Повседневная жизнь старой русской гимназии - Николай Шубкин

16 декабря

Сегодня воскресенье. Но не отдых, а, пожалуй, еще большее утомление приносят мне праздники. В будни занятия носят хотя более разнообразный характер. До 3-х часов ведешь уроки в гимназии, а часов с 6–7 сидишь дома за сочинениями учениц. Сегодня же в течение целых 10 часов просидел за исправлением тетрадей, на это же ушел и вчерашний предпраздничный вечер. А завтра после такого «праздничного отдыха» придется с утра сидеть на уроках, а вечером, сверх того, идти на репетицию в VIII класс, т. е. спрашивать за целое полугодие больше чем 30 учениц.

17 декабря

Разрешив ученицам устроить ученические вечера с танцами, наш председатель, несмотря на запрещение начальницы и на специальный циркуляр из округа, разрешил гимназисткам идти на бал, устроенный чиновниками землеустройства. Туда же пошел и он сам и так разошелся, что дозволил ученицам пробыть там среди взрослых мужчин целую ночь. Очевидно, с его точки зрения это имеет большее воспитательное значение, чем скромный ученический вечер. Вот уж, действительно, чего моя нога хочет?

Как воспитывался патриотизм

18 декабря

Инцидент на весеннем экзамене по истории, наконец, отозвался. Председатель вызвал историчку и сообщил ей содержание пришедшей из округа бумаги, где она обвиняется в подрывании у учениц патриотического чувства и в сообщении превратных сведений об ученых трудах. В подтверждение первого приводится часть ее программы (утвержденной тем же окружным начальством), где упоминаются оуэнизм, фурьеризм и т.п. А второе доказывается уже явной ложью по ее адресу: будто бы она сказала на экзамене, что труды Соловьева не имеют научного значения, — так истолкован тот факт, что она не пользовалась Соловьевым в VIII классе, т<ак> к<ак> изучала не затронутый в его истории XIX в.! В вину ей также поставлено то, что она (основываясь, между прочим, на статьях, печатавшихся в «Педагогическом сборнике военно-учебных заведений») рекомендовала своим ученицам для ознакомления с историей декабристов произведения Довнар-Запольского, названные в бумаге «не имеющими научного значения, тенденциозными книжонками». В заключение же историчка предупреждается, что если станет продолжать преподавание в том же духе, то будет уволена от должности.

С четвертого урока должна была начаться полугодовая репетиция у моих словесниц. В зале уже было все приготовлено для этого. Но председатель зашел в V класс, сел там на парту и сказал, что репетиция будет не в зале, а здесь. Никакие доводы не помогли. Пришлось перетаскивать стол, стулья. А председатель, видимо для оригинальности, так и не сел с нами за стол, а остался на парте. Началась репетиция. Я каждую ученицу спрашивал но грамматике, а потом предоставлял ее председателю. Тот каждую заставлял писать на доске несколько замысловатых в орфографическом отношении слов и фраз, потом брал из хрестоматии какой-нибудь отрывок и велел по книге прочитать его, испытывая умение читать выразительно. Потом гоняли по грамматике. Дальше я спрашивал по словесности, а нагом начинал спрашивать по словесности и председатель. По словесности девицы сдавали Герцена и Л. Толстого. Из программы я выключил все опасные пункты и спрашивал у учениц самые невинные вещи. Председатель же, видимо, хотел подсидеть меня с точки зрения благонадежности, и вдруг задал вопрос ученице, отвечавшей о «Кто виноват?», вопрос: «А не знаете ли Вы, как в своих публицистических произведениях Герцен отзывается о духовенстве?» Девица ничего сказать не могла (да мы этого и действительно не касались), а я заявил председателю, что таких статей мы не изучаем и такого вопроса в моей программе нет. Он покраснел как рак и замолчал. В другой раз он задал тоже довольно странный вопрос: не знает ли ученица, где сказано у Толстого, что бывает две субординации: официальная и неофициальная, и что по официальной субординации генерал выше юнкера, а по неофициальной может быть и юнкер выше генерала. Это излюбленная идея нашего председателя, единственная идея, усвоенная им из произведений Толстого и применяемая им к себе, т<ак> к<ак> он постоянно твердит о своих связях в Петербурге, которые ставят его выше ближайшего (окружного) начальства. Но к проходимому нами курсу такие вопросы ровно никакого отношения не имеют, и я опять указал это председателю. Наконец истязания моих словесниц кончились. Стали выводить баллы. У председателя, как и следовало ожидать, баллы оказались ниже, чем у всех других экзаменаторов. Когда же дошли до оценки ученицы К-р, которая безукоризненно отвечала на все вопросы и мои, и председателя, то оказалось, что у трех экзаменовавших ее преподавателей русского языка ответ ее, как она вполне заслужила, оценен пятеркой, председатель же поставил… 3–. Никакой мотивировки этого он не дал, переубеждать было невозможно, и пришлось вывести в общем 4. Когда же ученицам объявили баллы, то у них невольно вырвалось восклицание: «К-р только 4?!». Что бы сказали они, если бы узнали, что нашелся субъект, поставивший за такой ответ даже 3–?

