Отчий дом - Ян Винецкий

— Прогресс есть константная эксистенция ситулярных новаторов каменолорация, индивидуум, социал!

Взрыв громкого хохота огласил коридор. Петя Нестеров подошел к толпе и, протиснувшись в середину, увидел Зарайского, ухватившего Данилку за пуговицу мундира.

— Чем занимается рябчик? — продолжал допытываться Зарайский.

Данилка давно чувствовал себя сиротливым в кадетской среде. Здесь были сынки потомственных дворян, старших офицеров гвардии. Крупные купцы и фабриканты отдавали сюда своих наследников.

Один Данилка составлял исключение. Его отец был простым солдатом, сыном бедняка-крестьянина в Приазовьи. Во время русско-турецкой войны, проявив геройство под Шипкой, он спас от верной смерти генерала Гурко, за что высочайшим приказом ему был присвоен первый офицерский чин.

И все-таки насмешки и издевки преследовали Данилку. Петя Нестеров, единственный верный друг, часто бранил его за робость:

— Дай им сдачу, да так, чтобы не досчитались одного-двух зубов!

— Мне нельзя, — отвечал Данилка, вздыхая, — я и так принят в корпус «за спасибо».

Впрочем, когда над головой Данилки собирались тучи и Зарайский только и искал повода для драки, Петя сам удерживал друга, забывая, что недавно корил его за долготерпение. Не кулаки Зарайского страшны были, а его покровители, начиная от офицера-воспитателя и кончая самим директором корпуса генерал-майором Войшин-Мурдас-Жилинским.

Теперь, увидав Петю, Данилка расправил плечи и в глазах его на мгновенье блеснул дерзкий огонек.

— Ну! Чем занимается рябчик!? — наступал Зарайский.

Данилка поглядел на враждебно-насмешливые лица кадетов и снова стал слабым и затравленным. Опустив голову, давясь слезами от стыда и обиды, он забормотал:

— Рябчик… летая над непроходимыми лесами Сибири, славит… честное имя… благородного корнета…

Вновь раздался хохот, но вдруг оборвался, как будто у всех разом отнялся голос.

Петя Нестеров сразмаху ударил Зарайского по щеке, потом еще и еще…

— Вот тебе… благородный корнет!.. Вот тебе!.. — приговаривал он.

Митин дал Пете подножку, и когда тот упал, все навалились на него с шумом и криком.

К счастью, этой свалки не видали офицеры-воспитатели, но Зарайский не оставлял мысли отомстить Нестерову.

Воздушный змей плавно раскачивался из стороны в сторону. На нем был нарисован черт с красными глазами и желтым брюхом. Змей размахивал хвостом из пеньки. Но самое интересное заключалось в том, что под змеем висела кукла с надетой на нее большой трубой, склеенной из картона в виде духового музыкального инструмента — тромбона.

К окнам прильнули озорные лица кадетов: в кукле все без труда узнали «Тромбона» — офицера-воспитателя старших классов штабс-капитана Львова.

Змей описывал самые неожиданные фигуры: клевал носом, бросался ввысь, перевертывался на спину. Внимательно приглядевшись, можно было заметить черную нитку, которая вела к крайнему левому окну второго этажа, где стоял Петя Нестеров, то наматывая нитку на катушку, то освобождая ее. Самозабвенное, совсем еще детское ликование светилось на его лице.

Николай Зарайский воровато оглянулся. Пожалуй, не придется дожидаться более удобного случая для отместки. Только бы не пронюхали кадеты: снова станут звать его «мыловаром» или еще того хуже — «мозолекусом». Упаси бог!

Он незаметно отделился от товарищей и побежал в преподавательскую.

Штабс-капитан Львов жевал яблоко, всецело отдавшись этому занятию.

— В чем дело? — спросил он густым басом, увидя вкрадчивые беспокойные глаза кадета Зарайского. За этот рокочущий бас и нарекла его насмешливая кадетская муза «Тромбоном» — в листках от тетрадей, на стенах коридоров, на пюпитрах парт и даже печатными буквами на обложке классного журнала.

— Господин штабс-капитан… Разрешите доложить…

— Ну, докладывай. Слушаю, — на низкой ноте сдержанно пророкотал «Тромбон».

— Кадет Нестеров запустил змея и подвязал к нему куклу, изображающую… вас, господин штабс-капитан.

— Что-о?

— Да-с, вас. Извольте взглянуть, господин штабс-капитан.

«Тромбон» подошел к окну, и через несколько мгновений его лицо приняло такое выражение, будто он надкусил очень кислое яблоко.

— Я перехвачу его, господин штабс-капитан! — решительно сказал Зарайский. Он подбежал к окну, соседнему с тем, где стоял Петя Нестеров, и, метнув маленькой гирькой, подвязанной на шпагате, попытался подтянуть, нитку со змеем к себе.

