Трагедия ленинской гвардии, или правда о вождях октября - Николай Коняев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
По требованию рабочих и Григорий Алексеевич Еремеев, и арестованный вместе с ним матрос Смирнов были освобождены, но все-таки попытаемся разобраться с причиной их ареста…
Как известно, первоначально расследование убийства Моисея Марковича Володарского вел М. М. Лашевич, бывший ученик одесского еврейского ремесленного училища «Труд», носивший в честь своей ремеслухи партийную кличку Миша Трудник.
Если мы прикинем, сколько времени добирался Зиновьев до Смольного, сколько времени потом ехал на место преступления товарищ Лашевич, то получится, что решение арестовать Еремеева Миша Трудник принимает, даже не опросив свидетелей.
Более того, напрашивается мысль, что на Еремеева, как на кандидата в убийцы, указал ему сам Григорий Евсеевич, хотя он совершенно определенно знал, что Еремеев, провожавший его до автомобиля на Обуховском заводе, убить Моисея Марковича никак не поспевал…
Понятно, что мелочный и злобный Зиновьев особенно сильно в тот вечер не любил Еремеева, но все равно странно, что он даже не пытается выяснить, кто же на самом деле убил Володарского.
Это равнодушие Григория Евсеевича — равнодушие человека, если не организовавшего убийство, то, во всяком случае, посвященного в организацию его.
И тогда все становится на свои места…
Объяснимой становится и логика следственных действий товарища Лашевича, и странная забывчивость Анатолия Васильевича Луначарского, и даже сами судорожные поиски Моисеем Марковичем в тот вечер товарища Зиновьева…
Похоже, что и Володарский как-то узнал о грозящей ему опасности и начал разыскивать Григория Евсеевича, чтобы попросить не убивать его.
Как мы знаем, найти Зиновьева Володарскому не удалось.
Когда Зиновьев садился в свой автомобиль у Обуховского завода, Моисей Маркович уже лежал на панели и лицо его было страшно искажено, глаза выпучены, рот широко открыт.
И вот, когда начинаешь внимательно перебирать обстоятельства убийства «оратора-пулеметчика», «человека-газеты», расплываются в сенгилейском тумане и отношения Володарского с Парвусом, и его неосторожные высказывания по поводу Урицкого, и даже само стечение обстоятельств, потребовавших громкого убийства, чтобы отвлечь внимание от суда над капитаном Щастным…
В этом тумане расплываются и очертания убийцы филадельфийского портного…
8Надо сказать тут и о побочном эффекте сенгилейского тумана, сгустившегося в те дни над Петроградом. Речь идет о странной, опережающей само событие оперативности некоторых петроградских газет.
Газета «Молва», например, проведала об убийстве уже в утреннем выпуске 21 июня. Помимо биографии «страдальца», газета поместила и сообщение, что ночью состоялся телефонный разговор Зиновьева с Лениным, интересовавшимся деталями убийства.
«В советских кругах, — писала газета, — убеждены, что убийство Володарского было произведено или контрреволюционерами, либо отъявленными черносотенцами, или правыми эсерами. Существует предположение, что преступление совершено представителями «Каморры народной расправы» (выделено мной. — Н.К.){205}.
Оперативность изумительная…
И можно было бы только восхититься ею, но в деле об убийстве Володарского остались и весьма сбивчивые объяснения сотрудников «Молвы», которые неопровержимо свидетельствуют, что об убийстве Володарского узнали в редакции, когда Володарский был еще жив.
Нужно сказать, что своими русофобскими настроениями «Молва» превосходила даже такие большевистские издания, как «Петроградская правда» или «Красная газета».
Это в «Молве» печаталось с продолжениями «историческое» исследование Бориса Алмазова о «Каморре народной расправы», которое, удачно совмещая жанр доноса с жанром фантасмагории, «научно» обосновывало провокацию, затеянную Моисеем Соломоновичем Урицким.
«В 1906 году после покушения на графа Витте (по дымовой трубе спущен был в печь с крыши разрывной снаряд) началась ликвидация боевых дружин «истинно русских союзов». Всесильный тогда граф Витте, не сумев добиться от царя разрешения на ликвидацию вообще всех «союзнических обществ», все же получил право ликвидировать боевые дружины этих организаций. Несмотря на упорное противодействие влиятельных черносотенцев, графу Витте удалось при помощи департамента полиции разоружить боевые дружины «Союза русского народа», «Союза активной борьбы с революцией и анархией», московского «Союза хоругвеносцев». Отчаявшись в возможности добиться легального существования, Грингмут созвал в Москве монархический съезд и создал на нем «Нелегальную каморру народной расправы». Почетным председателем ее был выбран сам Грингмут, а главным атаманом — известный Юскевич-Красковский, прославившийся впоследствии организацией убийств Герценштейна, Иоллоса и других еврейских деятелей»{206}.
