Незавершенное дело Элизабет Д. - Николь Бернье

– Позвони, когда узнаешь про расписание. – Он посмотрел ей прямо в глаза, чего не делал с прошлого ужина.

Она пыталась прожить прошедший год на автомате, внушая себе, что ей все по плечу, что она все выдержит. Но сейчас, оглядываясь назад, поняла: система сработала не очень хорошо. Ничего непоправимого не произойдет, но потребуется немало времени и нервов. Ей придется открыто рассказать о страхах и опасностях, о случайности потери и о том, что в конечном итоге ничто не вечно. Он увидит, что она не такая сильная, какой казалась когда-то, и даже не совсем в себе. Вот тогда и станет ясно, сколь глубока его верность той, которая склонна все усложнять. Вот тогда он и станет обращаться с ней мягче.

Она почувствовала тошноту, будто съела что-то несвежее. Но выбирать не приходилось. Элизабет ошибалась в одном: поддержание собственной уверенности не защищает. От этого только тошнит.

– Еще раз спасибо. Ты – молодчина. – Считает она так или нет, Кейт и сама не была уверена, но чувствовала, что сказать это должна.

Крис покачал головой, показывая, что не очень-то верит такому заявлению, и сел в машину. Дети, вытянув назад шеи, помахали ей, но Крис не оглянулся.

Провожая их взглядом, Кейт вдруг подумала, что там, в машине, весь ее мир, все лучшее в нем, то, чем она дорожит больше всего на свете, и если с ними что-то случится, то пусть то же случится и с ней. Она стояла у тротуара, пока машина не свернула за угол и постепенно, окно за окном, от переднего бампера до заднего, не скрылась за забором.

Дейв остановился с газонокосилкой посреди двора и секунду-другую наблюдал за ней, потом двинулся дальше, вытянув руки и сосредоточившись на работе.

Детям надоело рисовать на дорожке, и они прыгали на своих рисунках, превращая их в цветной пепел. Теперь им хотелось играть в доме.

Она взглянула на Дейва в ожидании какого-нибудь сигнала – сколько еще он планирует косить, не хочет ли, чтобы она занялась детьми, когда будет обедать. Но он не смотрел в ее сторону.

Кейт взяла на руки Эмили и пошла по дорожке; Джона с Анной потянулись следом. Дейв продолжал выкашивать лужайку перед домом, ряд за рядом.

Глава 31

Кейт опустила Эмили на пол и встала посреди кухни. Она все еще не привыкла к тому, как теперь выглядела комната: столы завалены почтой, на полках для кулинарных книг – пластмассовые контейнеры и дешевая посуда. Рисунки под магнитами на дверце холодильника остались теми же, что и прошлым летом.

Джона и Анна посмотрели на нее выжидающе, потом сели за кухонный стол, усеянный незаконченными художественными проектами. Можно бы заняться обедом, но сейчас она была здесь гостьей. Вести себя так, как делала всегда (открывать шкафчики, изучать содержимое холодильника), она не могла, чтобы не показаться бесцеремонной. Может, высунуться за дверь и попытаться привлечь его внимание? «Если хочешь, я…» Нет. Он упомянул спагетти.

Кейт открыла один шкафчик, потом второй – где же томатная паста? Джона с Анной попросили по кружке воды – дорисовать свои акварели. Сидевшая на полу Эмили подняла на нее большие голубые глазенки, выглянув из-за кружки с носиком. Десять пальчиков вцепились в зеленые пластиковые ручки.

Едва Кейт начала разогревать на сковороде оливковое масло с толченым чесноком, как от запаха свело желудок. Ее аппетит редко реагировал на стресс. Она готовила почти в любых условиях, работала рядом с грубыми, бесцеремонными шефами и стоящими над душой невестами, а однажды коллега начисто отрезал себе палец, и тот лежал на разделочной доске, как кусок морковки. Но они уже давно не ссорились с Крисом. При мысли о том, что он может думать сейчас, и разговоре, ожидающем ее дома, у нее скручивало желудок.

Кейт ставила на плиту кастрюлю с водой, когда умолкла газонокосилка. Металл царапнул землю – Дейв оттаскивал ее в гараж. Через минуту он вошел в кухню и увидел, что соус наполовину готов, а салат уже в работе. Волосы у него на лбу взмокли, брюки испачкались в машинном масле.

– Ладно, – отрывисто бросил он, – пойду приму душ.

– Я подожду класть пасту, пока не услышу, что вода выключилась. После этого она будет готова через десять минут.