Но нитка оборвалась. Змей набрал высоту, покружился над зданием корпуса и опустился где-то на крышу…

Дело еще усугубилось тем, что перед началом четвертого урока Петя Нестеров, одержимый сегодня озорством, написал на задней стороне доски и повернул ее так, чтобы было видно через стеклянную дверь надпись: «Тромбона просят не входить и в коридоре не гудеть». «Тромбон» прочел надпись на доске и, сделав, вид, что не заметил ее, вошел в класс.

Зарайский закричал: «Вста-ать! Смирно!» — и подскочил к «Тромбону» с рапортом. Штабс-капитан рявкнул:

— Молитву!

Зарайский повернулся лицом к образу и прочел постным голоском «Преблагий господи».

«Тромбон» был взбешен. То и дело подергивалась мышца левой щеки, при этом кончик уса подпрыгивал, глаз прикрывался, и потому казалось, что штабс-капитан кому-то подмигивал.

Кадеты кусали губы, чтобы не расхохотаться. Они ждали, что «Тромбон» сейчас снисходительно бросит: «Садитесь!» — и уткнется в классный журнал, но штабс-капитан молчал, оглядывая всех придирчиво-пристальным взором.

— Ну-с, гос-пода… — зарокотал «Тромбон» таким звучным угрожающим басом, что Петя Нестеров вздрогнул и почувствовал, как морозец побежал по коже. Офицер-воспитатель не был так прост, чтобы сразу наброситься на свою жертву.

— Кто же из вас з-запустил сегодня в корпусе воздушного з-змея?

Класс молчал. Зарайский с недоумением, смешанным с благодарностью, смотрел на штабс-капитана.

— Молчите? Что ж… Вместо отдыха и развлечений… постоите после уроков четыре часа навытяжку всем классом. Да! Всем классом!

Угроза подействовала на кадетов угнетающе. Четыре часа стоять после уроков! Есть ли мука более жестокая для шестнадцатилетних непосед?..

И все-таки класс молчал. Петя Нестеров, багровый от стыда, стоял рядом с Данилкой, с восторгом и гордостью несшим крестную муку «за други своя»…

«Надо признаться. Из-за меня всех накажут. Нехорошо», — думал Петя, но не было сил поднять руку и вымолвить признание.

После уроков штабс-капитан принес в класс свою любимую газету «Русский инвалид» и, удобно устроившись в кресле, углубился в чтение.

Время от времени он поднимал голову и выжидающе глядел на кадетов, стоявших по команде «смирно!».

Вдруг раздался тонкий, но довольно твердый голос Пети Нестерова:

— Господин штабс-капитан! Змея запустил я.

«Тромбон» поднялся во весь свой огромный росту, свирепо сверкнул мутными глазами.

— Та-ак!.. Трое суток строгого ареста.

Он помолчал. Потом, обращаясь к Зарайскому, сказал с отчетливым оттенком самодовольного удовлетворения:

— Ведите классное отделение на отдых…

Карцер помещался на верхнем этаже отдельного здания во дворе корпуса. Единственное небольшое окошко с металлическою решеткой открывало вид на золотую луковицу церкви и высокий берег Волги.

В комнате пахло мышами, гнилой соломой жиденького тюфяка на широком грязном топчане и еще чем-то кислым и затхлым, что отличало, кажется, все карцеры и гауптвахты Российской империи от обычного человечьего жилья.

Было невыносимо тоскливо. И обиднее всего то, что в злосчастные трое суток ареста выпадало воскресенье. Боже, до чего больно сжималось сердце при мысли, что мама с Наденькой будут сидеть дома и не пойдут на выставку, где совершаются подъемы на привязном воздушном шаре.

Странно, здесь, в карцере, Пете непрестанно думалось о Наденьке. Он вспоминал каждое ее слово, выраженье глаз, улыбку. Петя давно привык к ее мальчишечьим повадкам, к открытому и доброму нраву. Вместе они возились с голубями, вместе лазали с рачевнями у высоких обрывистых берегов реки и даже по первопутку ходили на зайцев…

Но вот как-то выдалась одна необычная субботняя ночь. Петя пришел из корпуса поздно, он иллюстрировал ежемесячный журнал «Спортивный листок».

Дома была одна Наденька. Она сидела у рояля, не зажигая лампы, и играла «Лунную сонату».

Петя остановился. Звуки, как звонкие капли, падали в полутьму, собирались вместе, росли и набегали огромною нежною волною… Луна освещала круглый подбородок и маленькие, круто вычерченные губы Наденьки.

Петя сделал два шага к роялю и, повинуясь какому-то неожиданному и непреодолимому влечению, поцеловал Наденьку в теплые вздрагивающие губы. Мелодия оборвалась…