Тавриз туманный - Мамед Ордубади

- Если господин мучтеид разрешит, - прервал я молчание, - я отвечу на вопрос ханум.

- Прошу вас, сын мой, - сказал мучтеид. - Прошу, прошу!

- Я не имею чести знать мнения господина Насириль-Ислама по данному вопросу, - начал я, - но могу сказать одно, что в Иране наряду с вопросом о раскрепощении женщины необходимо выдвинуть и вопрос о поднятии на должную высоту культурного уровня мужчины.

Мои слова словно развязали язык мучтеиду.

- Спасибо, сын мой, браво, мое дитя. Ваши слова прекрасны. Наши мужчины более некультурны, чем женщины.

Ужин был сервирован по иранскому обычаю. Насириль-Ислам и его собратья с улыбкой посматривали на суфру. Быстро поняв причину этих улыбок, хозяин дома заметил:

- Из уважения к господам паломникам я не решился подать напитки.

- Я же с самого начала заявил, что не принадлежу к косному и отсталому духовенству, - усмехнулся Насириль-Ислам. - Что касается господина Мучтеид-заде, я должен заметить, что этот господин сам держит у себя винный погребок. По-моему, и Искендер-хан не свободен от подражания ему. Наше паломничество в Мекку также не является препятствием. Святой владыка Мекки настолько велик и милостив, что не станет обращать внимания на такие мелочи и не зачтет нам эти легкие прегрешения.

Все общество рассмеялось. По знаку Мохаммед-Гусейна подали напитки. Насириль-Ислам пил только коньяк. Предварительно он снял чалму и отложил ее в сторону. На его бритой голове оставалась только легкая белая тюбетейка.

- Снимать за едой головной убор - долг каждого культурного человека. Я приветствую этот европейский обычай, - проговорил он при этом.

Я понимал, что поведение мучтеида имеет совершенно иной смысл. Он считал, что, сидя в чалме за суфрой, где подаются напитки, он косвенно оскверняет, оскорбляет эту чалму, - символ святости. Не желая дать нам это понять, он старался замаскировать свой поступок ссылкой на европейский обычай.

Спутники мучтеида последовали его примеру. По распространенному в Иране обычаю, их головы были выбриты от середины лба до самого затылка.

Во время ужина мучтеид старался занимать американку, затрагивая самые разнообразные темы, причем его беседа с красивой молодой девушкой не носила чувственного и похотливого характера; он говорил с ней, как вполне культурный и интеллигентный человек.

Зато Искендер-хан и Мучтеид-заде чересчур пристально и упорно разглядывали девушку, словно собираясь пересчитать золотистые завитки волос, обрамлявших ее изящную головку.

После ужина Насириль-Ислам потребовал кальян, а мы с Мучтеид-заде встали походить по залу.

- На самом деле, это передовой, прогрессивно настроенный молла, сказал я, кивнув в сторону Насириль-Ислама. - Он разговаривал с девушкой, как интеллигентнейший человек.

- Мой уважаемый друг, - умехнулся Мучтеид-заде, - наша болезнь смертельна, она кроется в голове. Больны наши главари. Болезнь, о которой я имею честь, сударь, говорить вам, порождается теми самыми чалмами, что в начале ужина были отложены в сторону. Из этих сорокаметровых марлевых повязок и вытекают все наши злосчастья. Правда, Насириль-Ислам был крайне корректен с девушкой, но этого далеко не достаточно, чтобы назвать его человеком культурным и интеллигентным. Он не переносит эмансипированных женщин. По самой природе своей он чужд и враждебен им. У него дома жены, но он даже не смотрит на них. Его обуревают противоестественные страсти, он их раб. Оттого-то его юные жены бесплодны.

- Почему? - спросил я.

- Он держит в своем доме пять-шесть красивейших юношей. Даже сейчас, в это "святое" паломничество в Мекку, он взял одного из них с собой. Даже там, у святой гробницы пророка, он не хочет обуздать свою грязную похоть. Все это я рассказываю вам, сударь, как порядочному иранцу. Точно так же поступал этот подлец и при поездках на поклонение в Кербалу и Хорасан, а теперь тащит за собой своего юношу и в Мекку. Это он, а не кто иной, принудил нас к этому путешествию. "Вы должны ехать, чтобы замолить свои грехи", - твердил он нам, чтобы повлечь и нас за собой в Аравийские пустыни.

В это время дверь отворилась, и в комнату вошел необычайной красоты юноша лет семнадцати-восемнадцати, с кальяном в руке. Он приблизился к Насириль-Исламу и, поставив перед ним кальян, стал в ожидании.

- Молодец, гаджи, спасибо тебе! - приветствовал его Насириль-Ислам.

- Вот тот самый юноша, - продолжал Мучтеид-заде, - о котором я вам говорил. До сих пор у ага-мучтеида их было немало. Как только они подрастали, ага расставался с ними.

