Судоверфь на Арбате - Владимир Александрович Потресов

управлял действием своих полков, стоя на Вороньем Камне. Конечно же, это не так: молодой горячий князь не мог находиться так далеко от поля сражения. Скорее всего он наблюдал за боем с опушки леса, протянувшегося вдоль берега. Александр и его воеводы с этой относительно небольшой высоты хорошо видели все происходящее. От них не укрылось замешательство в рядах рыцарей, вызванное стремительным натиском русских. Однако враг не был еще сломлен. Стоило хоть немного ослабить натиск, и рыцари могли воспрянуть духом и вновь ринуться в наступление — это были закаленные воины. Надо было немедленно оказать помощь пехоте, и тогда Александр срочно ввел в бой резерв — суздальскую конницу.

Всадники зашли в тыл рыцарям и обрушились на них с той стороны, с которой они меньше всего ожидали нападения. Пешие вспомогательные отряды, набранные орденом из населения местных племен, обратились в бегство. Окруженные со всех сторон рыцари отчаянно отбивались, но исход битвы был предрешен.

«Братья (рыцари) дрались стойко, но были повержены на траву», — уныло констатирует ливонская хроника.

— Какая же в апреле на льду озера трава? — удивился Костя.

— А вспомните, сколько в той части озера тростника! Зимой, когда вода замерзает, он продолжает торчать из-под снега…

Так вот. Большая часть рыцарей погибла во время сечи, а часть устремилась на запад, но на ровной ледяной поверхности трудно скрыться от преследования: «Некуда им было убежать, и били их на семь верст по льду до Суболического берега, и пало 500 немцев, а чуди без числа… а инех вода потопи».

— Я помню фильм «Александр Невский», — сказала Алена, — там как раз от веса рыцарей трескается лед…

— Как раз наша экспедиция доказала обратное, — возразил Караев, — лед на месте битвы был сплошной, до дна! Просто небольшая часть рыцарей пыталась скрыться на северо-запад, а там как раз участки со слабым льдом. Поэтому хочу еще раз подчеркнуть — исследования, подобные нашему, нельзя проводить в тиши кабинетов, необходимо уточнять все детали на месте… Да что я вам рассказываю — вы за эти годы сами это хорошо поняли.

И что мне хотелось бы еще напомнить, — продолжал Георгий Николаевич. — Ведь, одержав блестящую победу на льду Чудского озера, Александр сам мог пойти на владения ордена. Его столица Дорпат лежала беззащитной, но князь этого не сделал.

По преданию, Александр Невский отпустил по домам пленников из прибалтийских племен с такими словами: «Идите и скажите, что Русь жива. Пусть без страха жалуют к нам в гости. Но кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет. На том стоит и стоять будет Русская земля».

Может быть, именно в тот момент поняли мы всерьез, насколько работа, которую вели мы на Чудском озере, имеет важное значение для нашей Родины, ее исторического прошлого. Да и было чем гордиться: нам поручили серьезное ответственное дело, и мы с ним справились.

Потом в научных изданиях были напечатаны результаты экспедиционных исследований, говорилось там и о нашей работе. Московские, ленинградские газеты и журналы напечатали материалы под броскими заголовками, вроде «Разгадана тайна веков» или что-то в том же духе.

А в тот январский вечер в Ленинграде, когда в голубоватых лучах светильников за окном пролетали серебристые снежинки, мы впервые как-то разом ощутили — ведь экспедиция закончилась, а что же дальше?

И СНОВА В ДОРОГУ!

Вторую неделю жили мы в палатке на опушке знаменитого Сорокового бора у Подборовья возле самого берега Чудского озера. Стояли теплые солнечные дни, лишь пару раз прогремели грозы.

Сашка с утра пропадал в лесу, возвращался с полной корзиной грибов, висевшей у него на плече. С удовольствием расстилал кусок брезента, вытряхивал на него свою добычу и принимался за чистку. Временами он, правда, сетовал, что трудно вывозить заготовки — ведь «Москвич» наш стоял в Островцах — и что белых не так много, как я ему обещал.

— Год на год не приходится, — философски оправдывался я и разводил руками: мол, от меня это не зависит.

Вскоре он соорудил возле нашей палатки что-то вроде сушилки: между двух жердей натянул нитки с кусочками грибов.

Через некоторое время грибы ему надоели, Саша повесил корзину на ближнюю сосну и отправился в деревню. Пропадал там довольно долго, как он потом выразился, «посидел со стариками», и к вечеру пригнал большую черную смоленую лодку с деревянными столбиками по бортам вместо уключин. Потом бродил туда-сюда по песчаному берегу, отыскал наконец камень нужного размера, привязал его к длинной веревке и с этим якорем до самого заката кидал спиннинг в золотую от низкого слепящего солнца воду Чудского озера.

А когда разрешили охоту, он ни свет ни заря снарядил ружье, затянулся патронташем и мужественно отправился в синеющие пороховым дымом и грохочущие стаккато выстрелов прибрежные заросли камыша. Вернулся оттуда с великолепной уткой и тут же потребовал, чтобы я его заснял сначала на черно-белую пленку, а потом на цветную.

Конечно, можно понять радость горожанина, живущего в самом сердце огромной столицы и вырвавшегося вот так на природу, его простые увлечения и нехитрые радости. Ведь взять моего друга: одиннадцать месяцев в году проводит он за рабочим столом, в стрекочущем перфораторами и печатающими устройствами машинном зале, на бесконечных ученых советах, конференциях, симпозиумах. А то грозное начальство вызовет, то подчиненные норовят сорвать план, к тому же докторскую давно пора заканчивать…

По вечерам сидели у костра, я рассказывал Саше об экспедиции, о том, как под руководством Александра Сергеевича строили разборные байдарки, как испытывали их в различных походах, о том, как в майские праздники на подмосковных реках ощутимо пробуждение весны, о туристских слетах и наших учителях — словом, о той беззаботной и радостной поре, когда все еще впереди, а ты только намечаешь дорогу, которой собираешься шагать по жизни.

Однажды, проходя Развеями, мой друг обнаружил малюсенький черный черепок и радостно притащил его мне на экспертизу. Я осмотрел керамику —