Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Николай Коняев

Я и сейчас его проклинаю, зачем он зародился, зачем он руки мои связал. Не он бы, я вот иначе поставила бы свою жизнь, а то двадцать два года живу, и уже что я стала, боже мой.

Геннадий, как хочешь, но я и тебя проклинаю тоже.

Никогда я не забуду октября месяца, когда ты меня бросил на произвол судьбы.

За все твое я тебе сделала кару, которую ты несешь. У меня же сердце проклятое, слабое, вот мне тебя и жалко, сама голодаю, но тебе несу…

Твоя бывшая жена Ольга»{223}.

Читаешь это письмо и понимаешь, что тут Достоевский!

Голод, стужа, холера, расстрелы каждый день — и вот такая страсть, такое самогубство, словно мало реальных несчастий, такое, даже и в отчаянной подлости, раскаяние и очищение…

Можно было бы и далее продолжать цитировать переписку Ольги Ивановны Сергеевой и ее мужа-обманщика Гени, но мы начали с того, откуда появилась на процессе через четыре года фамилия Сергеева.

Похоже, что отсюда и появилась.

Потому что, кроме фамилии, здесь все совпадает: и партийность, и профессия, и круг знакомых.

А фамилию перепутали, так что ж…

С кем не бывает.

Документы в деле сшиты так, что немудрено и перепутать: начинается дело с показаний Сергеевой на своего мужа…

Юрий Тынянов писал в свое время о поручике, рожденном под рукою невнимательного писаря. Поручик Киже дослужился при императоре Павле до чина генерала.

У чекистских писарей родился Сергеев, которого и судили потом, как поручика Киже, на процессе 1922 года. Только разве в генералы не произвели…

Так и оставили в народных героях.

Думается, что ясного ответа на вопрос о настоящем убийце Володарского не удастся найти никогда.

Архивные документы, в том числе и дело об убийстве Володарского, которое спас от сожжения, переслав его в Москву, Э. М. Отто, непреложно свидетельствуют лишь о том, что в преступлении было замешаны сотрудники Петроградской ЧК.

Еще архивные документы свидетельствуют, что Моисей Соломонович Урицкий делал все, дабы следствие не вышло на подлинных организаторов убийства…

Петроградцами, вопреки утверждениям большевистской прессы, убийство Володарского было воспринято с нескрываемой радостью. Газеты, разумеется, ничего не писали об этом, но, когда знакомишься с материалами дела — видишь, насколько популярной в городе была «профессия» убийцы Моисея Марковича.

«Спустя дня три после роспуска Петергофской районной думы, где служил Вукулов, а также и я, мы вышли на улицу вместе, и Вукулов мне говорит: «Мерзавца Володарского, я его не сегодня, то завтра убью». На мой вопрос: почему он убьет именно Володарского? — Вукулов ответил, что «он — мерзавец, убийца моего брата». Я спросил: как это может быть, что Володарский убил твоего брата? На что он возразил: «Это позволь мне знать»{224}.

«Я слышал от старухи Васильевой, что Сергей Михайлов был на собрании, где говорили об убийстве двух лиц из Совета, после чего будет свобода и хлеб. Кроме того, я узнал от старухи, что собрание это было в воскресенье, кажется 18 июля в 4 часа дня, до убийства Володарского»{225}.

Подобных доносов в деле об убийстве Володарского великое множество.

Все они по поручению Моисея Соломоновича Урицкого тщательно проверялись Эдуардом Морицевйчем Отто.

Люди, высказывавшие угрозы по адресу уже убитого Володарского, арестовывались и дотошно допрашивались. Это отвлекало Отто от настоящего следствия, но, похоже, что Моисей Соломонович Урицкий именно к этому и стремился.

Но и Моисея Соломоновича можно понять…

От него требовали не поиска убийц, не расследования преступления, а наведения страха в городе.

«Тов. Зиновьев!

Только сегодня мы услыхали в ЦК, что в Питере рабочие хотели ответить на убийство Володарского массовым террором и что вы (не лично Вы, а питерские чекисты) удержали! Протестую решительно! Мы компрометируем себя: грозим даже в резолюциях Совдепа массовым террором, а когда до дела, тормозим революционную инициативу масс, вполне правильную. Это не-воз-можно! Террористы будут считать нас тряпками. Время архивоенное. Надо поощрять энергию и массовидность террора против контрреволюционеров, и особенно в Питере, пример коего решает.

