Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

20 декабря

Сегодня вечером был совет, на котором наш Б-ский опять проявил себя. Поднялся вопрос о выписке журналов на новый год в фундаментальную и ученическую библиотеки. Председатель заявил, что он позволит выписать только те издания, которые имеют рекомендацию Министерства; такой же порядок, по его мнению, должен быть и относительно выписки книг. Ему указали, что еще в 1906 г. этот порядок был отменен и педагогическим советам было предоставлено самим выписывать то, что нужно. Б-ский не поверил, что может быть такой циркуляр, т<ак> к<ак> тогда педагогические советы могут «мало ли что выписать», и т<ак> к<ак> «Министерство стоит выше их в умственном отношении» (?!). Но циркуляр был найден и указан председателю, который не знает действующих узаконений. Он сначала было сдался, но потом, просмотрев циркуляр, разъяснил его в том смысле, что тут говорится только о книгах, а не о журналах, а потому относительно журналов он остается при прежнем мнении. Пришлось притащить по экземпляру каждого журнала, а председатель стал справляться, на которых из них есть одобрение Министерства. Это требование применялось им до того неуклонно, что, найдя, например, одобрение на журнале и не встретив такового на приложении к нему, Б-ский налагал на это приложение свое veto. Наконец, дело дошло до полного абсурда. Министерского одобрения не оказалось на официальных органах Св. Синода — «Церковные ведомости» и Главного управления военно-учебных заведений — «Педагогический сборник», и председатель, нисколько не смущаясь, заявил, что эти органы без особого распоряжения округа тоже нельзя выписывать. Таким образом, даже Св. Синод и военное министерство оказались под сомнением. Я горячо возражал против такого курьезного постановления и просил записать особое мнение, но председатель в своей глупости и упрямстве остался непреклонен. Под конец совета поднялся вопрос о назначении его продолжения и о конце учебных занятий. Б-й определил, чтобы 22 декабря до 12 ч. дня шли уроки и репетиции, а ровно в 12 ч. назначил совет. Когда ему стали указывать на неудобство этого, т<ак> к<ак> при таком расписании педагогам придется без отдыха и завтрака сразу же из класса идти на совет и там сидеть опять несколько часов, Б-й не пожелал даже слушать возражений. Тогда одна из учительниц заметила ему, что это даже невежливо. Б-й де не нашелся сказать ничего другого, кроме: «Не забывайте, что я при исполнении служебных обязанностей».

21 декабря

На этой неделе тетрадок проверять не надо. Но зато идут репетиции в VIII классе, на которые приходится ходить даже вечерами. Потом идут и обычные уроки, и целых два педагогических совета. Одним словом, и без тетрадок работы за глаза. Поэтому чувствую себя по временам совершенно утомленным и апатичным ко всему. А тут еще началась болезнь, являющаяся прямым следствием бесконечного сидения за тетрадями. Это первая и единственная награда, полученная мной за шестилетнюю усердную службу и добросовестное отношение к исправлению письменных работ!

Утром председатель был на репетиции по арифметике (у специалисток) и опять немало почудил. Спрашивал, например, таблицу умножения, требовал отвечать наизусть: сколько кубических вершков в кубическом аршине и т.п. Велел указать меры аптекарского веса, а когда учительница сказала ему, что эти меры теперь отменены уже и в аптеках, Б-ский возразил: «Но они есть в учебнике, одобренном Министерством». А сам, задавая все эти вопросы, все время сидел с раскрытым учебником, без которого, разумеется, тоже ничего бы не ответил. В заключение пошли уже прямо какие-то шарады. Показывает он, например, ученице зажатый кулак и спрашивает: «Сколько у меня тут? Какой это цифрой запишете?» Ученица, конечно, в недоумении, что ей сказать. «Может быть, икс?» — «Икс — не цифра» — поправляет ее учительница. Председатель тоже ничего не поясняет, и загадка остается загадкой (потом он объяснил, что надо было сказать 5).

22 декабря

Сегодня был у меня один урок в V классе. Я старался познакомиться с внеклассным чтением учениц, причем оказалось, что наиболее слабые из словесности ученицы как раз и читают очень мало, притом и читают крайне невнимательно. С 12 ч. начался совет о старших классах. Этот совет прошел мирно, т<ак> к<ак> никаких текущих острых вопросов не было, а протоколы предыдущих советов не читались, т<ак> к<ак> и секретарь, и председатель стараются их затянуть до полного забвения. Слышал от одного коллеги, занимающейся в мужской гимназии, что тамошний директор Н-в (наш бывший председатель) очень злится на нас. «Им не пройдет даром, — говорит он, — что они не пришли на открытие гимназии». На святки он отправляется в округ. Наговорит, значит, и о нас теплых слов. Туда же едет и наш Б-ский. А в противовес ему хочет отправиться и наша начальница, которая, в свою очередь, намерена жаловаться на незаконные действия председателя. Но беда в том, что теперь такие выходки обыкновенно даже поощряются, особенно когда они имеют видимость «защиты основ». «Не рассуждать, повиноваться!» — теперь местный принцип. А если подчиненные еще подпали под некоторое подозрение со стороны своего направления, то по отношению к ним «ежовые рукавицы» сугубо поощряются. И, подпавши под такое подозрение, не можешь рассчитывать на уважение даже к законным твоим правам. Не одним, видимо, ученикам, а и педагогам впору причислить себя к категории «замученных средней школой».

28 декабря

Уже середина вакаций. Хорошо на время пожить без поправки тетрадей. Приятно обойтись и без ежедневного созерцания нашего председателя. Но предыдущая работа сказывается и теперь. Я все время чувствую недомогание. Придется, видно, похворать в свободное время, а потом — для восстановления сил — опять приняться за старую работу. А работа эта способна скоро исчерпать мои силы. Да и не только мои. На днях я познакомился с новым словесником из реального училища. Он уже 10 лет на службе. И за это время каторжная работа над тетрадями успела превратить его почти в инвалида несмотря на то, что он — по его собственному признанию — отличался смолоду цветущим здоровьем и был — благодаря гимнастике — прекрасно развит физически. А тут Министерство, выпустившее недавно циркуляр насчет поднятия грамотности, стремится взвалить на учителей русского языка еще побольше работы, не заботясь о том, чтобы поставить их труд в более нормальные условия. А что современные условия нашей службы крайне тяжелы, с этим согласится всякий, испытавший их на себе и относившийся к делу добросовестно. Вот, например, что пишет об этом Тростников в своей «Методике русского литературного языка»: «Когда я после семилетнего преподавания (русского языка и словесности), после приобретения знаний и некоторого умения преподавать эти предметы стал преподавать историю и географию, почти совершенно забытые мною предметы, то на первом же году почувствовал себя освободившимся от кошмара. С первого же года преподавание этих предметов пошло у меня лучше, чем шло преподавание русского языка и словесности на седьмом году моей учительской практики по последним предметам. Я испытывал такое облегчение, что нисколько не счел бы несправедливым, если бы преподаватели русскою языка и словесности получали двойное вознаграждение сравнительно с преподавателями других предметов». Министерство же, сетуя на упадок грамотности, не видит одной из главных ее причин и старается — вместо облегчения нашего труда — еще подбавить нам работы. То же, судя но книге Тростникова, было еще и в 90-х гг. и те же были результаты. «К учителям русского языка и словесности было предъявлено столько требований, что многие из них не выдержали и нервно заболели; были даже случаи самоубийства». К этому же ведут нас и теперь!