

Таюнэ рывком взяла его руку, поднесла к своей щеке, быстро потерлась о нее щекой, носом, губами. Потом подхватилась, понеслась к избушке и, размахивая руками, радостно прокричала:

— Таюнэ жина Василя!.. Таюнэ жина Василя!..

Ночью Таюнэ крепко спала на волчьей шкуре за печкой, там, где спала все ночи после того, как в избушке появился Шурка. А Шурка не спал — разболелась натруженная за день нога. Видно, рано он попробовал ходить без костыля. Начавшая было заживать рана снова закровоточила. Нога тягуче ныла, в ране дергало и крутило, точно кто-то ковырял в ней шилом. Шурка ворочался и, чтобы отвлечься от боли, думал о Таюнэ.