Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

На нашей улице праздник

29 января

Наконец, и на нашей улице праздник!

Законоучитель П. получил от Б-ского бумагу о том, что управляющий округом отменил его распоряжение об увольнении П. Сегодня ни Б-ского, ни Ч-вой в гимназии не было. И у нас царило праздничное настроение. И педагогический персонал, и ученицы были радостно настроены. П. сегодня был уже и на молитве, и в классах; и классным дамам приходилось только предупреждать учениц, чтобы они не устроили каких-нибудь оваций своему «батюшке». Справедливость на этот раз восторжествовала, но не оттого ли только, что Б-ский слишком уж зарвался в надежде на «неофициальную субординацию»? Возможно влияние здесь и той счастливой случайности, что попечитель округа теперь в Петербурге, а за него решал это дело окружной инспектор П-в, семидесятилетний педагог старого закала, чуждый либерализма, но прямой и справедливый, привыкший смотреть на дело не с полицейской, а с педагогической точки зрения и не смешивающий педагогику (как принято теперь) с политикой. Во всяком случае для Б-ского это хорошая «оплеуха».

31 января

Еще некоторые штрихи для характеристики нашего председателя. Числа 12 января он вдруг вызвал к себе опекуна одной из семиклассниц Б-вой. «Говорят, что я ухаживаю за ученицей Б-вой, целую у нее ручки и т.п. Говорят также, будто я хожу в уборную гимназисток. Эти слухи распространяются, как я подозреваю, некоторыми лицами, близкими к гимназии (потому что где же посторонним это знать?), вероятно, из зависти ко мне…» Такова была неожиданная речь председателя к человеку почти незнакомому. И тот сам теперь недоумевает, к чему Б-ский вызывал его. Разве только для того, чтобы тот как опекун принял против него соответствующие меры? Но тогда к чему же рассказ о девичьей уборной?

Узнал и еще подробность — о том, как чиновники отпрашивали гимназисток на свой вечер. Когда после отказа начальницы (основывавшейся на циркуляре), пришли к Б-скому, тот — в пику начальнице — согласился; тут же написал к ней официальную бумагу в строгом тоне, приказывая отпустить учениц; а в заключение дал эту бумагу прочесть совершенно незнакомым ему чиновникам, задав вопрос: «Что? Хорошо так будет?» Положительно, этот человек «без царя в голове! А «хмель власти» и окончательно вскружил ему голову.

Теперь, у меня в полном ходу пробные уроки моих «словесниц» по специальности. Но Б-ский, видимо, поглощенный «высшей политикой», не обращает на них никакого внимания. Из шести уроков он был только на одном. Да и то проявил себя только новой бестактностью. В середине урока он вдруг сорвался с места и устремился к дверям. Урок прервался. Ученицы вскочили на ноги. И что же оказалось? Сидя за уроком, он следил в окно за тем, что делается во дворе гимназии. Заметил там какие-то непорядки (кажется, одна из учениц скатилась, стоя на коленях) и, ни на что не обращая внимания «в состоянии запальчивости и раздражения», прервал урок, побежал во двор и раскричался на катавшихся там учениц.

6 февраля

Сегодня на пробном уроке в приготовительном классе во время перерыва пели «Буря мглою небо кроет». Стихотворение это полностью помещено в употребляющейся в этом классе хрестоматии Тихомирова «Вешние воды», и девочки так и пропели его. Но председатель взбеленился на это. Ему показалось неудобным (а может быть и намек нашел!) печь: «Выпьем, добрая подружка!» И результаты из этого получились самые неожиданные: не только пение этой песни, но даже и вообще пение за уроками в приготовительном классе, мало того — даже и самые перерывы (необходимые — при часовых уроках — для отдыха детей) им запрещены. Когда я попросил объяснений, то он не нашелся ничего сказать, кроме совершенно нелепой фразы: «Здесь министерская, а не частная гимназия. А разве указано в каких-нибудь министерских правилах об этих перерывах?» На этот довод, достойный унтера Пришибеева («Разве в законе где писано, чтобы народ табуном ходил?»), я начал было возражать, ссылаясь на данные дидактики и педагогики; но Б-ский не пожелал и слушать, повернулся и пошел, не останавливаясь, хотя я настойчиво шел за ним и продолжал говорить. Наконец, я категорически поставил ему вопрос: «Можно или нет устраивать перерывы?» «Это дело мое и начальницы», — отрезал Б-ский. «Но ведь я являюсь руководителем практических уроков. И кто же будет в ответе, если они теперь пойдут плохо? Неужели же мое мнение не имеет никакого значения?» — «Вы тут ни при чем», — ответил председатель. После чего я, раздосадованный, прервал с ним всякие дальнейшие рассуждения.

Надо было идти на урок словесности в VIII классе. Настроение было самое скверное. А тут еще перед этим разговором Б-ский только что осведомился, что мы будем сегодня делать; поэтому можно было ждать его на урок. А мы как раз начали читать сказку Л. Толстого об Иване Дураке, где в сказочной форме так хорошо отразились его взгляды. Читать это при Б-ском было бы невозможно. Поэтому я предупредил учениц о возможном приходе председателя и начал их спрашивать. Мое настроение передалось и классу. Было крайне тягостное и напряженное состояние. Наконец, мы решили, что Б-ский не придет. Снова была вытащена сказка. Принялись за чтение. Настроение у всех сразу поднялось. Послышался смех. Мысль заработала. И даже мое настроение, созданное выходкой Б-ского, постепенно рассеялось.

Хорошо еще, что с нынешним VIII классом так легко ладить. Это много облегчает нынешний тяжелый год. Правда, случаются и здесь неприятности, но они скоропреходящи и разрешаются благополучно, не оставляя дурных следов на наших отношениях.

Недавно оскандалились восьмиклассницы на методике арифметики. Шло решение задач, и некоторые из них не в состоянии были решить даже простых задач на пропорциональное деление (из курса начальной школы), вернее, просто не хотели пошевелить мозгами, а другие даже не слушали их разбора. Я рассердился и поставил особенно отличившимся три единицы. Но на следующий день мы занимались уже как ни в чем не бывало. Некоторые из них порядочные «дурилы», но все это просто ребячество, и я останавливаю их самым добродушным тоном; иногда что-нибудь состришь на их счет, иногда сам не удержишься и рассмеешься их шалостям. На днях, когда двое из них «разболтались» на словесности, я опять несколько рассердился и пригрозил одной из них единицей за непослушание. После урока же подошла ко мне ее подруга К-р и попросила, чтобы я ей поставил единицу, так как ту ученицу насмешила она. Я рассмеялся и сказал, что ни той, ни другой ничего не поставлю.

8 февраля