Молодой Бояркин - Александр Гордеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Обычно, как бы спасаясь от перспективы превратиться в "чурбана", Ларионов много
фантазировал. Всю свою прошлую жизнь он видел неким руслом, от которого отходили
отростки различных возможностей, так и не использованные им, но необходимые теперь.
Борис любил воображать, как бы он жил, если б поступил учиться туда, куда однажды
собирался, если бы он имел женой кого-нибудь из прежних невест, если бы работал где-
нибудь на севере или в пустыне. И часто рассказывая кому-нибудь или даже вспоминая про
себя то, что было на самом деле, он, как в детской книжке для раскрашивания, в семь цветов
раскрашивал даже самые серые странички. О будущем же он фантазировал еще свободней и
чем больше теперь говорил, тем больше приходил в нормальное состояние духа.
– Перед отъездом схожу в магазин, – продолжал он. – Выберу самый лучший топор,
посажу черенок, тщательно обработаю шкуркой и потом по телевизору – трах! по
проигрывателю – трах! по магнитофону – трах! Да, кстати, хотел тебе сказать: переписал
вчера фуги Баха. Между прочим, мощные вещи. Маргарита откуда-то принесла. Может быть,
зайдем послушаем?
У Ларионова был уже нормальный, вполне жизнерадостный вид.
– Да нет, извини, мне некогда, – отчего-то даже расстроено сказал Бояркин.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ
Утром Николай проснулся поздно. В читальном зале он сидел вчера до самого
закрытия и едва успел переписать свое сочинение, смело названное "Философия семьи".
Потом он долго ждал единственный маршрутный автобус, который доходил до их тупика.
Там же на остановке при неярком свете фонаря он еще раз пролистал свою работу и пожалел
затраченное время, потому что как будто ни в чем не разобрался, а, напротив, запутался.
Когда он приехал, Наденька досматривала уже последнюю передачу по телевизору и
на усталого мужа взглянула, обиженно поджав губы.
– Я в читалке просидел, – предупредительно напомнил Николай.
Наденька молча кивнула и, налив ему супа, разопревшего на горячей плите, вернулась
к телевизору. Больше они не говорили.
Проснулся Николай оттого, что хлопнула дверь. Он подумал, что Наденька пошла на
работу, но тут же увидел в окошко, что она собирает с веревок белье. Николай вспомнил, что
сегодня суббота и у жены выходной. Ему же предстояло идти на работу во вторую смену.
За чаем, Бояркин снова перелистал вчерашнюю работу и нашел, что там все-таки кое-
что есть.
– Возьми-ка, Наденька, почитай, – предложил он жене.
Вся суть этого сочинения заключалась в более свободном взгляде на брак. "В
будущем, – писал Бояркин, – количество любви увеличится хотя бы потому, что семья,
полностью потеряв смысл как экономическая необходимость, будет строиться только на
союзе чувств, взаимопонимания и одинаковых духовных потребностей. Но так как
социальный прогресс способствует все большему разнообразию личностей, то "несхожесть
характеров" еще более увеличится. Гармония между двумя, возможно, станет недостижимой
вообще. Один человек просто не сможет реализовать все свои возможности в общении с
каким-нибудь одним человеком. Но так как духовный отток станет его главной
потребностью, то можно предположить возникновение семей из нескольких супругов. Такой
усложненный союз будет заключаться по желанию всех супругов и обязательно основан на
честности и чистоте чувств. Разумеется, что и сами чувства станут несколько иными, но не
менее радостными, чем теперь".
Наденька с тетрадкой пересела на диван. Прочитала-пролистала наполовину
исписанную тетрадку, отложила и стала готовить к глаженью принесенное белье.
– Ну, как? – спросил ее Николай.
– Не знаю, – ответила она, пожав плечами. – Я ничего не поняла.
Бояркин принялся объяснять подробней и проще.
– Что же, в будущем все будут спать кто с кем попало? – спросила Наденька с обидой.
– Да нет же, почему так? Спанье никогда не станет самым главным, а уж тем более в
будущем. Главным будет духовное взаимопонимание.
– Откуда это? – подозрительно спросила она.
– Из журнала, – соврал Бояркин.
– Ерунда какая-то…
– Ерунда?! Но почему ерунда-то? Хотя ладно, может быть, и ерунда. Но почему? Как,
по-твоему?
– Не знаю. Ерунда, да и все.
– Нет, но ты можешь хоть как-то это объяснить?
– Я не умею…
– Ты не умеешь объяснять? Да ведь для того, чтобы уметь надо пытаться! – вспылил
Бояркин оттого, что уже в который раз упирается в одну и ту же стенку. Он схватил с полки
альбом, потряс им в воздухе. – Ведь ты же отлично понимаешь, зачем я его купил! Но ты
даже в руки его не взяла!
– Я бездарная, – тем же обреченным тоном сказала Наденька, опускаясь со сложенной
рубашкой на диван. По стеклам ее очков растеклись слезы.
– Врешь ты! Врешь! Это лень душевная тебя замучила! Проснись ты, наконец.
Взгляни вокруг – жизнь идет, и ты находишься в ней. Ведь это же так просто: если живешь,
то давай себе в этом отчет! Наденька, – сказал он, спохватившись, что кричит. – Не так надо
жить. Не так. Надо жить как-то проникновенней, что ли. Надо замечать, как проходят твои
дни. Не допускать того, чтобы они сорвались и понеслись, замелькали. Это же самое
последнее дело, когда они мелькают, когда ты не замечаешь собственную жизнь. Попробуй
жить с таким настроением, будто ты страшная скряга, счетовод, и каждый новый день ты
выдаешь сама себе под ответственность, под расписку. Попробуй каждый свой день прямо
специально, умышленно наполнять радостью осознания, что живешь.
Бояркина остановила Наденькина обвисшая, мертвая челюсть, и он уже знал, что если
жена заговорит в таком состоянии, то во рту будет виден язык – ленивый и непослушный,
словно посторонний предмет. Эта деталь, замеченная недавно, сразу же стала вызывать в
Николае острую неприязнь.
Наденька сняла очки, и слезы темными точками отпечатались на рубашке, лежащей на
коленях. Она громко всхлипывала, с шумом сморкаясь, чтобы выглядеть более жалкой, зная,
как умиротворяюще действуют ее слезы на мужа. Наденька не собиралась ни меняться, ни
искать свое призвание. У нее не было потребности в том, что у мужа называлось "осознать
себя". Конечно, она, уж так и быть, попробовала бы, но для этого, как она решила,
требовалось рассуждать так же умно, как муж, столько же киснуть над книгами и обязательно
черкать что-то в записную книжку. "Я бездарная", – сказала она себе и успокоилась; сама для
себя она была хороша и бездарной. Правда, узнавая от Бояркина, что быть бездарной это все-
таки похуже, чем она думала, Наденька стала произносить эту формулу с вызовом: "Да, я
бездарная, неспособная, и незачем всячески напоминать мне это, незачем зря мучить меня".
Сегодня, вдруг как бы заново обнаружив себя
