Светские манеры - Рене Розен

– Никогда я тебя не пойму, Альва.

– А я никогда не пойму, почему ты не понимаешь, что я уж лучше в темноте просижу весь вечер, нежели позволю миссис Астор меня унизить. В очередной раз.

Глава 43

Альва

Альва подняла меховой воротник пальто и глубже спрятала руки в муфту. Некоторое время назад шел снег, но теперь небо прояснилось, и солнце отражалось от белого одеяла, укрывшего город, и деревьев, стоявших в снежном одеянии. Она только что вышла из конторы Ханта, расположенной в Гринвич-виллидж: вместе с архитектором они обсуждали последние чертежи нового коттеджа в Ньюпорте. Проходя мимо парка Вашингтон-сквер, она увидела у Триумфальной арки толпу, состоявшую в основном из женщин – молодых и старых, белых и чернокожих. Некоторые – морщинистые, с огрубелыми руками – кутались в платки. Другие были одеты, как Альва – в дорогие модные меха и широкополые шляпы. Альва заметила горстку мужчин, но это были, главным образом, полицейские. Строевой оркестр, расположившись за сугробами, принялся в бодром темпе исполнять гимн «Аллилуйя». На некоторых женщинах, стоявших с плакатами «Избирательные права – женщинам», Альва заметила символические ленты, накинутые поверх пальто.

Перед толпой выступала какая-то женщина, миниатюрная, но, как ни странно, с зычным голосом. Альва мерзла на холоде и не планировала останавливаться, пока до ее слуха не донеслось:

– Мы, женщины, должны объединиться, чтобы изменить законы, которые ставят нас в полную зависимость от наших мужей. – Следующие двадцать минут Альва стояла и слушала: – …мы выступаем против законов, которые запрещают женщине владеть землей. Мы выступаем против законов, согласно которым женщина не вправе подписать договор, имеющий юридическую силу. Мы выступаем против законов, обязывающих работающих женщин – тех, которые сами зарабатывают деньги – отдавать свое жалование мужьям. Мы не желаем быть собственностью мужчин! – Раздался взрыв одобрительных возгласов и аплодисментов. Альва была в восхищении и, поддавшись всеобщему настроению, тоже начала хлопать.

– …Кто-то говорит, что высшее предназначение женщины – быть женой и матерью, хранительницей домашнего очага. Мы заявляем, что это вздор. Кто-то говорит, что женщины, если дать им право голоса, станут мужеподобными, отрастят бакенбарды и бороды. Мы заявляем, что это вздор. Мы получим избирательные права и всем покажем, на что мы способны, каково на самом деле наше высшее предназначение…

Альва хлопала так неистово, что отбила себе ладони. Разве не это она пытается доказать с того самого дня, когда услышала, как плачущий отец спрашивал Бога, почему тот отнял у него единственного сына, а не одну из дочерей? Снова загремел оркестр. Альва обводила взглядом женщин, пришедших сюда со всех уголков города, и понимала, что они все находятся в одинаковом положении. Богатые и бедные, молодые и старые, они прежде всего женщины. Женщины, лишенные самостоятельности, волеизъявления. И никакие деньги, никакой статус не позволят им ощутить подлинную свободу.

Толпа начала расходиться. Альва зашагала по Пятой авеню, решив пройтись пешком, невзирая на морозную погоду. Пальцы на руках и ногах онемели, не гнулись, но все ее существо ликовало, было преисполнено жажды деятельности, которую, она знала, не утолят ни визиты в «Тиффани», ни катание на коньках и на санках с детьми в парке. Даже работая вместе с Хантом над проектом коттеджа, она чувствовала, как ее гложет неуемность. Она искала чего-то большего, была уверена, что это большее где-то есть – ждет, когда она его обнаружит. Возможно, суфражистское движение и есть то, что она искала.