19 декабря

Председатель вызвал к себе учительницу истории в младших классах и внушал ей не проводить на уроках никаких политических тенденций: потом перевел речь на то, что у нас в гимназии составилась оппозиция против него и что она, как он замечает, тоже подпадает под влияние этой группы. А когда она выразила недоумение, в чем проявляется ее оппозиционность, он ответил: «Как в чем? А Вы, например, на советах высказываете мнения, несогласные с моими». Очевидно, он имел в виду голосование по поводу репетиций, но тогда он свое мнение высказал последним. Значит, нашему брату не только нужно всегда соглашаться с председателем, но даже предвидеть его желания. Вот так «педагогический совет»!

20 декабря

Сегодня вечером был совет, на котором наш Б-ский опять проявил себя. Поднялся вопрос о выписке журналов на новый год в фундаментальную и ученическую библиотеки. Председатель заявил, что он позволит выписать только те издания, которые имеют рекомендацию Министерства; такой же порядок, по его мнению, должен быть и относительно выписки книг. Ему указали, что еще в 1906 г. этот порядок был отменен и педагогическим советам было предоставлено самим выписывать то, что нужно. Б-ский не поверил, что может быть такой циркуляр, т<ак> к<ак> тогда педагогические советы могут «мало ли что выписать», и т<ак> к<ак> «Министерство стоит выше их в умственном отношении» (?!). Но циркуляр был найден и указан председателю, который не знает действующих узаконений. Он сначала было сдался, но потом, просмотрев циркуляр, разъяснил его в том смысле, что тут говорится только о книгах, а не о журналах, а потому относительно журналов он остается при прежнем мнении. Пришлось притащить по экземпляру каждого журнала, а председатель стал справляться, на которых из них есть одобрение Министерства. Это требование применялось им до того неуклонно, что, найдя, например, одобрение на журнале и не встретив такового на приложении к нему, Б-ский налагал на это приложение свое veto. Наконец, дело дошло до полного абсурда. Министерского одобрения не оказалось на официальных органах Св. Синода — «Церковные ведомости» и Главного управления военно-учебных заведений — «Педагогический сборник», и председатель, нисколько не смущаясь, заявил, что эти органы без особого распоряжения округа тоже нельзя выписывать. Таким образом, даже Св. Синод и военное министерство оказались под сомнением. Я горячо возражал против такого курьезного постановления и просил записать особое мнение, но председатель в своей глупости и упрямстве остался непреклонен. Под конец совета поднялся вопрос о назначении его продолжения и о конце учебных занятий. Б-й определил, чтобы 22 декабря до 12 ч. дня шли уроки и репетиции, а ровно в 12 ч. назначил совет. Когда ему стали указывать на неудобство этого, т<ак> к<ак> при таком расписании педагогам придется без отдыха и завтрака сразу же из класса идти на совет и там сидеть опять несколько часов, Б-й не пожелал даже слушать возражений. Тогда одна из учительниц заметила ему, что это даже невежливо. Б-й де не нашелся сказать ничего другого, кроме: «Не забывайте, что я при исполнении служебных обязанностей».