Месть венецианки - Жанна Лаваль

Однако я был растерян и не знал, как расценивать это зловещее происшествие. Первая моя мысль была о конце света, и я даже пожалел, что минуту назад не отправился на Божье судилище. Но все же силы не оставили меня. Я вознес саблю над головой и, быстро развернувшись, очертил ею круг вокруг себя.

«Гнев Аллаха! Гнев Аллаха!», — закричали турки.

Мои действия повергли магометан в панику. Очевидно, они усмотрели в них какой-то ритуал и тут же повалились на доски, закрыв головы руками. Это поразило меня, и я замер в изумлении. Но тут же понял, что надо действовать быстро, очень быстро. Для начала я осенил себя крестным знамением — на случай, если тьма средь бела дня действительно дьявольская проделка. Затем побежал на корму, где меня не могли обступить со всех сторон, и приготовился к обороне. Но турки лежали на палубе и не двигались. Даже их капитан не смел поднять головы. Знаете, синьора, во всем этом было что-то сверхъестественное, невероятное, фантастическое.

Вдруг тьма начала рассеиваться, и я возвел свой взор к небесам: солнце постепенно освобождалось из черного плена. Турки зашевелились, бормоча молитвы. Когда же солнце вновь вступило в свои права, капитан что-то сказал, и матросы, опасливо на меня посматривая, стали спускать на воду шлюпку. Затем вся команда укрылась в трюмах, оставив меня на палубе в полном одиночестве.

Теперь я не сомневался в том, что Господь властно вмешался в мою судьбу. Я упал на колени и помолился, благодаря Его за свое неожиданное спасение. Я спустился в шлюпку. В этих водах можно было добраться до какого-нибудь острова, просто дрейфуя по морю. Поэтому я смело оттолкнулся веслом от борта и направился на запад — за солнцем. Я был спокоен, ибо знал теперь, что Господь — на моей стороне.

Через некоторое время я увидел на горизонте очертания острова. Это был Хиос — последний оплот генуэзцев на востоке, который они так старались удержать. Баязид пока не решался на прямое нападение, ибо его сила на море значительно уступала силе быстроходных генуэзских судов.

На Хиосе я провел около двух недель, ожидая купцов, отплывающих в Венецию. Можете ли Вы, синьора, представить мою радость при встрече с христианами! Все вокруг казались мне родными и близкими людьми, начиная с рыбаков, что первыми увидели меня на берегу и вооружились веслами, приняв меня за турка, ибо я был в турецких одеждах. Как же они удивились, когда очутились в моих теплых объятиях, которыми награждают лишь самых близких друзей.

Вскоре я взошел на борт генуэзского корабля, который направлялся в Венецию с традиционным грузом — зерном и пряностями. Предчувствие скорой встречи с родиной переполняло меня. Мне снилась Венеция в лазурной дымке, и я считал минуты до встречи… с моей милой Клаудией.

Я вновь прощаюсь с Вами, синьора, да хранит Вас Господь».

После смерти Рене Клаудиа совсем потеряла интерес к жизни и нашла пристанище в небольшой ночлежке при церкви святого Василия на Галате, той самой церкви, с которой когда-то бросалась вниз, ища смерти. Это был барак с глинобитными стенами и дощатыми настилами, покрытыми соломой. Здесь она помогала больным и калекам, которые искали защиту под сенью христианского креста. Сюда приходили разные люди: старые и немощные рабы турок, выброшенные ими за ненадобностью; искалеченные пираты, которых на христианской родине ждала виселица, разорившиеся торговцы… Все они получали покой и посильную помощь. Клаудиа ухаживала за ними и чувствовала себя здесь в безопасности. Из прошлой жизни вспоминала лишь Себастьяно, с которым говорила в своих молитвах. Она надеялась, что Господь примет ее в свое царствие и они встретятся вновь, теперь уж навсегда. Пост, молитвы, постоянное служение несчастным успокоили ее душу. Иногда, правда, она испытывала некоторое волнение, когда один слепой старик вспоминал об их общей родине — Италии.

Его звали Филиппо. Он был флорентиец, благородных кровей. Наверное, раньше он был красавцем и сердцеедом, но сейчас превратился в жалкого старца, пребывающего в вечной тьме.

— Посиди со мной, сестра… — Филиппо лежал на досках, покрытых соломой; его невидящие глаза смотрели в одну точку. — Сегодня я расскажу тебе, почему Господь покарал меня тьмой. Ты — мой ангел-хранитель. Я хочу, чтоб ты знала об этом.

— Это, наверное, очень тяжело, не утруждай себя. — Клаудиа накрыла его грубым одеялом. — Что бы ни случилось, Господь милостив. Он простит тебя. Надо только молиться. — Клаудиа перекрестилась, села рядом и взяла его за руку.

— Послушай, сестра. Сейчас я — слепой старик, одинокий и всеми забытый. Все это — расплата за мой давний грех. — Он сжал руку Клаудии, и на глаза его навернулись слезы. — Сейчас в это трудно поверить, но ведь я дворянин, у меня был замок и земли. Как все непостоянно в этом мире! И за все приходится платить.

— Но за что? Неужели грех твой был так тяжек?

— Господь решил так. В молодости у меня была греховная любовь, не освященная церковью. Мы оба были молоды и хотели быть вместе. Но ее отец оказался суров и несговорчив. Тогда я похитил ее.

— Похитил? Но ведь это…

— Да, сестра, я знаю. Но мы любили друг друга. И потом… мы были молоды и легкомысленны. Нам казалось, что любовь преодолеет все преграды.

— Но ты же понимал, что для нее это равноценно гибели. Никто бы не взял ее потом в жены.

— Но она не возражала, она любила меня. Мы были вместе почти год, жили в моем доме тайно. Она ждала ребенка, но его рождение разрушило мое счастье. — Старик умолк. Казалось, он вновь переживал те давние события.

— Но почему? — Клаудиа участливо поправила одеяло.

— Она умерла при родах. Бедняжка страшно мучилась…

— Господи, помилуй, — перекрестилась Клаудиа.

— Я чувствовал себя виновным в ее смерти и знал, что Божья кара уготована нам обоим. Просто ее она настигла раньше. Поэтому я смиренно ждал своей очереди.

— Что же было дальше?

— Много лет потом я еще жил благополучно и уже стал забывать ту историю. Я надеялся, что вымолил прощение у Бога. Но однажды пришла беда. Герцог Борджиа пригласил меня в Рим к его святейшеству Александру VI на благословение. Он хотел заключить со мной союз против Медичи. Я решительно отказался и хотел тут же покинуть дом Чезаре, но он уговорил меня остаться, льстиво называя мой отказ достойным поступком. Это и сгубило меня. Как потом оказалось, он подмешал яда в вино. Я остался жив, но через два дня ослеп. Герцог Борджиа присоединил мои земли к папской области под тем предлогом, что в моем замке якобы происходили черные мессы и собирались еретики-отступники. Это была ложь, но Александр VI дал добро на захват, ибо был не прочь пополнить свою казну. Никто не мог противостоять Чезаре. Я был схвачен и вместе со своими гвардейцами продан в рабство какому-то турку, который тогда был посланником в Венеции. Его звали Ибрагим Дасарлык. Это был коварный и кровожадный мусульманин. Он тайно вывез нас в Константинополь. Так я и оказался в этом великом и несчастном городе.