Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

Вот она тихо причалила к борту, приткнулась к ней под бок, как к матери. И притихла, замерла, поверившая в свое спасение. Лишь шпангоуты тихонько поскрипывали, будто жаловались, рассказывали, как тяжело быть в шторме одному.

Вся команда «рээса» стояла на палубе. Кэп улыбался, вот только подбородок дрожал отчего-то. Старпом молчит— не верит глазам. Радист плачет и смеется вперемешку. Рыбаки откровенно глаза вытирают. Кричат что-то «Алмазу».

Вот на борт «рээски» брошена веревочная лестница. Рыбаки муравьями на нее полезли.

— Да не торопитесь так! Теперь порядок. И не потонем, — смеется капитан. Он дождался, пока на борт плавбазы поднялись все и последним покинул «рээску».

Яровой, поднявшийся одним из первых, стоял в стороне. Рыбаки обнимались, хлопали друг друга по плечам и спинам. Смех, шутки, раздавались всюду.

Капитан обтирал платком изодранные в кровь ладони. Смотрел вниз, на свою «рээску». Она надежно держалась на тросах. И хотя шторм все еще бил ее, лизал борта и корму, теперь все были спокойны.

На плавбазе шторм не ощущался так, как на «рээсе». «Алмаз» не кидало из стороны в сторону. Палуба не шаталась под ногами, как пьяная. Громадное судно походило на большой дом, которому не страшны капризы моря.

— Привет, Петрос!

— Привет!

— Спасибо тебе!

— Да за что? Я вот думаю, кто там галошу потерял в шторме? Вижу, блестит, а чья — не могу понять. Навел прожектор, оказалось это ты у меня под носом. На самой дороге. Ну и вытащил, — смеялся капитан «Алмаза».

— Это моя «рээска» — галоша? — обиделся капитан.

— Так что это за посудина, какая среди моря заглохла? Отказала. Ее знаешь куда нужно после этого? В док на переплавку.

Для меня оно — моя частица. Моя судьба. Мой дом. Моя жизнь. Может и смертью станет моей. Как знать.

— Прости, обидеть не хотел. Забудь. Все мы одной судьбой мечены, черт бы ее подрал, — нахмурился капитан «Алмаза».

— Я, кстати, твоего земляка взял. Из Магадана. Тоже из Еревана.

Капитан плавбазы оглянулся. Встретился взглядом с Аркадием.

Подошел, обнял, как брата!

— Барэв!

Яровому верилось и не верилось. Здесь, на краю земли, в штормовом море, спас его земляк. Встреться они где-либо в Ереване, прошли бы мимо, не заметив друг друга. А здесь! Нет!

Свирепые волны гуляли вокруг плавбазы. Прожорливыми голодными волками высматривали добычу. А эти двое— совсем чужие, незнакомые, стоят обнявшись, будто всю жизнь вместе прожили, под одной крышей.

— Пошли ко мне. Ты знаешь, встретить земляка на Севере не часто удается. А тут еще и в море! — Оглянувшись на капитана «рээски» сказал, повеселев: — Ты давай поешь и спи. Я утром зайду к тебе. Располагайся у старпома.

Они вошли в каюту. Здесь чисто и немного празднично.

— Вот видишь, с другом хотел вечер провести, а тут я помешал, — смутился Яровой.

— Ну, во-первых — это уже не вечер. Два часа ночи. К тому же ты мне не меньший друг, чем он, — улыбнулся капитан.

— Я?! — изумился Аркадий.

— Ты, мой земляк, а значит — брат!

— Ну и встреча, — покрутил головой Яровой.

— За такую встречу и выпить не грех. А?

— Давай, — передернул плечами Яровой, вспомнив холодный ветер и волны, раздирающие судно. Ночь — полная страха, угроз, отрешенности.

— Как ты сюда, на Север попал?

— А куда же было податься? Годы были голодные. Вот и поехал сюда после училища речного пароходства. Глянули здесь на мой диплом и рассмеялись. Мол, у нас речникам делать нечего. Ну, во мне самолюбие взыграло. Чем я хуже их? И говорю — а вы пошлите меня на судно. Там увидим, кто чего стоит. Ну они опять смеются, мол, мы головастиков не ловим. Я тогда вскипел. Ну и говорю — легко вам здесь рассуждать, кто чего стоит, а вы попробуйте на моем месте выжить! Ну и всякое другое. Посмотрели на меня. Решили взять в море. На судно. Дизелистом. С испытательным сроком. Не верили, что выдержу. А я выдержал. Через три года мореходку закончил. Стал капитаном, на «рээсе» работал. Пять путин. Потом опять учился. Назначили заместителем директора плавбазы. Тоже годы. А теперь уже седьмой год — сам директор.

— А дом твой где? — спросил Аркадий.

— На Камчатке. Где же еще! Здесь — полжизни.

— Семья-то есть?

— Еще бы! Конечно. Трое сыновей.

— Взрослые?

— Последний — младшенький — студент. На последнем курсе. Двое старшие уже выучились. Теперь работают.

— Да, брат, жизнь идет. Не успеешь оглянуться, а уже и старость.: Ты хоть в Армении бываешь?

Капитан тяжело вздохнул. Лицо посуровело.

— Не везет мне, земляк! Сначала дети были маленькие. Опасно с ними в дорогу. Потом учились. А мне отпуск только зимой дать могли, пока судно на ремонте, а теперь уже и мечтать перестал. Круглый год на промысле. Работаю, как проклятый. Теперь уж до пенсии держаться надо.

