Крепкие узы. Как жили, любили и работали крепостные крестьяне в России - Ника Марш

В Торгау, в солнечный октябрьский день 1711 года, сложно было представить, что все завершится крепостью и пытками. Именно тогда вино лилось рекой, а на лицах сияли счастливые улыбки: это праздновали важный для России союз. Первый из Романовых взял в жены настоящую европейскую принцессу! Петр I мечтал породниться с западными державами – это поставило бы его в один ряд с другими государями. Для развивающейся империи признание было важно. Позже он будет вынашивать планы о замужестве цесаревны Елизаветы с французским королем Людовиком XV, он подыскивал подходящих женихов для племянниц. Но европейские монархи не спешили раскрывать объятия Романовым. О них мало знали, их обычаи были плохо понятны (прежде всего – церковные), и даже «прорубленное окно» пока еще имело вид скромной форточки.

Шарлотта Кристина София Брауншвейг-Вольфенбюттель[9] на рынке невест не была особенно нарасхват, но ее ставки выросли, когда ее сестра стала женой возможного претендента на трон императора Священной Римской империи. С таким козырем в биографии девушка могла рассчитывать на отличную партию. И ехать в Россию ей не очень хотелось.

Виноват в этом, как ни странно, был сам Петр. То, что первую жену он отослал в монастырь, знали в Европе преотлично. Сомнительная биография его новой пассии, Марты Скавронской (тогда она еще не стала императрицей), тоже не вызывала воодушевления. В такую семью не рвутся. Переговоры шли трудно. Но в 1711 году удалось достичь цели: Алексея и Шарлотту обвенчали. Причем это была необычная церемония – она велась по православному обряду, хотя сама принцесса веры не меняла. Это уже после, начиная с Екатерины II (Софьи Августы Фредерики Ангальт-Цербстской), немецких невест поведут выбирать новые имена и требовать перехода в православие. Шарлотта осталась и при своем имени, и при вере.

Гости и дипломаты преувеличенно радостно сообщали друг другу, будто между молодыми царит полное «душевное согласие». На самом деле новобрачные едва глядели друг на друга. А потом царевич отправился в Померанию, и еще почти полтора года новоявленная супруга жила у польской королевы или у своего деда. В Петербург ее привезли лишь в 1713 году, и первая, кого увидела принцесса, – та самая полковая прачка[10], от которой воротили нос в Европе. Разубранная шелками, в бриллиантах, она теперь была императрицей. Подошла было поцеловать «невестку». Но Шарлотта аккуратно отстранилась. Хмурясь, Екатерина сообщила девушке, что император в Финляндии, а царевич Алексей – занят на Ладоге.

Принцессе пришлось ждать все лето, прежде чем она увидела мужа. Хорошенькая, светловолосая девочка-подросток, какой она была в тот момент, чувствовала себя в Петербурге неуютно. Города с каменными набережными и дворцами в ту пору еще не было, везде шла стройка. Шум и грязь не прекращались, постоянно обнаруживалось, что чего-то не хватает, и требовалось заказывать издалека. В бытовом плане Петербург 1713 года был далек от идеала.

Вернувшись в столицу, царевич Алексей сразу направился к жене. А утром опять уехал. Отец давал ему много поручений, а вечерами царевич любил шумные компании и попойки. И вот тогда выяснилось, что супруги различны, как масло и вода. Они никогда не смешиваются. Шарлотта, с ее тонким профилем, нежным личиком и светскими манерами, никогда бы не пошла в кабак, где кутили друзья Алексея. Ему же нравились веселые, пышнотелые бабы, разбитные, покладистые и способные пить с ним до утра.

Так что семейная жизнь не ладилась. И еще постоянно не хватало денег: Петр не баловал невестку. «Уехала бы в Германию, – писала София Шарлотта матери, – и согласилась бы питаться только хлебом». Но в тот момент молодая женщина ожидала ребенка, а значит, ее жизнь уже была неразрывно связана с Россией.

Беременность жены в какой-то мере освобождала царевича от необходимости быть рядом с ней. Врачи рекомендовали воздерживаться от интимной жизни, и Петр загулял еще веселее. Он присмотрел себе Ефросинью Федорову, крепостную своего воспитателя, Никифора Вяземского. Это была женщина в его вкусе! Крутобедрая, полная, с большим улыбающимся ртом. И она – разумеется! – совсем не возражала против бурных гуляний царевича Алексея. Разве могла крепостная сказать слово поперек? Ее задача одна – сделать барина счастливым…

Шарлотта была на сносях, когда ей стало известно про Ефросинью. Она жаловалась мужу, что он невнимателен к ней. Что он открыто гуляет с девкой и тем самым унижает ее, немецкую принцессу. Отчаявшись, она даже бросилась к свекру: отпустите меня домой! Конечно, она понимала, что ей не разрешат уехать. Кто бы отпустил мать будущего наследника? Поэтому Петр ласково попросил Шарлотту успокоиться.

Вместо принцессы уехал Алексей. Он забрал и свою крепостную фаворитку (есть версия, что он ее выкупил). Его не было рядом с женой, когда она, 21 июля 1714 года, родила дочь, царевну Наталью Алексеевну, названную в честь любимой сестры императора. Сам Петр был рад, хотя сноха и не пополнила род Романовых мальчиком. Но поведение сына его взбесило. Словно он сам всегда был предан жене и относился с вниманием к ее просьбам… Чтобы немного приободрить Шарлотту, он прислал ей подарков, но тут же отписал Алексею гневную депешу. И когда тот вернулся, почти полгода спустя, поговорил с ним, не стесняясь в выражениях.

Петру казалось, что Алексей действует назло ему. Этот брак, на который возлагали такие надежды, сын откровенно «прогуливал». Да, и в европейских семьях не все складывалось идеально, но Алексей мог хотя бы проявить к жене уважение! Несчастная принцесса, пишущая семье скорбные письма, – не лучшая реклама для России.

Ефросинья сглаживала все острые углы, и даже отповедь отца для царевича не была такой страшной, если рядом была его любимая женщина. Состояние здоровья ребенка, неудовольствие жены интересовали его в последнюю очередь. Но под нажимом Петра ему пришлось поехать к Шарлотте. Отныне он бывал у нее, ради соблюдения приличий, но всякий раз возвращался к своей крепостной любовнице.

В 1715 году принцесса сообщила, что к осени у Романовых появится еще один наследник. Шарлотта страстно надеялась, что это будет сын. Она не питала надежд на благосклонность мужа, но мальчик мог бы, определенным образом, «освободить ее». Любая девушка из знатной фамилии понимала, что ее главная задача – продолжение рода. Рождение сына позволило бы Шарлотте считать свою миссию выполненной. И добиваться отъезда из страны, где она чувствовала себя нелюбимой и чужой.

На этот раз носила она тяжело, трудно, а в августе упала с лестницы и с тех пор почти постоянно испытывала боль:

«Я… принуждена почти всегда лежать на спине; ходить не могу, и если мне нужно сделать два шага, то приходится меня поддерживать», – написала она матери в то же самое время.

Немецкая принцесса выполнила то, ради чего ее пригласили в Россию, – 22 октября 1715 года она произвела на свет сына. Мальчика нарекли Петром, в честь деда. Но воспитывать ребенка несчастной Шарлотте не было суждено.