Сей «научный» труд Бориса Алмазова мы приводим в конспективном виде, ибо в газете он печатался подвалами и с продолжениями. Но изложить его содержание было необходимо, чтобы представлять, что же вкладывала «Молва» в свое предположение: «преступление совершено представителями «Каморры народной расправы».
Удивительно тонко и грациозно буржуазная «Молва» напомнила читателям, что хотя Моисей Маркович и душил потихоньку «прогрессивную» печать, но при этом он все-таки оставался евреем и, хотя бы таким образом, находился в одном с сотрудниками «Молвы» лагере…
Надо ли удивляться, что на следующий день большевистская «Петроградская правда» почти дословно повторила статейку «Молвы»:
«Нам еще памятны угрозы террора по отношению к представителям Советской власти, исходившие из уст наиболее авторитетных вождей правых эсеров на их партийных собраниях, угрозы, опубликованные в их партийной прессе. На страницах «Петроградской правды» были опубликованы и подметные письма с угрозами убийства, рассылавшиеся советским деятелям «Каморрой народной расправы».
Итак…
Большевики колебались, кем объявить убийцу Володарского. Желание видеть его черносотенцем явно преобладало в первые дни.
«Соединенное собрание на 24 июня сего года активных работников Совета Штаба Красной Армии и представителей организации большевиков и левых эсеров постановило считать недопустимым освобождение явных погромщиков Еремеева и матроса Смирнова, что дает нашим черносотенным бандам возможность вести агитацию среди рабочих района, будто виновниками ареста являются наши местные работники, с которыми якобы даже там, в Верхах, не желают считаться. А посему требуем от комиссии по борьбе с контрреволюцией и спекуляцией впредь ни в коем случае не отпускать арестованных в Обуховском районе без нашего на то разрешения…
Начальник штаба П. Обухов»{207}.
Однако черносотенцев — и такое бывает в сенгилейском тумане! — взял под защиту сам Моисей Соломонович Урицкий.
Утренний выпуск «Молвы» 21 июня не на шутку разгневал его.
Да и как не разгневаться, если Моисей Соломонович уже две недели назад доложил, что дело «Каморры» раскрыто и все наиболее активные члены ее арестованы…
И вот, пожалуйста, — какая-то газетенка намекает, будто это «Каморра» и убила Моисея Марковича.
Днем сотрудники Петроградской ЧК ворвались в редакцию и немножко разгромили ее.
Перепуганному редактору чекисты объявили, что, по-видимому, он сам участвовал в убийстве, коли начал готовить материалы траурного выпуска, когда Моисей Маркович Володарский был еще жив.
Тогда-то и возникла необходимость произвести убийцу Володарского в эсеры. Был изобретен воистину большевистский гибрид эсера-черносотенца…
На том самом траурном заседании Петросовета, где Григорий Евсеевич Зиновьев долго витийствовал, что «пролетариат Петрограда особенной, интимной любовью любит своего Володарского», он сказал и об убийце Володарского.
«Да… Может быть, это был одиночка… Одиночка, в жилах которого течет кровь генерала Галифе и Корнилова, а не кровь рабочего класса»{208}.
Сходно выразился и Лев Давидович Троцкий, заявивший, что «убийца — несчастный, темный человек, начитавшийся с.-р. газет».
Нетрудно заметить, что вожди большевиков как бы извиняют убийцу, перенося его вину то на генералов Галифе и Корнилова, то на эсеровские газеты.
А нарком просвещения даже жалостливую повесть написал об убийце…
«Володарского, преданного трибуна, рыцаря без страха из ордена пролетариата… сразила рабочая рука.
Его убийца был маленький, болезненный рабочий, большой идеалист. Годами этот тихий человек со впалой грудью мечтал о том, чтобы послужить революции своего класса, послужить подвигом и, если понадобится, умереть мученической смертью. И вот пришли интеллигенты, побывавшие на каторге, заслуженные, так сказать, с грудью, увешанной революционными орденами…