Он кивнул и, видя, что все дети чем-то заняты и вполне довольны, пошел наверх. Кейт вновь повернулась к плите и помешала соус, разбивая крупные куски томатной пасты деревянной ложкой. Она обежала взглядом рисунки, висящие на стенах кухни. Был здесь и портрет девочки с мороженым, незрелая работа с асимметричными глазами, но очень даже неплохая для подростка. Теперь Кейт узнала в ней ту девочку с фотографии в сундучке. Рисунок, который, возможно, стал для Амелии Дроган последней каплей в тот рождественский день и подтолкнул в сторону последнего убежища, где ей помогли бы справиться с алкогольной зависимостью, одиночеством, скорбью. Рисунок родился из эмоций, которых Элизабет не понимала, потому что была еще слишком мала: желания придать их семье хоть какое-то подобие целостности, как-то поправить случившееся вслед за утратой, винить в которой она никогда не переставала себя. Под портретом тезки притихшая Анна рисовала радугу.

Над стулом, где сидел Джона, висела картина маслом двух манхэттенских особняков. В одном ярко освещенном окне мать расчесывала длинные волосы дочери, и эту пару омывал теплый ностальгический свет, тогда как в соседнем полным ходом шла вечеринка, и черноволосая женщина хохотала, откинув назад голову. Вино грозило выплеснуться из бокала, и его малиновый цвет совпадал с цветом губ и украшения на шее. С другой стороны кухни висела картина, которой раньше тут не было. В мокром от дождя собачьем парке среди прекрасных золотистых ретриверов стояла собачонка, кривоногая, нечесаная, в непромокаемой попонке «бербери». Ее выразительная мордочка, казалось, говорила: «Ну и как вы это понимаете?»

«Так вот как ты это понимала, – подумала Кейт. – Что ж, молодец». Рядом висел еще один новый рисунок; должно быть, Дейв решил разместить здесь побольше работ Элизабет. Кейт представила, как Элизабет пересматривала их, когда поднялась наверх, уйдя с вечеринки. На этом были изображены сваленные в кучу трехколесные велосипеды. Но вглядевшись в нечетко прорисованные спицы и рамы, Кейт вдруг увидела проступающие в них черты. Точно так люди видят узнаваемые формы в плывущих по небу облаках. Передние колеса стали детскими лицами, рули – длинными заячьими ушами. Изгиб каждой рамы заканчивался крошечными ободьями, изогнутыми, как ноги, и эффект был мистическим – маленькие тела, свернувшиеся во сне.

Она взглянула на соус. Не признавать в ком-то близком тебе того, что делает ее такой, какая она есть, даже если ты не понимаешь таких вещей, – есть своего рода отрицание; Кейт знала, каково это – когда тебя не ценят. Кое-какие приметы были, но она предпочитала не замечать их. Куда легче было принять упрощенный и полезный с практической точки зрения образ Элизабет. Но дело было еще и в том, что Элизабет сама очень постаралась создать этот образ. В конце концов, человек сам отвечает за то, что он показал миру, а чего не показал.

– Не-ет! Я рисую красным! Не бери его! – завопила Анна.

– Но ты перемешала его с белым и испортила! – Джона потянулся через стол и выхватил коробочку с красной краской, опрокинув кружку с грязной водой. Бурая жидкость залила стол и оба рисунка и струйкой стекла с края на пол. Рисунок намок, и Анна разревелась.

– Ну, ну, не плачь. – Кейт схватила рулон бумажных полотенец и попыталась промокнуть воду с рисунков, а заодно и успокоить детей, пока не спустился Дейв. Они пообедают, а потом, когда дети отправятся спать, поговорят. Вот только с чего начать. «Не думаю, что у Элизабет был… Ты был прав, Элизабет не собиралась… Элизабет была нездорова…» Получалось слишком декларативно, словно она теперь распоряжалась фактами чужой жизни. Но на самом деле ей не принадлежало ничего. Гнев собственника, побудивший ее схватить телефон и обвинить Дейва в том, что он взял дневник, теперь вызывал неловкость.

Эмили проковыляла к столу и, положив свою кружку набок, стала возить ею по грязной луже на полу.

– Ох, Эм, не надо так делать. Поиграй-ка лучше вот здесь. – Она пересадила Эмили в сторонку и вручила ей деревянные ложки, но когда забрала кружку, чтобы помыть, девочка заревела.

В дверях появился Дейв – в чистой майке и шортах.

– Что стряслось с нашей кумбайя? Всего минуту назад было тихо.

Он заполнил дверной проем, как герой какой-нибудь рекламы мыла, чистый и пахнущий сосной. Кейт не помнила его таким – ни в те дни, когда жила за углом, ни даже в последний год, когда они виделись несколько раз. При жизни Элизабет Дейв был бледной тенью отца – незаметно слонялся по комнатам, бросая на ходу односложные фразы, или жарил мясо на заднем дворе. Теперь, едва войдя в комнату, он заполнил ее всю.