Отчий дом - Ян Винецкий

Наденька выбежала из гостиной и больше не показывалась. Вскоре пришла Маргарита Викторовна. Ее удивило, что в первый раз за все годы Наденька заперлась в своей комнате и отказалась ужинать, ссылаясь на головную боль. Сын тоже был каким-то странным: сидел молча, плохо ел и прятал от матери глаза…

Той ночью Петя не спал. В душе еще звучала мелодия «Лунной сонаты», а губы чувствовали не проходящее тепло первого поцелуя…

Теперь Петя медленно вышагивал по карцеру: от окошка до двери — четыре шага, от одной стены до другой — семь. Мысли о Наденьке приходили все чаще, одна милее другой…

А в это время Данилка готовился помочь попавшему в беду товарищу. Как только толстый Васька Лузгин, сморщив свое мягкое безбровое лицо, гнусаво произнес в столовой молитву и дежурный офицер-воспитатель поддал команду «садись!», Данилка стал обходить столы, украдкой собирая половинки пирожных, — великодушие кадетов подвергалось трудному испытанию. Свое пирожное Данилка пожертвовал пострадавшему целиком.

Через полчаса Данилка уже был на крыше, привязывая к печной трубе веревку, на конце которой висел большой мешок.

Наскучившись ходить из угла в угол, Петя подошел к окну и увидал мешок. «Данилка! — догадался Петя. — Молодец. Право, молодец!» Но в следующую минуту его радость омрачилась. Данилка не рассчитал или забыл, что в окне карцера железная решетка и большой мешок не пролезет.

Петя подтащил к решетке мешок и попытался развязать его, но это оказалось далеко не легким делом. «Как бы не увидали воспитатели, попадет тогда Данилке!» — беспокоился Петя. Наконец, ему удалось развязать мешок.

Поддерживая его одной рукой, Петя достал коробку из-под ботинок, в которой было десятка полтора половинок пирожных, потом вынул две французских булки, две географических карты и пять книг: Жюль Верн, Лермонтов, «Жизнь генералиссимуса Суворова», арифметический задачник и новенький, недавно вышедший сборник «Русские романсы».

— Умница! — громко похвалил Петя своего дружка. Ему казалось, что он сам выбрал бы именно эти книги.

Отныне скуки — как не бывало! Он торопливо расстелил на топчане карты и стал разыгрывать исторические сражения…

Свистит вьюга, снег залепляет глаза. Петя с Суворовым переходит через заснеженные Альпы. В белесой мгле то мелькнет кивер офицера, то покажется пушка, которую на руках тащат солдаты. Кто-то сорвался и молча летит в пропасть.

Из пурги, точно из облака, появляется на белогривом коне Александр Васильевич, и Петя слышит его простуженный, хрипловатый голос:

— Вперед, ребятушки! Пускай и Альпы поглядят, каковы русские. Вперед, чудо-богатыри!

В отворенное оконце, вырезанное в двери, просунул руку с миской супа строгий Петин страж — дядька Лукьяныч:

— Извольте откушать, ваше кадетское сиятельство.

Петя взял тарелку, ложку и хлеб. Потом открыл томик Лермонтова и, прихлебывая суп, читал:

Под ним струя светлей лазури,Над ним луч солнца золотой,А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!

— Хе-хе… — с лукавым благодушием хохотнул Лукьяныч, — матушке-то вашей что прикажете передать, ваше сиятельство?

Петя метнулся к двери:

— Лукьяныч! Скажи, что я захворал… Впрочем, нет, не надо! Мама будет беспокоиться…

— А ежели я, ваше сиятельство, истинную правду выложу, не лучше ль будет?

— Пожалуй… — раздумчиво согласился Петя.

Лукьяныч захлопнул оконце. Стало тихо. Снаружи донесся приглушенный вопль далекого паровоза.

Петя рассеянно перелистал книгу и обнаружил записку. То писал Данилка.

«Петюшка! Сколько яиц мне удалось достать для нашей коллекции! Тетеревиные, кукушкины и вальдшнепов. Я отдал за них одному из „чушек“ семьдесят пять старинных почтовых марок и двух морских свинок впридачу».

Петя понимал, что Данилка утешал его, как мог, и от этого ему стало еще грустней. Из мысли не выходило удивительное двустишие:

А он, мятежный, просит бури,Как будто в бурях есть покой!..

Отзвучал последний сигнал трубы. Последний раз дневальный крикнул во все горло: «Встать!», — и кадеты высыпали на улицу. Кругом, куда ни взглянешь, в нежном зеленом дыму стояли березы и клены. Молодые липки кудрявились кисточками и трезубцами едва распустившихся почек. Многие из них еще не успели набрать зеленого цвету и стояли в легком желтом пуху остреньких, еще свернутых в трубочки листочков. Эта едва народившаяся листва чем-то удивительно напоминала желтенький пух утят.

