Остров живого золота - Анатолий Филиппович Полянский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Каких, например? – недоверчиво спросил Толоконников.
– Пощажу вашу некомпетентность, – сделал Червинский ударение на слове «вашу». – Добавлю только, что содержимое ящиков, так таинственно загруженных в трюм с помощью милейшего старшины Трофима Махоткина и тщательно охраняемых мною, предусматривает способы борьбы с различными вариантами вражеских диверсий против котиков.
– Сдаюсь, профессор, – шутливо поднял руки Толоконников. – Вы положили меня на обе лопатки.
На корабле зажглись кильватерные огни. Толоконников вдруг почувствовал, как судно дрогнуло и стало постепенно поворачивать. «Неужели все-таки уходим от берега?..» Инженер-капитан был удовлетворен: прислушался к его словам командир «Зари».
– Пойдемте, профессор, вниз, – весело сказал Толоконников. – Пора ужинать. Через сутки с небольшим доставим вас на Кайхэн точно по расписанию!
Калинник проснулся посреди ночи. В каюте тихо поскрипывали старенькие переборки. Из машинного отделения приглушенно долетал гул двигателей. На нижней койке похрапывал Свят.
Корабль качало. Волнение на море усилилось.
«Наверное, чем дальше от берега, тем круче волна», – подумал Калинник. Человек исключительно сухопутный, он не высказался вчера вечером более энергично. В споре Толоконникова со Святом доводы того и другого казались одинаково убедительными. Когда взбешенный Эрг выбежал из кают-компании, Калинник заметил:
– По-моему, он дельно рассуждает. Не пойму, Иван Федорович, почему ты за берег цепляешься.
– А дьявол его знает! – усмехнулся Свят. – Больно море ненадежная штука. Прочности в нем никакой. Понимаешь, Виктор Макарыч, я привык даже в воздухе чувствовать землю. Летишь и ждешь: вот сейчас прикоснешься к ней, встанешь на обе ноги, и сам черт тебе не брат!
Такие мысли были Калиннику ближе, чем позиция Толоконникова. Он тоже в любом случае предпочел бы иметь под собой не качающуюся палубу, но так как определенного мнения сам не имел, предложил:
– Давай положимся на выбор капитана второго ранга. Командир «Зари», вероятно, не первый год плавает.
– Да уж, – угрюмо подтвердил тот, – двадцать лет только в торговом флоте, а войну можно считать год за два.
– Ну вот! – воскликнул Калинник. – Не нам вас учить! Действуйте, капитан, как сочтете наиболее целесообразным…
Через несколько минут конвой лег на новый курс. Свят по этому поводу больше не высказывался, но по выражению лица замполит понял: капитан остался при своем мнении.
Осторожно, чтобы не разбудить Свята, Калинник слез с верхней койки и оделся. Уснуть все равно больше не удастся. Лучше уж пройти по кубрикам…
Едва замполит вышел на палубу, его окликнули. Он назвал себя, с удовлетворением отметив, что вахта не дремлет. Проходя мимо зенитной установки, увидел двух матросов, расположившихся на жестких металлических сиденьях.
– Как дежурство? – спросил Калинник. – Не замерзли?
– Что вы, товарищ старший лейтенант, – удивился комендор[55]. – Мы на тренировках не при таком ветерке по морю хаживали. Кожа задубела.
– Небось спать охота?
– Отдохнуть бы не грех, но мы и к недосыпу привычные, – отозвался другой.
В носовом кубрике было сонное царство. Пахло устоявшимся махорочным дымом, сырым шинельным сукном. Калинник оглядел спящих бойцов. С подвесных коек раздавался здоровый разноголосый храп. Чья-то голова поднялась на нижнем ярусе, хриплый голос спросил:
– Подъем?
– Отдыхайте, еще ночь, – успокоил Калинник.
Голова послушно опустилась на подушку. Замполит улыбнулся. Ему бы так спать. Что значит молодость! Впрочем, далеко ли он ушел от этих ребят? На шесть-семь лет. Правда, если учесть четыре года войны, каждый из которых, как сказал моряк, считается за два, разница получится существенная. Но главное, конечно, не возраст. Солдат отвечает только за себя. Он уверен в собственных силах, поэтому спокоен. А ему, замполиту, приходится думать за каждого. У Калабашкина горе – он переживает. Набедокурил Однокозов – ему обидно. Получил Махоткин доброе письмо от Марии – радуется вместе с ним.
Дверь кают-компании была приоткрыта. Сквозь щель пробивалась полоска света. Калинник удивился: кто там полуночничает?
Лида Якименко сидела у столика лицом к нему, в гимнастерке с расстегнутым воротом, без ремня. Обычно заплетенные в тугие косички, волосы были распущены и падали на плечи мягкими прядями. Глаза, высвеченные яркой электрической лампочкой, казались прозрачными, отрешенными. Калинник впервые видел девушку такой. Обычно она, подтянутая, собранная, строго поглядывала на своих пациентов и не одобряла улыбочек.
– Ой, товарищ старший лейтенант! – воскликнула Лида. Бледные щеки залил непривычный румянец, отчего она стала еще красивее.
Лида вскочила, торопливо приводя себя в порядок. Так хотелось девушку остановить. Пусть бы отдыхала: редко удается расслабиться, отпустить нервы. Но замполит не мог позволить себе подобной вольности, только взволнованно сказал:
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я ухожу.
Лида уже овладела собой, улыбнулась:
– Куда же вы спешите? Присаживайтесь, раз зашли на огонек. Вам тоже не спится?
Придвинув стул, Лида пересела на диван и, взглянув на ночного гостя, вдруг ласково спросила:
– И почему вы такой неприкаянный, Виктор Макарович?
Вопрос Калинника не удивил. То ли он ждал его, то ли просто был готов ко всему. Кругом чужое море, ночь, и оба остро чувствовали это. Однако ответить он не смог: не знал, что говорят в подобных случаях.
– Странно устроена жизнь, – тихо обронила Лида. – Как много в ней нелепых, ненужных условностей, которых, наверное, можно бы избежать, будь мы добрее, терпимее, великодушнее.
Калинник снова не отозвался. Отрицать глупо, поддакивать смешно. А она продолжала все так же тихо – видно, давно выносила и обдумала эти мысли, но до сих пор не имела возможности высказать:
– Люди часто ранят друг друга не потому, что они плохие. Взаимное чувство – редчайшее счастье. Так мало вероятности в нашем густонаселенном мире встретить единственно нужного тебе человека, такого, чтоб был готов на ответное чувство. Гораздо чаще один остается равнодушным, невольно причиняя боль другому. Разве это справедливо?
– Наверное, не совсем, но мы не в силах что-либо переделать.
– Вы хороший, очень хороший человек…
– Может быть, действительно не очень плохой, но именно из тех, к кому остаются равнодушны, – грустно отозвался Калинник.
– Вы детей любите, я заметила. И солдат тоже. За одно это…
– Не надо, – попросил он.
«Сейчас она скажет то, о чем впоследствии наверняка пожалеет. Великодушие – суррогат любви. А какое щедрое на отдачу сердце!» – подумал Калинник с острым сожалением.
– Я, наверное, пойду, – поднялся он.
Лида тоже встала. В проходе между столом и переборкой не разминуться, и они несколько мгновений смотрели друг другу в глаза, не решаясь сделать лишнее движение. Первой отодвинулась девушка.
– Поверьте, – сказала грустно, – если бы я только могла! – Она сделала ударение на слове «только». – Мне
