Утро без рассвета. Колыма - Эльмира Нетесова

Вечерами Володька ждал, что она придет. А Торшина днями ждала, когда он позовет ее к себе. Но ни тот, ни другая, не шли первыми на повторную встречу. Так шли дни.

Доярки на ферме, ожидавшие от Вовки вольностей, ведь из заключения прибыл, холостяк, устали ждать, какой из них он хоть немного увлечется. И, потеряв к нему интерес, теперь привыкли, как к давнему сельчанину. Вели себя при нем раскованно, свободно. Рассказывали о приключениях деревенских парней, которым он никак не хотел составить конкуренцию. Вместе до слез хохотали над неудачным сватовством к Ане Лавровой. Которая гнала веником нетерпеливого жениха по всей улице.

Вместе они уходили домой с работы. И Володька, держа по руки Нину и Ольгу, знал, что село не воспринимает это за ухаживания и относится к нему спокойно. Даже придирчивый Емельяныч и тот полюбил Вовку. По-своему строго и не ругался на него.

В эту зиму поселенец оказался на ферме незаменимом и самым нужным человеком. И заведующий фермой не раз объявлял ему благодарность за работу на собраниях.

Зима подходила к концу. И хотя на дворе еще стояли морозы, люди знали, что осталось совсем немного и зима закончится. Снова наступит весна.

Заканчивались отелы на ферме. Сегодняшней ночью должны были отелиться последнее две коровы из группы Торшиной. И Володька заметил это раньше других. Ждал, когда баба сама попросит его остаться помочь ей. Сам решил не набиваться. Но та тоже молчала.

Подошла к концу вечерняя дойка. На дворе метель поднялась. Ветер срывал сено со стогов, раскидывая его по скотному двору, врывался на ферму.

— Тьфу, черт! — увязывая солому, ругался поселенец, и, закончив работу, теперь руки грел у печки. Ждал, когда бабы домой соберутся.

Одна оставалась на ферме лишь Валька Торшина. Емельяныч несколько раз глянул на поселенца. Глазами просил остаться. Помочь ей. Но Вовка сделал вид, что не понимает, а приказывать ему заведующий фермой не мог. Не имел права. Да и стыдно было. Ведь и так сколько ночей не спал скотник, скольких телят принял, скольким помог — счету нет. И решил Емельяныч сам остаться. Ведь первотелки, неизвестно, как пойдет отел. Возможно, помогать придется.

Но сегодня как и всегда, на перемену погоды разгулялось больное сердце. Опять осколок стал давать знать о себе, что застрял в боку, неподалеку от сердца. И от боли этой мельтешило в глазах, кружились стены. И так мало было воздуха.

Емельяныч вышел проводить баб. И Вовку. Решил немного подышать на улице свежим воздухом. Старался сдержать боль, не подать вида. Он смеялся вместе со всеми, сжимая пальцами старенький портсигар, подаренный фронтовым другом. Словно хотел вместить в портсигар всю боль свою. Но портсигар был мал, а боль большая. Ее не вместить, не задушить руками. Она была сильнее человека. По лицу то пот бежал, то мертвенная бледность его покрывала лютым морозом.

— Ничего. Держись, не впервой, — успокаивал себя Емельяныч. Он ждал, терпел покуда доярки отойдут подальше от фермы и не смогут увидеть, как упадет он в снег. Упадет, чтобы отлежаться немного, ведь ноги уже не держат. Надо глотнуть снега, охладить кипящий в крови и боли осколок. А потом перевести дух и встать. Встать, чтобы снова жить. Так уже было.

Он уже не видит доярок. В глазах темно. По еле слышным их голосам понял, что они уже далеко и ничего не увидят. Им не нужно знать, что в солдате война жива не только победой.

— Ух-х, — вздохнул сугроб у двери фермы, приняв в себя Емельяныча. Снежные клочья брызнули на дверь, на лицо человека. И замерли…

Володька полез в карман и остановился. Он забыл в кармане халата свою зарплату, какую им в виде исключения привозят на ферму. Конечно она будет цела, ее никто не тронет. Но ведь это же деньги! Оставить их там, а самому спокойно спать дома? Нет! Даже от этой мысли в душе похолодело. Надо вернуться. Он остановился.

— Ты что? — удивленно оглянулись доярки.

— Забыл!

— Что?

— Зарплату.

— Завтра возьмешь.

— Я в магазине отложил кое-что, — соврал поселенец.

— Тогда вернуться придется тебе, — сочувственно завздыхали доярки. А Вовка бегом мчался к ферме.

Деньги! И сумма немалая. Ведь одних премиальных — целая пачка. Сегодня он снова подошьет половину заработка в телогрейку. Ему советовали класть деньги на сберкнижку. Но он не дурак. Премиальные — лишь малая часть того, что у него есть. Положи все — заподозрят. А разрывать деньги на части — кому такое нужно? К тому же добрый хозяин никому своих денег не доверит. Свои деньги — при себе должны быть. Так-то оно надежнее.

Вовка сворачивает на дорожку, открывает дверь. Бегом к халату. Вот он! Вот деньги! И, переведя дыхание, заметил Вальку. Она смотрит на него, улыбаясь. «Эх! Была не была! Завалю ее сейчас на сено», — думает Вовка. И вдруг вспоминает о Емельяныче. Он же здесь. А где?

— Где Емельяныч? — воровато оглядывается он, — не желая иметь свидетеля.

— Не знаю, — пожимает плечами Валька.

— Он же остался?

— Нет его. Как пошел вас проводить, так и не вернулся.

Поселенец в недоумении оглядывается. Уж не подстроила ли она ему ловушку? Хотя откуда знала, что он вернется?

Вовка выскочил из двери. Вот он! Снегом почти совсем замело. Окоченел. Живой ли?

— Беги за врачом!

— Коровы телятся!

— Хрен с ними! Беги!

— Беги, если тебе, надо! Кто он мне?

— Беги, курва! Иначе…

— Отстань! Чего приказываешь? Не жена я тебе! Не командуй. За коров хоть деньги получу! А за него? Погибнут телки, он же меня с фермы выгонит! Беги сам, если охота. Думала ты ко мне вернулся…

— Нужна ты мне! Да я таких как ты видел! Не одну. Ишь чего захотела!

Валька до боли закусила губы.

— Беги за врачом! Прошу тебя!

— Иди ты знаешь… Вместе с ним, — указала она на Емельяныча.

— Что?

— Что слышал.

— Потаскуха!

Валька прокусила губы до крови. Молча отвернулась. Отошла. Володька взвалил Емельяныча на плечи, тихо вышел с фермы. Ветер ударил в лицо шершавой рукавицей. Выбивал слезы из глаз. Пригибал к земле.

— Ах, лярва! За коров она получит. А мужик хоть загнись! — ругался поселенец. — А ведь за неоказание помощи, за оставление в опасности — статью могут дать, — вспомнил Трубочист уголовный кодекс.

Ветер леденил заголившуюся спину, но Володька упрямо шел в село. Боялся остановиться. Боялся отдыхать. Он не знал, жив Емельяныч или нет? Он торопился.

В больнице сказали, что опоздай Володька на десять минут — никто бы не смог помочь Емельянычу. Но он успел.

На ферме об этом узнали на следующий день. Все радовались за Емельяныча и Вовку. Все поздравляли его. Все— кроме Торшихи, застывшей в горе своем. Пошла ва-банк и проиграла. Слабой была ее ставка в этой игре. И партнер оказался не по зубам. Слишком сильный, слишком опытный.

Она впервые узнала, что месть не всегда приносит победу. Что есть у нее еще и своя, вторая черная сторона. И может отступилась бы баба. Но оброненное там, на ферме оскорбление переворачивало всю душу. Жгло огнем. Нет. Этого нельзя простить. Надо отплатить. Только выждать свое время. И тогда растоптать его — этого упрямого поселенца.

«Но как это сделать?» — грызла Торшиха ногти и обдумывала вариант за вариантом. Каждый из них тут же отметала. Не годились.

А время шло. Вот уже вышла из больницы доярка Акулина. А через две недели вернулся на ферму и Емельяныч. К Вовке, как к родному относиться стал. Вроде не поселенец он вовсе. Даже обиднее было. И как не следила Валька, ничего не получалось с местью. Слабы были ее сети.

И вот наступила весна. Бурная, она сразу съела сугробы, наделала лужи, сняла снежную седину с крыш домов.

— Ну, бабоньки, скоро на выгон! — улыбался Емельяныч, весело оглядывая доярок.

На первую, самую свежую, самую сочную траву уже выгнали пастухи телят. Успели их перегнать по еще не вскрывшейся реке. И теперь молодняк бегал там, на воле, задрав хвосты. Пробовал свои силы в драках, крепость растущих рожек, какие чесались поминутно.

Еще неделя. Последняя неделя. И покроются листьями деревья. А там — еще неделя — и поедет он опять вместе с доярками на выгон. Все лето он проведет на природе. Вовка купил уже себе майки, рубашки. Что ни говори, одной парой белья не обойтись.

Вечером подошел к поселенцу Емельяныч:

— Володька, у меня просьба к тебе.

— Какая?

— Придется тебе с нами съездить на старое пастбище. Оздоровить его надо.

— Как?

— Прошлогоднюю траву надо сжечь, чтоб новой расти не мешала. Это пара дней работы. Надо последить, чтоб огонь на лес не перекинулся. Я, ты, старик сторож. Валька — есть будет готовить.

— Когда едем?

— Завтра.

— Во сколько?

— С утра.

Утром, чуть солнце встало над селом, от фермы отъехала скрипучая телега, увозя людей на старое пастбище.