Шагая по Пятой авеню, Альва любовалась архитектурными сооружениями, переменами, что произошли в городе. По дороге медленно двигались вереницы трамваев и экипажей, от куч навоза поднимался пар. Почти на каждом углу торговали с тележек уличные торговцы, укутанные в мешковатые пальто, в перчатках с обрезанными пальцами. Дойдя до Двадцать третьей улицы, Альва увидела знакомый синий навес отеля «Гленэм», и что-то екнуло у нее в груди. Джеремайя. Она скучала по нему, ей не хватало его безрассудных советов. Она с тоской вспоминала то время, что они проводили в его обшарпанном номере, делясь своими проблемами, строя тайные планы. После его смерти минуло восемь лет, но не проходило дня, чтобы Альва о нем не думала.

Поддавшись порыву, она решила войти в гостиницу. Умышленно ли пыталась испортить себе хорошее настроение, вытеснив оптимизм меланхолией и ностальгией? Что ею двигало: чувство противоречия или желание наказать себя? На этот вопрос ответа она не знала. Альва поднялась по застеленным дорожкой ступенькам ко входу и кивнула швейцару, открывшему перед ней дверь. Как она и помнила, в вестибюле было сумрачно, тихо и безлюдно. Только в мягком кресле сидел какой-то мужчина, читавший газету. Интересно, Джордж Терри по-прежнему живет здесь? Она подумывала о том, чтобы подняться к нему в номер, и вдруг в обрамленном позолотой зеркале над камином увидела, как в вестибюль входит Шарлотта Астор – точнее, теперь уже Шарлотта Астор Драйтон.

А она-то что забыла в такой гостинице, как «Гленэм»?

Мгновением позже Альве все стало ясно. Сидевший в кресле мужчина – высокий, красивый, с чуть редеющими волосами – положил газету, быстро встал и пошел навстречу Шарлотте. Альва понятия не имела, кто он такой. Знала только, что это определенно не Колман Драйтон. Она словно кожей ощутила, как между ними пробежала искра, когда их глаза встретились и губы изогнулись в улыбках. Ну и, разумеется, от ее внимания не укрылось, что он положил ладонь ей на талию перед тем, как они оба шагнули в лифт.

Глава 44

Каролина

Каролина по глупости надеялась, что какая-нибудь очередная пикантная сплетня завладеет умами общества и шумиха вокруг списка, опубликованного Уордом Макаллистером, уляжется. Не тут-то было. Напротив, ажиотаж только усиливался. Какую газету ни возьми, в ней обязательно фигурировал этот список, который теперь жил своей жизнью. И даже обрел имя собственное – Общество четырехсот.

Сообщалось, что в действительности Уорд Макаллистер представил всего 319 фамилий и что из-за повторов и прочих ошибок их реальное число равно 169. То есть одна восьмая имен отсутствовала, и теперь общество вновь гудело, как пчелиный рой: все гадали, кто же эти пропущенные особы. Каролину кривотолки по поводу списка утомляли. Как будто писать больше не о чем! Она уже не могла читать про это и, бросив утренние газеты на поднос с завтраком, обратила взор в окно спальни. Увы, взгляд наткнулся на строящийся отель Уолдорфа.

Ее племянник задался целью открыть гостиницу в следующем году. По последним слухам, это должно быть ошеломляюще высокое здание в тринадцать этажей. Оно полностью заслонит вид на город из окон ее особняка и, вне сомнения, привлечет в их район всякий сброд. Может, формально это будет и отель, но, по мнению Каролины, перед ее домом строили таверну. Таверну с номерами.

Слава богу, что через пару недель нью-йоркский светский сезон закончится и она покинет город, как делает это каждый год. В последнюю неделю февраля она уедет в Париж, где у нее есть своя квартира, и будет блистать на сцене парижского света. Там она пробудет до июля, а потом на лето отправится в Ньюпорт. И сбежать ей хотелось не только от стройки, но еще и от Уорда Макаллистера. Тот почти каждый день являлся к ней домой и умолял о прощении.

– Все ополчились против меня, – жаловался он, в отчаянии