Робко пробивалась трава у обочин плаца, протоптанного тысячью кадетских ног. Все было облито ярким золотом солнца, таким ласковым и веселым после долгой зимы. Пахло молодыми листьями, свежими соками деревьев, теплым, как парное молоко, паром, шедшим от прогретой земли.

Петя с Данилкой закрыли глаза, с наслаждением подставив лицо солнцу. Хотелось ни о чем не думать, только чувствовать это непередаваемо ласковое, милое тепло, пахнущее матерью, недавно минувшим детством и — дивно! — таившее в себе предвосхищенье светлых дней.

Иногда на солнце набегало облако, и тень падала на лицо, словно бы напоминая, что в жизни есть и будет много сурового, холодного.

Но как ни прекрасен был этот весенний день, кадеты с нетерпением дожидались ночи, последней ночи в опостылевших стенах корпуса.

Все шушукались, что-то клеили, рисовали, прятали в тумбочках и под матрацами. У всех были загадочные и озорные лица.

И вот пришла желанная ночь. Все лежали, закрыв глаза, но никто, решительно никто не спал. Ждали урочного часа.

Уже давно перевалило за полночь. Где-то совсем близко пропели вторые петухи…

Когда стрелка часов, висевших над столом дневального, приблизилась к двум часам ночи, две тени быстро прошмыгнули по коридору и спустились вниз, к комнате дежурного офицера-воспитателя. Через несколько минут тени вернулись, неся в руках фуражку и офицерский сюртук.

— Теперь наш «Тромбон» не опасен, — шепнула дневальному одна из теней.

— Я непременно приду глядеть, как он замечется по дежурке! — сказала вторая тень.

Дневальный взглянул на часы и, быстро пройдя в соседнее помещение, где спали кадеты, подвернул фитили в лампах и крикнул что было силы:

— По-одъ-е-ом!

Верхний этаж корпуса наполнился шумом, топотом сотен ног, смехом, громкими, отнюдь не сонными голосами.

Под звонкие, ликующие возгласы и злорадный хохот кадеты вынесли в коридор большой свежеоструганный гроб, в котором покоились опостылевшие учебники — задачник Евтушевского, священная история Смирнова, французский учебник Марго и «Катехизис» — журнал происшествий, найденный на столе «Тромбона».

Этот журнал был историей самовольных отлучек, драк и всякого рода иных прегрешений кадетов. Офицеры-воспитатели, и особенно «Тромбон», любили на вечерних поверках читать его прескучные записи, ища в них объяснения новым проделкам неспокойных питомцев корпуса. Вот почему кадеты прозвали сию печальную летопись «Катехизисом».

Петя Нестеров облачился в поповскую ризу, сделанную из бумаги, и, раскачивая в одной руке кадило из стакана от артиллерийского снаряда, а в другой держа большой медный крест, пошел за гробом, который понесли четыре дюжих кадета.

Все выпускники двинулись следом. Процессия направилась в рекреционный зал.

Петя закатил под лоб глаза и с уморительной степенностью нараспев затянул молитву:

— …Со святыми упоко-ой, души раб твои-их — Химии Прескучной, Арифметики Презлющей, Французского Пренеприятного-о… идеже несть ни болезни, ни печали, ни маршировки, ни отсидки в карцере, ни розги, ни воздыхание, но жизнь бесконечная-а… Яко земля еси и в землю отъидеши, аможе вси человецы пойдем, надгробное рыдание творяще песнь: Аллилуйя!

После отпевания Петя сбросил с себя ризу, отшвырнул кадильницу и, поднявшись на стол, запел «Звериаду» — традиционный гимн ошалевших от радости выпускников-кадетов:

Когда наш корпус основался,Тогда разверзлись небесаИ слышны были голоса:Курите, пейте, веселитесь,Посадят в карцер — не беда!Учить уроки не трудитесь,Не выйдет проку никогда.

Кадеты подхватили припев:

Так наливай, брат, наливайИ все до капли выпивай.Вино, вино, вино, вино,—Ты для веселья нам дано!

Вина, конечно, не было. Его заменяло возбужденное мальчишечье воображенье. Громкое пение и шум разносились по всем этажам корпуса.

Штабс-капитан Львов бегал без мундира по дежурной комнате: он не смел в таком виде показаться перед кадетами. Петя обнял Данилку и продолжал:

Зубрите, юные вандалы,Зубрите день, зубрите ночь,Хватайте новые вы баллы.Пока не выгонят вас прочь.

И снова сотня молодых глоток подхватила: