В дальних водах и странах. т. 2 - Всеволод Крестовский

В Новый год японцы поднимаются рано, уделив для сна не более трех-четырех часов. К этому времени в каждом доме уже готова горячая ванна, а кто таковой не имеет, тот отправляется в общественную баню, где, сказать кстати, оба пола моются вместе, не позволяя себе, однако, никаких неприличных поползновений и шуток и не обращая друг на друга никакого внимания. Нарушение приличий в общественной бане сочлось бы здесь величайшим оскорблением семейной чести и общественной нравственности, и совместное мытье происходит у японцев самым обыкновенным и серьезным образом, как и всякое другое повседневное, обиходное действие. Такая совместность не возбуждает в их помыслах никакой скабрезности, свойственной взглядам европейцев, и они даже понять не могут, что европейцы находят тут скандалезного. Помывшись самым основательным образом, японская семья облекается в лучшие свои платья (люди зажиточные стараются даже одеться в Новый год во все новое, ни разу еще не надеванное) и отправляется в храм к общественному богослужению. В некоторых местностях соблюдается при этом замечательный обычай. Отправляясь в храм еще до рассвета, жители высказывают по дороге один другому не только все свои злые и грешные деяния за прошлый год, но и все свои нечистые помыслы и тайные желания, точно исповедуясь друг перед другом, и такая исповедь ведет иной раз к весьма крупным перебранкам. Отстояв в храме службу и получив от бонзы амулет в виде простой бумажки с какими-то знаками, имеющий свойство превращать дурное в хорошее, японские обыватели прибивают его к перекладине своих ворот или к притолоке дверей, и затем отправляются с поздравительными визитами сначала к старшим родным, потом к близким друзьям и почетным знакомым, далее к просто знакомым и дальним родственникам, а по возвращении домой сами принимают подобные же визиты. В каждом доме в течение всего дня с циновок не сходят таберо и блюда, в изобилии наполненные разными новогодними кушаньями и угощениями, без которых не отпускается ни один из входящих в дом. Саки и чай, конечно, составляют необходимую приправу всех угощений и отказаться от них значило бы обидеть хозяев и показать себя величайшим невежей. Надо заметить, что соблюдая относительно визитов и поздравлений самую утонченную вежливость, японцы умеют в то же время соблюдать и самые тонкие оттенки в степенях ее изъявления. Одним они делают визиты сами, другим только посылают свои карточки, которые притом бывают различных размеров: есть, например, карточки вершков в десять длиной и в пять шириной на пунцовой бумаге, прямо заимствованные у Китая; есть в половину и в три четверти меньше этой величины, с различными украшениями сообразно званию и положению лица, которому эта или другая карточка предназначается. Существенное значение имеет также и то обстоятельство, сам ли визитер завезет свою карточку или отправит ее со своим слугой, или просто отошлет по городской почте. Если карточка отправляется со слугой, то и здесь есть свои различия, смотря по тому, положена ли она в лакированный ящик, перевязанный пунцовым шелковым шнурком с кистями, или в пакет, перевязанный шелковою лентой того же цвета, или же в конверт обыкновенных размеров, но с разными украшениями, значение коих тоже не безразлично. Слуги разносят все эти карточки из дома в дом не иначе как на лакированных подносах и получают за это соответственные подарки.

Мы проехали, между прочим, в Суруга, на место позавчерашнего пожара. Там кишит истинно муравьиная деятельность: что уцелело, как например, годоуны, то быстро реставрируется; новые дома строятся, а многие уже и совсем отстроились и в них открылась торговля, тогда как рядом еще тлеют под пеплом и курятся из-под мусора остатки погибших построек. У отстроенных домиков и наскоро сколоченных балаганчиков торчат бамбуки и елки, — тоже значит, и здесь Новый год справляется. Да и почему бы ему не справляться, если погорельцы, как видно по их лицам, не унывают, не вешают апатично рук, а, напротив, бодро, с энергичную заботливостью хлопочут над устройством себе жилищ. Японец верит, что Новый год так или иначе принесет ему счастье, а этого с него совершенно довольно для ясного спокойствия духа. Счастливый характер и счастливая страна, где такие характеры могут вырабатываться условиями неприхотливой жизни!

С пожарища поехали к Ниппон или Нихом-баши, поблизости которого находятся винные заводы, где приготовляется саки. Там рабочие винокуры справляли еще остатки своего вчерашнего празднества, которое ежегодно устраивается ими в последний вечер истекающего года по получении от хозяев расчета… К сожалению, вчера мы не видели его, а, говорят, оно очень интересно своею шутовскою вакхической процессией, с плясками и гимнастическими играми в честь бога-изобретателя саки, изображаемого в виде нагого человека в рыжем длинноволосом парике, перепоясанного вокруг чресл дубовою гирляндой.

