Григорий Распутин. Жизнь и смерть самой загадочной фигуры российской истории - Рене Фюлёп-Миллер

новых ошибок. Наконец вошла Червинская и пригласила старца к столу. После нескольких стаканов мадеры дурное настроение Распутина рассеялась, словно по волшебству, и он даже стал хвалить Хвостова за его красивый бас.

Количество рыб на подносе уменьшалось, а эти господа разговаривали о важных вещах, имеющих отношение к управлению государством. Уже на первой своей встрече со старцем Хвостов, Белецкий и Андроников сумели ловко задать несколько вопросов, чтобы попытаться выяснить планы и намерения Распутина. Правда, при этом возникали многочисленные сложности, обусловленные самим обедом: когда один из присутствующих о чем-то спрашивал, Распутин продолжал спокойно есть, осушал стакан вина, вытирал рукавом рот и, наконец, начинал отвечать. Казалось, что он всякий раз делает это с осторожностью, по здравом размышлении. Чем хитрее были вопросы Белецкого и Андроникова, тем более двусмысленными казались ответы старца. Несмотря на свои усилия, они так и не смогли вытянуть из него поспешное или спонтанное замечание. Короче, через некоторое время трое мужчин испытали неприятное ощущение, что Распутин остается сдержанным, осторожным и, следовательно, не представляет для них интереса, пока ест рыбу.

После ужина вся компания перешла в гостиную. Андроников отвел старца в сторону, и они на несколько минут уединились. Закрыв за собой дверь, князь передал гостю пять сторублевых купюр, а тот сунул их в карман штанов, даже не взглянув. Затем Андроников попросил Григория Ефимовича заходить дважды в неделю, давая понять, что будет вручать ему такую же сумму. Распутин только кивнул в ответ, и они вернулись в гостиную, где тем временем Белецкий и Хвостов давали Червинской необходимые инструкции.

Но казалось, в тот вечер собравшейся компании не будет покоя. Хозяйка дома неожиданно встала и покинула комнату; толстяк Хвостов последовал за ней, к огромному разочарованию Белецкого. В коридоре министр шепнул на ухо Червинской, что она должна также присматривать за Белецким, прислушиваться к тому, что он говорит за его, Хвостова, спиной. Он сумеет ее отблагодарить за сообщаемые сведения. Все вроде бы закончилось, и гости вновь собрались вместе. Они еще около часу поговорили о политике. Уходя, Белецкий отвел Червинскую в сторону и конфиденциально попросил ее сообщать ему обо всех замеченных ею контактах Хвостова и Распутина. Наконец, все обо всем договорились, с чувством расцеловались и разошлись.

Этот памятный вечер открыл целую серию ставших историческими рыбных ужинов, на которых важнейшие государственные дела обсуждались и решались между министром, его правой рукой и «другом». И хотя все они были заинтересованы сохранять эти свои секретные встречи в строжайшей тайне, слухи о них все-таки распространились, становясь все более определенными. Легко понять, что все те, кто ощущал угрозу для своей власти, а то и самого существования, должны были испытать чувство неприятного сюрприза, ярости и возмущения.

Следующий рыбный ужин внешне ничем не отличался от предыдущего. Распутин, Хвостов, Белецкий, Андроников и Червинская вновь собрались за столом и беседовали. За исключением старца, ни у кого не было аппетита. Григорий Ефимович жевал не переставая, в то время как оживленно ему что-то рассказывали, отчего даже забывали о стоявших перед ними блюдах. Правда, в ходе этого ужина им предстояло решить государственное дело величайшей важности: речь шла о конфликте между обер-прокурором Синода Самариным и епископом Варнавой по вопросу канонизации Иоанна Тобольского.

Хвостов, Белецкий и Андроников сначала попытались хитрыми вопросами выведать у Распутина личное мнение по данному предмету. Министр был сильно заинтересован в том, чтобы спор между обер-прокурором и епископом разрешился в пользу Варнавы и привел к отставке Самарина. Тот представлял московскую аристократию и был соперником Хвостова. Для смещения Самарина Хвостову требовалась поддержка старца, а он пока не знал, может ли на него рассчитывать.

Варнава был старым другом Григория Ефимовича, который возвысил его, простого монаха, до епископской кафедры. Но в дальнейшем между ними наступило охлаждение, потому что Варнава несколько отдалился от Распутина, за что тот на него сильно обижался.

Итак, разговор тянулся неспешно, и неудобства рыбного ужина ощущались еще сильнее, чем обычно. Григорий Ефимович ел, ел без перерыва, благодаря чему имел достаточно времени для спокойного обдумывания своих ответов. Тем не менее он проронил несколько замечаний, из которых Хвостов и Белецкий заключили, что Распутин не простил Варнаву, а, напротив, зол на него намного сильнее, чем на заносчивого Самарина. В какой-то момент он даже бросил на тарелку кусок рыбы, который держал в руке, и в ярости закричал:

– Да что они знают о церкви и вере, эти спесивые баре? Нам нужны простые и набожные люди, которые понимают народ и умеют с ним ладить! Так что Варнава мне нравится больше, хоть я на него и в обиде!

Этого было достаточно. Все встали из-за стола, расцеловались и расстались довольные друг другом. Министр наконец узнал, что дни его коллеги Самарина на занимаемом посту сочтены.

На следующем ужине организаторы, извлекшие кое-какие выводы из предшествующего опыта, поставили на стол старца мясо, в надежде, что его ответы будут быстрее, но это не принесло успеха. Распутин не притронулся к мясу и выразил свое недовольство, не произнеся больше ни слова. Пришлось срочно подавать ему рыбу; впрочем, ее, на всякий случай, припасли заранее.

После этого можно было заводить разговор об обер-прокуроре Самарине и его преемнике. Хвостов к этому времени уже подобрал в качестве кандидата одного из своих родственников, некоего Волжина. Тот не имел никакой специальной подготовки для этой должности, зато был человеком, на которого можно было положиться. Впрочем, получить согласие Распутина на эту кандидатуру оказалось непросто, поскольку в это самое время бывший обер-прокурор Саблер предпринимал отчаянные попытки заручиться расположением старца, чтобы заполучить вакантное место для себя. Белецкий, информированный об этом, намеревался во время ужина лукаво очернить Саблера в глазах Григория Ефимовича. Он с наивным видом завел разговор о секте имябожников и имяславцев, изгнанной с Афона, которым, как он знал, старец живо симпатизировал.

Григорий Ефимович ел, не отвечая. Наконец он положил на тарелку обсосанные кости, вытер рот и сказал:

– Ах да, имябожники! Когда я был на Афоне, я нашел среди них много умных людей, живущих в страхе Божьем!

Тогда Белецкий нарисовал жуткую картину преследования Саблером имябожников и заметил, что Саблер действовал с крайней строгостью в отношении тайных и явных приверженцев этой секты.

Неожиданно Распутин саданул кулаком по столу и крикнул:

– Ах, вот, значит, как! Ну, Саблер узнает, каков я есть!

В этот момент в разговор вступил Хвостов, принявшийся расхваливать достоинства своего кандидата Волжина. Он особо отмечал тот факт, что Волжин готов положить конец ссоре относительно канонизации Иоанна