Гаджи все еще продолжал стоять перед мучтеидом.

Устремленные в упор на юношу глаза Насириль-Ислама напоминали налитые кровью круглые чаши. Наконец, после долгого молчаливого созерцания, он разрешил юноше удалиться.

Молча наблюдавший эту немую сцену Мучтеид-заде заговорил снова.

- Друг мой, вы не знаете наших главарей. Все они одержимы этим пороком.

- Да, но какова дальнейшая судьба несчастных детей? - спросил я, желая проверить, насколько глубоко он понимает социальный смысл этого порока.

- Проведя юность в объятиях этих развратников, они при их же содействии устраиваются затем на государственную службу. Так, по настоянию Насириль-Ислама, такие развратники, как правитель Мараги Гаджи-Самед-хан, пристраивают этих юношей на государственные должности. Ведь и сам Самед-хан в свое время состоял при отце Насириль-Ислама и затем им же и был определен на государственную службу. В настоящее время он имеет титул Шуджауддовле, то есть - отвага государства. Вы можете судить теперь о нашем правительстве, о мучтеидах, о наших сановниках. Выросшие среди разгула и привыкшие к разврату, эти люди, став во главе правительственных учреждений, творят с другими то же самое, что некогда проделано было с ними. Вот почему страна наша погрязла в разврате.

Слова Мучтеид-заде произвели на меня огромное впечатление.

- Вы обязаны бороться с подобными явлениями, должны разъяснять их народу, должны разоблачать эти бесстыдства, - сказал я горячо.

Мучтеид-заде взял меня под руку и вывел из комнаты. Мы стали прохаживаться по небольшому садику. Понизив голос, Мучтеид-заде продолжал:

- К сожалению, мы больше не увидимся. Мы уезжаем. Если бы не трусость, не страх перед укором невежественной толпы, я бросил бы все это и вернулся бы в Иран. Там я провел бы с вами некоторое время. Сударь, мы не бездействовали. Того, что совершили мы, еще никто в Иране не сделал! Нас не страшили ни гонения, ни пытки, ни виселицы. Ага-Мохаммед-Гусейн нас хорошо знает. А этот бесчестный Насириль-Ислам, пользуясь нашими взаимоотношениями, осмелился остановиться с нами в этом доме. Мы создали такие творения, как "Путевые записки Ибрагим-бека"*, в которых мы до конца разоблачили распущенность и бесстыдство, царящие в Иране, а читатели приняли наш труд, как сборник легких рассказов увеселительного характера. Такие развратники, как Насириль-Ислам, убили в обществе всякое политическое чутье.

______________ * Ибрагим-бек (Джахангиров) - участник иранской революции.

Слова Мучтеид-заде колючими иглами вонзались в мое сердце. Мой собеседник был автором исторического произведения. Я встрепенулся, взял его за руку и, притянув к себе, поцеловал.

- Какая счастливая встреча, - сказал я взволнованно. - Какое удачное путешествие!

В моей памяти пронеслось все содержание этого великого по своему общественному значению произведения, автор которого мне до сих пор не был известен. Я вспомнил, как, читая его, я смеялся сквозь горькие слезы. И теперь глаза мои невольно увлажнились.

Мучтеид-заде также был сильно взволнован.

- Эту книгу составили я и Гаджи-Зейналабдин из Мараги. Расходы по изданию ее в Египте мы оплатили из собственных средств. Газета "Первериш"*, издаваемая в Египте Мирза-Али-Мохаммед-ханом Кашани, выходила также при нашей поддержке. Статьи "Гаджи-Нэмэдбал", - войлочник-гаджи - и "Мадери девлэт" - мать государства - были написаны одна мной, а другая Гаджи-Зейналабдином. В конце концов, дело дошло до того, что подлецы, вроде великого визиря Мирза-Алескер-хана Атабека, перестали пропускать газету в Иран. Али-Мохаммад-хан был юн и не вынес удара. К тому же у него был туберкулез легких, и он умер, а газету прикрыли. Все наши начинания, сударь, остались незавершенными, а теперь, прикинувшись простаками, мы едем с этим пройдохой в Мекку.

______________ * "Первериш" - название газеты, издававшейся в Каире, издателем этой газеты был Алимамед-хан Кашани.

Мы говорили долго. Наступила ночь. Нас попросили в зал. Мисс Ганна скучала и предложила пойти домой.

- Господа паломники завтра выезжают, нужно дать им отдохнуть, добавила она.

- Когда мы должны будем завтра двинуться отсюда? - спросил Искендер-хан Мохаммед-Гусейна. - Поезда ходят ежедневно или через день?

- Господин гаджи, вам надо завтра в семь часов сесть на поезд, ответил хозяин.