— Трудно тебе. Я только вышел в море, а уже и зарекся. Ты же столько лет!

— Всякое бывало. Теперь-то проще. А вот когда на малом флоте был — там доставалось.

В каюту вошел кок, принес кофе.

— Спасибо, Миша! — Кок молча кивнул. Вышел. Тихо прикрыл за собою дверь.

— Бывало. Да так бывало, что и теперь вспоминать не хочется. Малый флот, сам понимаешь, суда маломощные. Неустойчивые. Чуть заштормило — того и гляди оверкиль[23] сыграешь. Сколько раз со смертью в догонялки играл… Только ни к чему это. Море-то, оно вон — прежнее. Еще на тысячу таких как я сил хватит. А вот у меня — сначала седина появилась, а потом нервы сдавать стали. Знаешь, случай был один. Я тогда на мэрээсе капитаном работал, ну и тот, которого мы сегодня спасли, тоже кэп, на таком же «мэрээсе». Вышли мы с ним на близнецовый лов. Это вдвоем одной сетью навагу ловили. А тут шторм. Внезапный, за десять минут пять баллов набрал. А берег скалистый. Ни причалить, ни укрыться. Да еще дно в рифах. Шторм, словно нарочно, силу набирает. Ну, мы стараемся держаться поблизости друг к другу. В трюмах полно наваги. Выкидывать жаль. Ну и пыхтим, огибаем берег, чуть дыша. А тут смотрю, что такое! Приотстала вторая «мэрээска». Я — на рацию. Оказалось — дно пропороли. Взял я его к своему боку. Как эту мэрээску. Коль дойдем — так вместе, коль невмоготу станет, придется бросить судно. Команду к себе забрал на борт. А кэп — не захотел судно свое бросить. Ну, идем. Шторм уже семь баллов. Захлебываемся, но дышим. И решил я глянуть, что он там делает на судне один! А он, идиот, лежит на дне и своим животом пробоину заткнул. Замерз в воде. Посинел, а не уходит. Зовут — он не встает. Силой оторвать не мог. Как припаялся. А все потому, что один остался. Так бы и умер. Ведь псе о жизни своей, а он — о судне. Ну я помог пробоину эту проклятую заткнуть. Дошли мы кое-как до причала. А он и свалился. Радикулит. Целый год как коромысло ходил. Да только я до сих пор за те его три часа себя виновным чувствую. И сам себе простить не могу. Только услышал Sos — сразу свернул.

— А я думал, ты случайно рядом оказался.

— В море только смерть бывает случайной, спасение — никогда!

— А сыновья твои где живут?

— Здесь, на Камчатке. Они тут родились. Но я решил, как только младший закончит институт — повезу их всех в Армению. На родину. Домой.

— Верно решил.

— Пусть за себя и за меня живут. Ведь даже птица свое гнездо помнит. Рыба и та умирать идет туда, где родилась. Люди свой дом и тем более помнить должны. И возвращаться в него.

— Мне тоже надо возвращаться. Скорее. А то не хуже твоего, бредить стал Арменией.

— Ты — вернешься. Теперь — порядок. Но у меня к тебе просьба будет. Возьми вот эти монеты и кинь их за меня в фонтан. На площади. У нас примета есть. Как только монеты в воду попадут, скоро мне представится случай приехать к тому фонтану. Я знаю, дело не в монетах. Но ты кинь их. Не потеряй.

— Сыновья были с тобою в море?

— Были. Все. Но недолго. А вот с младшим, тоже досталось; да так, что ни он, ни я забыть не сможем. Ему десять лет было в тот год. Я на «рээске» капитанил. Взял я его с собой на лето. Пока у него каникулы в школе были. Ну, а там, думалось, отправлю его из района лова домой с попутным судном, — капитан затянулся дымом папиросы. Замолк. Проглотил горький комок воспоминаний и продолжил: — Целый месяц погода стояла как на заказ. Солнце. Штиль. И рыба хорошо шла. Селедку мы ловили. В Олюторской экспедиции. Это восточное побережье Камчатки. Я радуюсь, все удачно складывается. Ни штормов, ни даже мертвой зыби. И мальчишка мой даже глазам не верит. Шторма захотелось. Ребята мои смеются. Ну, а погода нас разбаловала. Море и это умеет. Вышли мы на очередной замет. Смотрю кок наш за спину хватается. Морщится. Это верный, проверенный годами признак предстоящего шторма. Я к берегу. А рыбаки — ни в какую, мол, смотри, все спокойно. Чего боишься?. А мне как не бояться? Сын ведь со мной. Ну, а до плана еще центнеров тысячу сдать оставалось. А это не мало. Тут же дело было не столько в плане, сколько в заработке. Ведь каждый центнер сверхплановой рыбы — это дополнительная оплата, премиальные. Вот гак-то. Зашумели мои мужики, мол еще половить можно, зачем так рано к берегу. Да и по рации штормового предупреждения не было. А я с коком нашим уже столько путин отходил и знал, что нет барометра лучшего, чем его спина. Сколько раз наказан был судьбой за недоверие! Зарекался. И в этот раз тоже. Сбили с толку. Но не столько этим. Выискался один, сказал: — «Нечего было брать мальчишку на судно, чтоб мы из-за него в заработке теряли. Тоже мне — кэп, дома оставить не смог, а мы тут страдай из-за них».