Наши курама устроили нам некоторый сюрприз, завезя нас в какой-то богатый купеческий дом. Входя туда, я было думал, что кому-нибудь из моих сотоварищей, вероятно, понадобилось что-нибудь купить в магазине, но оказалось, что мы попали в гости. Курама захотели сами передохнуть и выпить, да заодно уж и нам показать, как веселятся в Новый год в зажиточных домах добрые люди. Мы вошли в громадную залу нижнего этажа, служащую в обыкновенное время магазином бумажных и шелковых материй; но теперь в ней все полки были завешаны синими бумажными полотнищами, а прилавки куда-то вынесены. Зала была разгорожена ширмами на две половины; в задней нарядные девочки играли в волан, а в передней толпилось множество мальчиков и молодых людей, так что можно было даже подумать, что это смешанный пансион какого-нибудь учебного заведения. Едва мы вошли в залу, как к нам подошел какой-то средних лет японец и, отрекомендовавшись сыном хозяина дома, радушно пригласил нас следовать за собою. Мы уже принялись было ради японского этикета снимать свою обувь, но он любезно предупредил, что можно этого и не делать, так как имея частые сношения с европейцами, его оттот-сан, то есть отец, давно уже освоился с их обычаями и знает, насколько это им стеснительно. Тем не менее, не желая нарушать обычаи страны и в особенности в незнакомом доме, где нас так любезно приняли, мы скинули ботинки, что доставило всем видимое удовольствие, и в одних чулках были препровождены через жилые комнаты в обширную кухню, помещающуюся внтури дома. Там, у большого каменного очага, на особой почетной циновке, сидел почтенный старик-хозяин, окруженный самыми почетными своими гостями. Мы были представлены ему его сыном, и он, радушно пожав нам руки, пригласил нас садиться в общий круг. Тотчас же домашние слуги поставили перед нами бронзовые хибачи с тлеющими углями для гретья рук, а две дамы, вероятно, дочери или близкие родственницы хозяина, собственноручно набили для нас табаком миниатюрные трубочки. Не успели мы закурить их, как один слуга поставил перед хозяином лакированный поднос с несколькими чашками средней величины, а другой подал ему фарфоровую бутылку. Старик сам наливал из нее теплое саки и сам из рук в руки передавал каждому из нас по чашке, приподняв ее предварительно до высоты собственной склоненной головы; наконец он налил чашку и себе и, приподнимая ее таким же манером, проговорил нам какое-то приветствие. В ответ на это мы сказали ему "джу", что весьма понравилось всем окружающим, вызвав у них добродушно-довольный поощрительный смех, и выпили вместе с хозяином за его здоровье. Затем его сын повел нас в верхний этаж, где мы очутились в довольно низкой, но очень длинной зале. На противоположном конце ее был поставлен большой круглый щит из толстого пергамента, натянутый как тамбурин на обруч. То была мишень для стрельбы из лука. Тут мы нашли множество мальчиков и взрослых людей, от души предававшихся этой любимейшей у японцев забаве. Между стрелками находился и бритоголовый бонза в легком подпитии, который предложил и нам поупражняться в "благородном искусстве". На взгляд оно, кажись, дело нехитрое, и мы, ничтоже сумняся, взяли по небольшому луку и наложили на них стрелы с тупыми наконечниками, но увы! — ни одна из них не долетела до цели. А между тем, что касается до стрельбы из ружей, то все мы, как военные и охотники, более или менее мастера этого дела. Неудачи наши вызывали у японцев добродушный смех; они нам что-то объясняли, учили, как держать лук и стрелу, как натягивать тетиву, как целится, но ничего из этого не выходило; стрелы наши то не долетали, то перелетали или ложились вкось, и мы на собственном опыте изведали, что дело это вовсе не так просто, как кажется. Тут нужна не только безусловная твердость левой руки, держащей лук, не только особая сноровка, как и в какой круг целиться, но, главное, нужно знать или, вернее, почувствовать, с какой силой и насколько именно следует натянуть тетиву в зависимости от расстояния между стрелком и целью, чтобы попасть в последнюю. Искусство это требует больших и долгих упражнений, и недаром японцы начинают обучаться ему с трехлетнего возраста. Бонза оказался превосходным стрелком. Он проделал перед нами разные способы стрельбы, даже с некоторыми фокусами и в самых разнообразных положениях, — стоя, сидя, лежа, с колена, из-под руки и в обратном положении, то есть став к мишени спиной, но повернув к ней голову и часть корпуса, как бы отступая от преследующего врага, — и ни одна его стрела не минула цели. Пока таким образом показывал он свое искусство, нам опять было подано угощение, состоявшее из саки и вареной каракатицы. Подгулявшие японцы угощали и развлекали нас с необычайным, даже можно сказать, с наивно детским радушием, — и, право же, никакой затаенной неприязни к иностранцам, о которой так часто говорят здешние англичане, не заметили мы в них и тени. Впрочем, быть может, это потому, что они знали от наших кумара о нашей национальности, а русских здесь пока еще любят, считая их за добрых и честных соседей. Наконец мы спустились вниз поблагодарить почтенного хозяина за радушный прием и проститься. Тут пошли взаимные поклоны, рукопожатия и опять саки — непременно саки, в некотором роде наш "посошок", без которого в такой день здесь не отпустят гостя из дома.