Привет!

Ленин.

P.S. — Также Лашевичу и другим членам ЦК»{226}.

Это письмо В. И. Ленина датировано 26 июня 1918 года.

Наверное, я бы не решился столь категорично настаивать на причастности к убийству Моисея Марковича Володарского Моисея Соломоновича Урицкого, если бы не попалось мне среди томов дела «Каморры народной расправы» дело Алексея Фродовича Филиппова, о котором мы уже упоминали в нашей книге…

Расскажем сейчас подробнее о нем, поскольку родившийся «в семье технического служащего женской гимназии и кухарки» Алексей Фролович Филиппов был весьма любопытной личностью.

Тем более что свою биографию он сам изложил на допросе 11 июля 1918 года.

«Я окончил Московский университет по юридическому факультету, готовился к кафедре как получивший три золотых медали во время прохождения курса, но потом избрал путь литературно-издательский.

Основал с Сытиным «Русское слово», потом купил журнал «Русское обозрение» в Москве, позже издавал «Ревельские известия» и в 1906 году газету «Кубань», за статьи которой имел 42 процесса (один год крепости), и затем «Черноморское побережье» в Новороссийске, где также привлекался к ответственности за статьи (до 82 процессов) — с осуждением от двух месяцев до одного года четырех месяцев тюрьмы.

Приехав в 1912 году в Петроград, бедствовал без средств и потому поступил клерком в банкирскую контору Августа Зайдемана»{227}.

Очень скоро, чтобы не бедствовать без средств, патриот Алексей Фролович Филиппов стал издавать газету «Деньги» и основал собственный «Банкирский дом народного труда» в виде «товарищества на вере», в которое, как он сказал на допросе, «вводились рабочие и где проводились принципы, проводимые ныне в жизнь большевиками».

Октябрьский переворот и, в частности, декрет об аннулировании дивидендных бумаг разорил Филиппова, но вместо того, чтобы возненавидеть большевиков, он воспылал к ним необыкновенной любовью.

«Независимо от значения большевизма и его приемов действия для осуществления общих идеалов социализма, — писал бывший банкир, — он представляет собой применительно к данному времени явление народное».

Со столь гибкой совестью вполне можно было идти в ЧК, независимо от того, кто ты, банкир или писатель.

Филиппов так и поступил.

Он был знаком с Анатолием Васильевичем Луначарским и для поступления в стукачи решил воспользоваться его протекцией.

В конце декабря, 1917 года он сообщил Луначарскому, что в Петрограде среди представителей партий, находящихся в оппозиции к советской власти, ходят упорные слухи о готовящемся перевороте эсеров и о возможном покушении на В. И. Ленина.

Буквально на следующий день на Гороховой улице, где тогда размещалась Всероссийская чрезвычайная комиссия, состоялась встреча Филиппова с Дзержинским.

«Мы сошлись с Дзержинским, который пригласил меня помогать ему, — рассказывал Филиппов все на той же Гороховой улице, только уже на допросе. — Дело было при самом основании Чрезвычайной комиссии на Гороховой, когда там было всего четверо работников. Я согласился и при этом безвозмездно, не получая платы, давал все те сведения, которые приходилось слышать в кругах промышленников, банковских и отчасти консервативных, ибо тогда боялись выступлений против революции со стороны черносотенства»{228}.

Взамен за безвозмездные сведения Алексею Фроловичу было выдано удостоверение секретного сотрудника ЧК, которое стоило тогда, если судить по свидетельству чекиста И. Э. Бабеля, дороже любых денег.

Очень скоро Алексей Фролович становится по-настоящему влиятельным в стране человеком. На основании его докладных записок готовится декрет о национализации банков, при участии Филиппова распродается русский торговый флот. Незадолго до ареста Филиппову было поручено «определить причины неисполнения приказа Высшего совета по делам народного хозяйства в отношении Русско-Балтийского завода».

Насколько велико было влияние Алексея Фроловича на государственные дела, можно судить по тому, что для заслушивания его соображений по поводу того же Русско-Балтийского завода товарищ Рыков собирал экстренное заседание президиума ВСНХ.

Какие неофициальные доходы имел Алексей Фролович от своего «сердечного сочувствия большевикам», неведомо, но известно, что у него была большая квартира в Москве и еще огромная квартира — часть ее он сдавал шведской фирме — в Петрограде на Садовой улице.